С шутками и смехом за столом стали пересаживаться.
– А я в другом платье.
– Петенька, – шептала невеста. – У нас на столе икры не было.
– Дура, это же кино.
Усольцев оглядел шумный зал, повернулся к Гурову и сказал:
– И все это для того, чтобы доказать, что Павел Астахов не убийца, а бог, а Сергей Усольцев – черт с рогами.
Гуров взглянул на часы, раздумывая: принять предложение Усольцева открыть карты или уклониться.
– А почему вы решили, что все происходящее имеет отношение к убийству Лозянко? – Гуров не смотрел Усольцеву в лицо – рано, они еще наглядятся друг на друга. – И почему решили, что происходящее имеет отношение к вам?
– Потому как не идиот. – Усольцев опрокинул в себя изрядную порцию. – Знаю, кто вы есть и чем занимаетесь. Известно, какие вопросы вы задавали моим бывшим, – он неумело рассмеялся, – приятелям. Я еще способен сложить два и два и удивляюсь одному…
Гуров никак не реагировал, словно не слышал. Ходжава хотел вмешаться, Гутлин ударил его по ноге.
– Я удивляюсь, – Усольцев снова наполнил рюмку, – почему я здесь сижу и принимаю участие в непристойном фарсе.
Самое страшное, если он встанет и уйдет, это конец, но Гуров подготовил ответ заранее:
– Ничего удивительного, вы, как всякий невиновный человек, не хотите, чтобы на вашем имени осталось пятно подозрения. Верно, Кахи?
– О чем говорить? – Кахи пожал плечами. – Я что угодно могу повторить, ничего не боюсь.
Подошла официантка, неловко улыбнулась, молча взяла бутылку со спиртным и так же молча ушла.
Гуров понял, что в игру включился Серов. Молодец, умница: это одновременно и удар, и перекрывает Усольцеву возможность напиться и начать бутафорить.
В глазах Усольцева мелькнуло недоумение.
– Положим, такого фортеля в прошлый раз не было.
– Арнольд, – обратился Гуров к Гутлину. – А куда из вашей машины подевалась игрушка?
– Понятия не имею, – пробормотал Гутлин. – Вчера была.
– Машину не взламывали? Больше ничего не пропало? – спросил Гуров.
– Нет. Ничего.
– Кахи, вы не брали обезьянку?
– Зачем обижаешь? – Ходжава даже привстал. – Зачем мне?
– Вам, – Гуров перевел взгляд на Усольцева, – незачем.
– Не смотрите в камеру, – крикнул Белан. – Расслабьтесь. Горько!
– Горько! Горько!
– Да они уже нацеловались за неделю.
– Хорошо, не развелись.
– Не дави на мозоль. Шампанское можно.
– Пойдем! – Девушка дернула своего соседа за рукав. – Тебе же необходимо позвонить маме.
Парень и девушка направились к выходу из зала.
«Пора, – понял Гуров, – теперь необходимо создать непрерывный темп движения, не останавливаться, не давать ему времени на обдумывание».
– Как вы тогда сказали?
Гутлин, предупрежденный заранее, ждал этого вопроса, как начинающий актер реплики, после которой должен из небытия шагнуть в историю. Не узнавая собственного голоса, сказал:
– Пойду звякну, у всех женщины…
Усольцев не почувствовал заготовки, решил, что Арнольд ляпнул от бесхитростности, просто так, но разозлился и подумал: мол, неплохо было бы врезать умнику по очкам. Но не врезал, даже не взглянул.
Гуров подхватил пас и повел игру дальше.
– Идите звякайте. – Он встал, невольно поднялся и Усольцев.
В вестибюле их ждали. Чуть в стороне стояли Кепко и Краев, эксперт с портативным киноаппаратом пятился, начал съемку.
Усольцев, увидев наведенный на него киноаппарат, остановился, заметил тренеров, театрально поднял руку.
«Действительно кино, – рассуждал он. – Интересно, что это им может дать? Звонил я, звонил, что дальше? Вот, черт, надо бы махнуть не рюмку, а стакан, не успел, горючее убрали».
Молодой человек крутил диск автомата, совсем молоденькая девушка стояла рядом, нетерпеливо постукивала туфелькой.
«Есть у них что-либо конкретное или нет, надо проверить», – решил Усольцев, равнодушно взглянул на автомат, на Гурова, зевнул и сказал:
– Подустал я сегодня, пойду-ка я домой, баиньки.
Гуров вздохнул, развел руками:
– Вольному воля. – Он увидел себя со стороны, никчемного, безоружного.
Принудить Усольцева участвовать в эксперименте Гуров не мог, так как все происходящее не являлось юридическим действием, а было самодеятельностью, то есть делом абсолютно добровольным. В данной ситуации закон защищал не его – майора милиции, а этого человека, который почти наверняка убийца. И хотя такой поворот событий Гуров, естественно, предвидел и ответный ход заготовил, он вдруг потерял веру в себя, в возможность успеха. Сколько людей поднял, шум, гам, прожекторы. «Фантазер ты, майор Гуров, и авантюрист».
И Усольцев почувствовал растерянность, слабость противника. Улыбнулся естественно, даже обаятельно.
– Спасибо за внимание. – Он поклонился и пошел к выходу.
Как и было оговорено, на первый план вышли тренеры.
– Сергей! – Краев взял его под руку. – Ты куда?
– Сережа, я же просил тебя. – Кепко заглянул ему в лицо.
– А я не желаю! – Усольцев хотел вырваться, но Краев тяжело навалился на него.
– Почему, Сережа? – ласково спросил Кепко. – Или ты мне не должен ничего?
– А что, собственно, происходит? – Усольцев несколько сник. – Объясните.
– Хорошо, Сережа, мы тебе все объясним, – сказал Кепко.
Этим «Сережей» старый тренер схватил Усольцева намертво и тянул туда, в голенастое прошлое, обезоруживал, возвращал свою былую власть.
– Объясни, Олег! – Кепко кивнул Краеву, так как сам врать еще не научился.
Краев был мужик многоопытный, тертый, в разных водах прополосканный. Он и не считал, что говорит неправду. Он осуществлял задачу и, легко, даже задушевно прижимая локоть Усольцева к своему объемному животу, заговорил:
– Я, Сергей, против анонимок. Однако, – он шмыгнул носом, – на тебя страшненький натюрморт нарисовали и мне, как старшему тренеру, подсунули. Некто полагает, что Игоря Лозянко порешил ты.
– Что? – Усольцев рванулся, а Краев его отпустил, и Усольцев, отлетев на несколько метров, сел на пол. Быстро поднявшись, он бросился к Краеву.
– Как смеете? Клевета! Беззаконие!
– А мы, Сережа, не закон, – тихо сказал Кепко. – Мы родители твои. И нам необходимо знать, виновно наше дитя или нет.
– Мы обратились к властям, – вступил Краев и указал на Гурова. – А они ответили: мол, мы против гражданина Усольцева никакими материалами…
– Уликами, – подсказал Кепко.
– Вот-вот, – Краев закивал, – не располагаем. Гражданин Усольцев в вечер убийства находился в общественном месте и у него, таким образом, алиби.
– Так и было! – обрадовался Усольцев. – Так чего вам надобно, отцы?
– А мы попросили проверить, – ответил Краев, – есть у тебя это самое алиби или так, липа одна. Сам знаешь: случается, парень в деревне карасей ловит, а в протоколах – на соревнованиях участвует.
«Лишнее, лишнее говорят, – думал Гуров. – Заигрываются, сейчас все развалится. Его надо в непрерывном движении держать, не давать думать».
Гуров терял уверенность, словно кончился в механизме завод и пружина ослабла и повисла.
Краев вновь взял Усольцева под руку, прогуливался с ним по вестибюлю и что-то шептал.
Неожиданно Гуров услышал:
– Вы вроде бы говорили, что борьба предстоит. – Кепко стоял рядом и улыбался недобро. – А сами со старта рванули и к бровке валитесь. Победителей только финиш определяет. Короткое у вас дыхание, – и быстро зашагал к Краеву и Усольцеву.
Гурову показалось, что этот маленький, плешивый, с глазами-льдинками взял его за шиворот, приподнял и отшлепал по голому заду при всем честном народе.
А Кепко подошел к Краеву и жестко сказал:
– Ты, Сережа, можешь домой отправляться и водку лакать. Это как твоей душеньке угодно. Только с этого момента ты не наш, ребята тебя не поймут. Тебя о малом просят: проживи сегодняшний вечер, как ты его прожил двадцатого. Ну?
«Действительно, не поймут, – понял Усольцев. – Видимо, правду говорят, и у них ничего конкретного нет. Иначе со мной разговаривали бы не здесь и не так. А может, у них что-то имеется, но мало, а если я откажусь и уйду, так будет достаточно? Провоцируют? Допустим, уйду и не арестуют, куда я пойду? В Городе мне оставаться нельзя, я уеду, сопьюсь в одночасье, впереди психушник».
