Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна

Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107

– Даже в свое собственное? То, что вы во время убийства находились там, где это могут подтвердить многие свидетели?

Мещерский улыбнулся, давая понять, что шутит.

– Надо выпить. – Корсаков с силой захлопнул за собой дверцу «Хонды», поймал взгляд Файруза и только махнул рукой. – Григория Ивановича дождемся и прочь от этого клоповника. Сейчас отниму у Алиски бутылку и напьюсь в стельку. А кстати, интересно…

– Что интересно? – Мещерский увидел, как дверь клоповника растворилась и на пороге появился невозмутимый и спокойный Григорий Зверев.

– Да вот когда этот милицейский Малюта на меня там набросился, я вдруг вспомнил, что в то утро Новлянский ходил за Андреем точно приклеенный. А прежде Петька такой общительностью не отличался. Вот меня и заинтересовало, что именно ему потребовалось от Андрея именно в то утро: вы не спрашивали его?

– Я впервые от вас это узнаю, Дмитрий.

– Тогда поинтересуйтесь. Только не так грубо, как этот жандарм.

Глава 16

Реестр загадок

Когда Сидоров и K° отбыли в отдел, когда страсти в доме понемногу улеглись, когда Марина Ивановна Зверева впервые за эти дни сошла в столовую завтракать, когда превосходный кофе прояснил туманное сознание и подстегнул угаснувшее воображение, словом, когда все эти факторы, чудесным образом совпав, сплелись в единое целое, Вадим Андреевич Кравченко решил твердо и бесповоротно: пора наконец без суеты и спешки составить свой личный реестр событий и наблюдений, свидетелем которых ему и Мещерскому довелось быть.

Для подобной умственной медитации требовалось уединение, и он не нашел ничего лучшего, как покинуть дом и сад и направиться к артезианскому колодцу. Именно там, на месте убийства Сопрано (как ему представлялось), его обязательно должно было посетить детективное вдохновение.

Кравченко терпеть не мог логики – даже в Институте имени Патриса Лумумбы, в котором он с грехом пополам учился по настоянию своих родителей, некогда имевших возможности устроить туда сына, схлопотал по этому предмету жирный «неуд». И еще он терпеть не мог, когда в его умственные процессы вмешивались посторонние.

А посему, добравшись до ТОГО САМОГО МЕСТА, он решил действовать так, как ему уже давно хотелось. Скинул куртку, примерился, прогнулся назад, словно собираясь сделать гимнастический мостик, и… опустился сначала лопатками, а затем и всей напрягшейся от усилия спиной на горячий от солнца металлический «крест» – крышку. Голова и руки безвольно свисали вниз, ноги носками упирались в землю. Он продвинулся чуть вперед, и ноги тоже свободно свесились. И теперь он ЛЕЖАЛ НА ТОМ САМОМ КОЛОДЦЕ, так же, как и тот, кого истекающим кровью взгромоздили сюда четыре дня назад. Только живому тут было гораздо неудобнее.

Он напряг шею, приподнял голову: солнце сегодня хоть и яркое, но светит уже по-осеннему. Направо – кромка кустов. В густой зелени тут и там уже мелькают золотистые, оранжевые листья, красные огоньки спелых ягод боярышника. Небо высокое, вылинявшее – серо-голубое, а со стороны озера ползет лохматая туча-шарик. Снизу из колодезной глубины несет прохладой и сыростью – хоть и на самом дне, но вода там, видно, все же осталась.

Кравченко закрыл глаза, расслабился. Попытался хоть на мгновение полностью слиться и с этим колодцем, и с осокой у его основания, и с боярышником, и с молодыми соснами на холме. Спина ныла, в голове уже шумело от прилива крови. И тут – яркая вспышка. Ослепила и… погасла. Только легкий туманчик клубился, а затем и он растаял в солнечных лучах – смутное озарение, увы, так и не превратившееся в догадку.

Он поднялся, поудобнее уселся на колодце, достал из брошенной на траву куртки блокнотик и черный фломастер, позаимствованные из кабинета Файруза. Провел вверху черную траурную полосу.

Вот на листочке появился первый кособокий крестик. Далее они заполняли собой бумажное поле, превращая его в миниатюрное кладбище. И каждый что-нибудь да означал. Первый: «Кошмар с расчленением трупа«. Второй – «испуг Зверевой и вызванная им реакция – письмо». Тут Кравченко на минуту задумался и потом вывел: «Ее замешательство от нашего быстрого приезда. Примечательная фраза: «Меня ничто не беспокоит. Я никогда прежде не была так счастлива». В центре кладбища появился пузатый нуль: «Она сознательно меняет свое первоначальное намерение обезопасить себя. Почему?»

Затем на листе появились фразы и слова, начертанные вроде бы беспорядочно и хаотично, так, как приходили на ум:

«Кто-то бродит в доме по ночам».

«Разорванный шарфик».

«Синяки, появившиеся до…»

«Волна ненависти».

«На ее дне рождения впервые во всеуслышание объявили о выигранном наследстве».

«Кому понравится, если его считают кастратом?»

«Любовник, ставший преданным другом дома».

«Падчерица-дурнушка любит очень красивого человека».

«Брат, засыпающий под взглядом дуче».

«Парень, не терпящий, когда его сестра пьет и исповедуется посторонним».

«Старуха, вырастившая детей дирижера».

«Иранец, но не мусульманин».

«Пересохший колодец. Возложение тела».

«Психопат, сбежавший из…»

Слово «УБИЙСТВО» он поместил в нижнем углу листа. К нему от черты сразу же потянулось множество параллельных линий. Каждая обозначилась соответствующей буквой: Н – НАСЛЕДСТВО, Л – ЛЮБОВЬ, Р – РЕВНОСТЬ, снова Н с цифрой 2 – НЕНАВИСТЬ, З – ЗАВИСТЬ, Н с цифрой 3 – НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ МОТИВ.

Тут же появился крестик: «Она снова меняет первоначальное намерение теперь уж под влиянием обстоятельств: нанимает нас для розыска убийцы. Почему? Только потому, что мы под рукой или для подобного выбора существует особая причина?»

Следующий крестик: «Произошла ли фактическая подмена жертвы?» «Мог ли быть жертвой кто-то другой?» А потом крупными буквами: «СТАНЕТ ЛИ ЖЕРТВОЙ КТО-ТО ЕЩЕ? ЕСЛИ ДА, ТО КТО: ЗВЕРЕВА ИЛИ НЕ ЗВЕРЕВА?»

Эту фразу он обвел. К фамилии певицы устремились стрелки от букв Н, Р, Н2, Н3.

На листке уже оставалось мало места. Почерк стал более убористым:

«В доме известно всем: версия об убийстве Шипова сбежавшим сумасшедшим критики не выдерживает».

«Майя Тихоновна подслушала нашу беседу со Зверевой».

«Кто-то видит в нас союзников, кто-то – врагов».

«Любовник допрошен с пристрастием. Расскажет ли он свои впечатления? Утаит ли? Что именно?»

«Внешне они друг друга совершенно не боятся».

«Маленький фашист спит на ЕЕ пороге».

«Собаку на ночь запирают в кухне».

«Куда делся из спальни тот, кто ее напугал? Был ли он вообще?»

Листочек был исписан. Кравченко перечитал все, что на нем уместилось. Потом нарисовал на обороте два круглых нуля и огромный вопросительный знак. Подумал-подумал, и у нулей выросли ножки, ручки с пальчиками-растопыркой. Потом появились точка, точка, запятая, рот-палочка до ушей и сами уши, круглые, точно лопухи.

Он созерцал портреты с видимым удовольствием. Вот одному человеку фломастер вложил в руку пистолет-кочергу: легендарный «деррингер». А второму – скрипичный ключ.

Человечки смотрели на Кравченко выжидательно и ехидно. Они явно были себе на уме.

Он спрятал листок в карман, наклонился за курткой. Внизу на бетоне еще сохранились темные потеки. Крупная мясная муха, уже по-осеннему снулая и ошалевшая, привлеченная запахом протухших кровяных шариков, описав восьмерку, спикировала на колодец.

Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107