Реквием по братве - Афанасьев Анатолий Владимирович

Он связался с Эллой Владимировной по радиотелефону. Как всегда, мадам отозвалась с первого сигнала.

— Элеонор, дорогая, я возле Крымского моста… Куда мне дальше?

Элла Владимировна четко, сухо, без всяких эмоций перечислила три маршрута, наложенные друг на друга с паузой в тридцать — сорок минут. Все — до обеда, до двух часов.

— Милочка моя, — озадачился Федор Герасимович. — Я же не метеор… И потом, какая такая острая необходимость, чтобы мне присутствовать в Минобороне? Это же рутинное совещание…

— Вы обещали встретиться с господином Казакевичем, — напомнила секретарша. — На нейтральной территории. Он специально туда приедет. Это очень важно.

Иноземцев потер переносицу. Казакевич Иерарх Тихонович. Из министерства финансов. Да, это нельзя откладывать.

— Хорошо, а что это за мистер Шульц-Гремячий из Фонда мира? Что это за чертов брифинг, о котором я вообще не слышал?

— Вы слышали, Федор Герасимович… Мы подавали справку. Это личная просьба… сами знаете кого.

— Ага, — буркнул Иноземцев, почувствовав привкус желчи во рту, что всегда случалось, когда речь заходила о «семейных» проблемах. — Тему встречи уточни, пожалуйста.

— Предположительно: координация контрмер против разнузданной кампании якобы по отмывке грязных денег.

— Кто такой Шульц-Гремячий?

Ответ последовал без заминки:

— Доверенное лицо. Абсолютно надежное.

— Почему именно — Фонд мира?

— Это инициатива… казначея… Но мы дали согласие.

— Ладно… — Федор Герасимович уже понял, что от встречи с загадочным Шульцем не отвертеться. То есть, как раз следовало отвертеться, чтобы не дать втянуть себя в международную разборку, но делать это придется с помощью хитроумных дипломатических уловок, в которых Иноземцев не считал себя великим мастером. Что ж, выбирать не приходится…

— Элеонор, ради всего святого, давайте хотя бы перенесем интервью на телевидении.

— Нельзя, — мягко, но строго возразила секретарша.

— Что значит нельзя? — Иноземцев повысил голос. — Эта небритая нечисть… я вообще не хочу с ним говорить. От него воняет! У него изо рта брызги летят! В прошлый раз после эфира у меня на щеке чирей вскочил. Ты же помнишь.

— Федор Герасимович! Вы не появлялись на экране уже четыре дня. В предвыборный период это критический срок. Вам не о чем волноваться. Передача пойдет в записи, монтаж мы проконтролируем. Вопросы и ответы у вас на столе.

Тяжко вздохнув, Федор Герасимович выглянул из-за занавески. Утро сырое, туманное. Редкие прохожие старательно, пугливо огибали выскочивший на асфальт черный БМВ с тонированными стеклами. Двое охранников, кажется, Фоняков и Захаров, покинули машину сопровождения и мирно курили возле киоска. Хорошие, опытные офицеры: мимо них мышь не проскочит.

— Элеонор, ты слушаешь?

— Да, Федор Герасимович.

— У меня к тебе приватная просьбишка. Надо проверить одного человечка, некоего Александра Чубукина. Выдает себя за писателя. Возьми это на себя, подключи, кого надо.

Элла Владимировна проявила себя в полном профессиональном блеске, в очередной раз доказав, что ей нет цены.

— Федор Герасимович, вынуждена буду вас огорчить.

— Давай, огорчай, — смиренно отозвался Иноземцев. — А то раньше все радовала.

— Мы уже проверили.

— Что — проверили?

— Извините, мы навели справки по собственной инициативе.

— Да?.

— По адресу, который есть у вашей супруги, никакой Чубукин не проживает. Хозяева квартиры уже год как в Америке. Их фамилия — Бронштейны. Муж и жена. Оба сотрудники торгпредства.

— Что такое? Но этот самый Чубукин…

— Он не Чубукин. Его фамилия Голубев.

— Как Голубев? — Иноземцев сглотнул подкативший под горло комок. — Но он же писатель?

— Увы, Федор Герасимович, он не писатель.

В сочувственном тоне легкий привкус насмешки. Иноземцев как будто увидел ее породистое, с темными миндалинами глаз лицо.

— Кто же он?

— Сейчас мы это выясняем. Но…

— Да говори же, Элка, чего резину жуешь!

— Похоже, Федор Герасимович, этот мальчик из Павелецкой группировки. Обыкновенный мелкий бандючок.

— Врешь, кукла!

Отозвалась холодно:

— Сегодня к вечеру у вас будет полная информация.

Иноземцев прервал связь, распорядился в переговорное устройство:

— Митя, домой, быстро! Разворачивай!

Через пятнадцать минут вернулись туда, откуда приехали, — к шестиэтажному особняку, где Иноземцев занимал верхний этаж — семейство, обслуга, охрана… Район пыльный, зачумленный, но Федор Герасимович так и не удосужился переехать из когда-то считавшегося престижным це-ковского дома. Он был из тех, кто быстро привыкает и к хорошему, и к плохому. Истинно русская натура.

На лифте взлетел как на крыльях. Промчался по коридору, не обращая внимания на мордочки домашних, на веселое дочуркино: «Папочка, папочка вернулся!» — туда, в кабинет, к заветному сейфу.

Чудище японской электроники и дизайна, вделанное в стену, с тройной защитой и суверенной сигнализацией. По уверению фирмы-изготовителя «Якудза-интернейшн», открыть сейф, не будучи знакомым с входным шифром, практически невозможно. Не поддается ни взрыву, ни взлому. Да и при чем тут взрыв, когда вот он, целенький, сверкающий полированными боками, привычно щурится тремя колпаками электронных табло. Слава Всевышнему! Нет, это, разумеется, нервы — и больше ничего. Помрачение сознания от неприятного известия: писатель, который оказался бандюком. Код знал лишь один Иноземцев. Даже преданной супруге не доверил роковой секрет. И правильно, что не доверил… Какая ни будь, а баба есть баба.

На всякий случай разомкнул блоки защиты, нажал красную кнопку, ввел в щель пластиковый ключ. Дверца сейфа отворилась с тихим, приятным шорохом. Заглянул внутрь и машинально ухватился за сердце. В сейфе были всего две хромированные полки: на верхней хранилось несколько пачек валюты — бытовой НЗ, на нижней — одна аккуратная пластиковая папка. Сейчас обе полки были стерильно пусты: ни пылинки, ни соринки.

Синея, хватая ртом воздух, Федор Герасимович переместился к креслу и плюхнулся в него. Тут же на пороге возникла призрачная фигура жены, облаченная во что-то переливающееся, будто в серебристый хитон. Они с изумлением глядели друг на друга, и оба молчали. Слишком велико было потрясение, чтобы сразу нашлись слова. Наконец, будто ломая себя, Федор Герасимович процедил:

— Ну что, похотливая сучка? Ты хоть знаешь, что тут было?

— Денежки? — с робкой надеждой спросила Люсьен Ивановна.

— Нет, не денежки… Смерть тут наша лежала!

Произнеся трагическую фразу, Федор Герасимович проявил свою склонность к художественной метафоре, скорее всего он имел в виду угрозу своей карьере, возможно, крупные финансовые потрясения, и это было правдой, но Люсьен Ивановна поняла его буквально. Приблизилась к мужу и опустилась рядом с креслом на колени.

— Феденька, родненький, ну стоит ли так переживать? Даже если смерть… Разве плохо мы пожили? Когда-то все равно надо расплачиваться.

С ужасом глядел он в ее глаза, подернутые голым туманом.

— Женщина, ты хоть понимаешь, о чем говоришь?

— Понимаю, конечно… Но ты же не думаешь, что писатель… Федя, это несерьезно!

Вместо ответа Федор Герасимович резко двинул коленом, и бедняжка, охнув, опрокинулась на ковер, рассыпая вокруг серебристые искры.

ГЛАВА 3

Когда Таина сказала Бореньке Интернету, что считает его гением, тот принял это как должное. Он и сам это знал. Просто теперь, когда он работал в банде, у него стало больше возможностей проявить свою гениальность. На Шаболовской, неподалеку от радиоцентра Таина сняла для него мастерскую со всем необходимым оборудованием, а если чего-то не хватало, отстегивала деньги без звука, даже не спрашивая, зачем ему нужно то-то и то-то. В мастерской Боренька чувствовал себя абсолютно счастливым, уходили прочь сомнения и тревоги, прошлое мягко смыкалось с будущим, и он с недоумением оглядывался на себя вчерашнего — закомплексованного юношу, озабоченного какими-то нелепыми проблемами. Про институт он и думать забыл, хотя матушке, чтобы успокоить, говорил, что собирается экстерном сдать выпускные экзамены и уже застолбил место в аспирантуре. Маргарита Тихоновна ему верила, потому что видела, как он повзрослел.