Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 144
В салоне повисло легкомысленное рэгги, не самая подходящая к случаю музыка, – и еще этот звук снаружи, похожий на чавканье огромного животного… Когда он стал невыносим – я открыла дверцу и чуть не вскрикнула от ужаса: почва под машиной была зыбкой, джип явно оседал, колеса уже наполовину ушли в трясину, а это была именно трясина, знаменитые местные болота, как я могла об этом забыть – ведь Алена говорила мне… Я сунула за пазуху Аленину сумочку – мало ли, может быть, там документы, которые ей понадобятся, – и соскочила с водительского места: нужно открыть заднюю дверцу и попытаться вытащить их, Алену, Фарика, я просто не имею права оставить их здесь…
Но едва я оказалась снаружи – ноги тотчас же ушли в липкую, припорошенную ночным инеем грязь, все, вот и все! Я сделала невероятное усилие и ухватилась за что-то: это была искореженная сухая ветка кустарника, росшего неподалеку, на кочке. Я рухнула в грязь и поползла – в спину мне постреливали музыкальные фразы, хороший, чуть хрипловатый английский и чавканье болота, каждую минуту пожирающего джип. От холода я не чувствовала ног, утонувших в зловонной жиже, ладони горели от шершавой плети упругого кустарника – в нем сейчас было мое единственное спасение.
Наконец я обрела желанную твердь, выползла на маленький островок сухой твердой земли, уткнулась лицом в содранные ладони и зарыдала.
Это был странный плач-причитание, кажется, я молилась и просила простить меня, я кричала в голос и боялась оглянуться на джип; музыка из него становилась все глуше, а потом и вовсе кончилась. Я подумала, что кассета доиграла до конца, но через несколько минут раздался самодовольный всплеск. Чудовище поглотило свою жертву, и все стихло.
До первых проблесков мутного северного рассвета я не могла обернуться. Я лежала, окоченев от холода, грея руки под свитером и курткой, поджав колени под подбородок: я должна умереть, бегство напрасно и обречено на поражение… Но спасительное предсмертное тепло не приходило – все-таки было еще недостаточно холодно, чтобы замерзнуть насмерть.
Периодически я проваливалась в какие-то обрывки снов-галлюцинаций, главным в них были прозрачные руки Фарика и Алены, они нежно касались меня, но их прикосновения были обжигающе-ледяными, они заставляли сжиматься и без того маленькое сморщенное сердце.
И только когда начало светать, я наконец заставила себя подняться и посмотреть назад.
…Джипа не было.
Вместо него на безмятежной глади болота рваной раной расплылось черное пятно. Еще несколько часов, а может, какой-то час – и уже ничто не будет напоминать о нем. Я не знала, как глубока трясина и насколько далеки от меня Алена и Фарик. И впервые за несколько часов я пожелала им смерти – мгновенной смерти там, на даче. Если это так – значит, они счастливо избежали этого мучительного долгого всасывания в вонючую утробу земли. Они не мучились…
Слезы снова полились у меня из глаз, скатились на запекшиеся губы – и меня обожгла едкая боль: оказывается, я содрала, искусала губы в кровь, когда ползла к спасительной кочке. Содранные губы, содранные ладони – это пассив. А в активе ты снова осталась жива…
Я мелко дрожала, свитер, рубаха и куртка промокли спереди насквозь и не могли меня согреть. Я сняла рубаху и свитер, надела их задом наперед, вывернула куртку, но теплее не стало. Низкое северное солнце равнодушно смотрело на меня, оно тоже ничем не могло помочь, а перед глазами маячила братская могила людей, которые погибли из-за меня…
Скорее машинально я открыла Аленину сумку; дорогая кожа была безнадежно испачкана болотом, но внутренности не пострадали. Немного денег на традиционный мартини по дороге домой, записная книжка, беспечно валяющиеся визитки, ключи от дома и какие-то яркие, хорошо отпечатанные бумаги. Я внимательно рассматривала их, а когда поняла, что это такое, ничком упала на стылую землю и сунула грязные руки в рот, чтобы заглушить стон.
…Это были два билета на паром “Анна Каренина”, Питер – Стокгольм, каюта “люкс”… Билеты были выписаны на мое и Аленино имя – она решила нам устроить уик-энд, жест безнадежно влюбленной богатой женщины. Здесь же лежали ее и мой заграничные паспорта – это был сюрприз, о котором она не успела сказать мне… Не успела, не успела, бедная Алена! Паром уходил в ближайшую субботу, через три дня; значит, никакой мещанской Финляндии с ее пивом и дорогами – о поездке туда мы вяло шутили всего неделю назад; всего лишь респектабельная Швеция, северные ворота огромного мира, куда единственно я и хотела попасть… Но сейчас это нужно мне было меньше всего, я отдала бы все, лишь бы они были живы! Но они мертвы, они покоятся в страшной яме болота. Я вытерла мокрое лицо платком и осторожно обвязала его вокруг тонкого стебля растущего на кочке кустарника – сегодня ночью он спас мне жизнь. Пусть хоть этот платок будет эпитафией на могиле, мне нельзя забыть это место…
…В ста метрах чернел худосочный пакостный лесок – искривленные деревца, чахлая щетка подлеска – и ни одной живой души.
В школе я неплохо бегала стометровку, но сто метров – обманчивая дистанция, когда между лесом и тобой хляби болота. И помощи ждать было неоткуда.
В свете дня это расстояние не казалось опасным, пейзаж затягивал своей умиротворенностью. Несколько минут я собиралась с силами, потом сломала маленькое сухое деревце – ничего более основательного под рукой не было. Его я использую в качестве проводника, в качестве щупа, чтобы добраться до леса и не утонуть в болоте.
Спустя час, измотанная до последней возможности, я выбралась на твердую землю, как могла, почистила одежду прелыми листьями; листья посуше набросала под дерево и заснула тяжелым сном.
Это был блаженный черный сон без сновидений, никто не тревожил меня в нем, никто не мучил прошлым и не пугал будущим.
…Я проснулась от близкого холода – еще немного, и на землю снова спустятся сумерки, мягкие, вкрадчивые – сейчас они были моим единственным союзником. Я приблизительно помнила направление, но сейчас это было неважно, я шла и шла, пока сквозь редкую стену деревьев не показалось шоссе. Машины проносились по нему довольно часто, мне только нужно выбрать подходящую, чтобы добраться до города.
