Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138
Точно партизан в тылу врага, прижимаясь к стене (чувствовала она себя при этом форменной идиоткой), Катя прокралась дальше, завернула за угол дачи. Ей уже начинало казаться, что это какая-то игра из детства – индейцы и разведчики, например.
Окно комнаты, затененное ветками жасмина, пышно разросшегося у самой стены, было открыто. Катя услышала негромкую музыку. И тяжелый аромат. Жасмин давно уже отцвел, лепестки его опали – пахло не его цветами. Аромат, доносившийся из окна, был сладок, вязок. Это была смесь смолы, мускуса, гниющих листьев, ванили и жженого сахара, словно всеми этими запахами пропитали палочку для благовоний из магазина восточных товаров и потом зажгли в курильнице.
Щелчок. Музыка прекратилась. Кто-то отключил стереомагнитофон. Шаги к самому окну, закрытому шторой. Кто-то облокотился спиной о подоконник. Катя, вжавшись в стену, затаила дыхание: ОПОЗОРИШЬСЯ НА ВЕКИ ВЕЧНЫЕ, ЕСЛИ ТЕБЯ ТУТ ПОЙМАЮТ КАК ДАЧНОГО ВОРА!
– Синий… цвет синий, теперь ярко-оранжевый… Очень резкий. – Голос, который она услышала, шел откуда-то из глубины комнаты, а не от окна. Говорил мужчина: хрипло, отрывисто, с длинными паузами. – Оранжевый круг… теперь овал… теперь черный овал…
– Попытайтесь различить детали. Сосредоточьтесь.
Катя едва узнала этот голос. Он принадлежал женщине, Юлии Павловне. Но если бы Катя не знала, что та находится в доме, никогда бы не решилась утверждать, что говорит именно Юлия Павловна. Из ее голоса исчезли все привычные мягкие, «журчащие» обертоны. Слова произносились резко, в повелительном, властном тоне.
– Овал… я вижу его… различаю… это живое существо. Насекомое. Что-то вроде скорпиона. Игольчатое членистое брюхо… Жало поднято кверху. И я…
– Сосредоточьтесь.
– Панцирь, лапки насекомого… Отчетливо вижу, близко… Теперь это не лапки… руки. Человеческие руки – шесть пар рук. Членистое брюхо с жалом… Клешни насекомого и… и лицо. Человеческое. Женское. Это… ее лицо. Она смотрит на меня. А я…
– КАК ТЫ ХОЧЕШЬ С НЕЙ ПОСТУПИТЬ? – Я подхожу. Медленно. На мне ботинки на толстой подошве. Я чувствую себя в безопасности: она не ужалит меня. Она не доберется… Даже если очень захочет, не доберется никогда… – Мужской голос на секунду умолк, затем прозвучал снова – глуше, тише. – Я подхожу ближе. Она смотрит на меня. Шесть пар рук – она сучит ими… Приподнимает клешни, угрожает… А я заношу над ней ногу и… Я ДАВЛЮ ЕЕ. Слышу, как хрустят кости… я уничтожаю… уничтожаю эту ядовитую гадину, эту суку… Я истребляю ее, растираю ее в пыль, уничтожаю… Я… я обожаю ее, я люблю ее, я не могу без нее жить!! – Послышался какой-то всхлип. Потом – мертвая тишина в комнате. И вот снова тот голос – теперь он как-то странно дрожал, словно обладатель его с трудом справлялся с обуревавшими его чувствами: – Когда же, когда это закончится?! Когда же эта мука оставит меня? Когда?!
– Есть лишь один рецепт от этого – время. – Женский голос звучал теперь холодно, бесстрастно. Так в сказке Андерсена, наверно, говорила Снежная королева. – Почему вы так не хотите с этим примириться?
– С чем? С чем я должен примириться?
– С тем, что боль – это всего лишь одна из форм любви. Для вас примирение с этой мыслью – наилучший выход.
– Я не хочу. Мне этого не нужно! Мне нужно НЕ ЭТО, поймите! Я хочу освободиться от этой невыносимой муки. Какого еще беса вы во мне тешите?
– Я бужу вас. И вы обязаны проснуться. Когда вы проснетесь, все сразу встанет на свои места. Для вас.
– Я что, живу в перевернутом, искаженном мире?
– Боль – это телесная радость. Для вас. Не для них. Только для вас. А любовь – это… Есть два лика любви. И вам это известно. Два ее цвета. Вы их знаете?
Мужской голос не отвечал.
– ВЫ ИХ ЗНАЕТЕ? (Катя вздрогнула в своем убежище.)
– Да, знаю. – Мужской голос звучал теперь без прежнего надрыва, снова спокойно, даже как-то безжизненно.
– Цвет вашей любви – какой он?
– Красный.
«Кумачовый», – подумала Катя, но холодок пробежал по ее спине. Ей было совершенно не до смеха, и не только от боязни, что ее засекут подслушивающей под окнами соседей.
– И ты… ты знаешь, какова любовь? – Я знаю, какова любовь. – Голос мужчины перешел в невнятное хриплое бормотание. Он теперь словно бы читал заклинание или вызубренные наизусть строфы стихотворения. Читал без всякого выражения, как автомат, быстро нанизывая слово за словом, как бусины на леску: – Когда любовники возлягут… среди цветов… вкусить плодов ее и ягод… то это не всегда любовь. Любви ты имя не порочь… Она вся белая от гнева. Железную ломает Деву, отбрасывает кукол прочь… И гонит властною рукою…
– ЧТО ЕСТЬ ДЕВА? – Женский голос походил на шипение дырявого шланга.
– СНАРЯД МУЧЕНИЙ.
– ЧТО ЕСТЬ ДЕВА?!
– Железный ящик, утыканный гвоздями.
– ЧТО ДЕЛАЕШЬ ТЫ?
– Вхожу в него, плотно закрываю крышку. Она давит на меня. Гвозди протыкают мою кожу, рвут ее, жалят меня, пьют мою кровь… Все красное кругом… Я ничего уже не вижу. Я истекаю… Я содрогаюсь… Люблю… люблю… Море любви…
– Что есть любовь?
– Пытка.
– Какой лик любви выбираешь ты для себя?
Было так тихо, что Катя испугалась: они услышат ее дыхание. Вдруг послышались сдавленные рыдания. Катя вся обратилась в слух, сердце ее тревожно билось.
– Я… я не хочу… не могу… – рыдал тот, кто находился с женщиной в комнате. – Я не могу так больше… У меня нет сил… Я хочу забыть, выздороветь… Я погибаю… ПОГИБАЮ…
Из сада донеслись громкие, возбужденные голоса. Катя вздрогнула. Александра Модестовна – ее голос: «Где ты пропадал, что случилось?» В комнате их тоже услышали – окно захлопнулось. Катя, сжавшись в комок, нырнула в заросли жасмина: пора убираться отсюда, иначе… Что, черт возьми, Юлия Павловна делала с Владимиром? Вообще, что тут происходит? Что за странный, если не сказать жуткий, сеанс?
Она поспешила к заветной дыре в заборе. Снова, проклиная горький хлеб шпиона и соглядатая, протиснулась ползком. Шум в саду Чебукиани был слышен даже отсюда: Сорокин, видимо, вернулся из города, с допроса. Странно, что он сразу после этого ринулся к своей сердобольной соседке… Катя прислушалась – голоса стихали. Ясно, Никита решил допросить брата погибшей вполне официально, даже, наверное, и припугнул, авось поплывет сразу… Ей вдруг захотелось, чтобы Никита был здесь, причем сию же секунду! Слышал бы он сам эти рыдания!
