* * *
– Вы что? – кричать генерал уже не мог, голос сел, Илья Николаевич махнул рукой на сидевшего за приставным столиком капитана Стаднюка и просипел: – Вели чаю принести.
Пока готовили чай, генерал подошел к книжной полке, заставленной несчетными томами основоположников и «учителей», повернул полку: «учителя» уплыли в стену, а на их место выдвинулся бар. Генерал выпил, взял горсть миндаля и вернулся к столу.
– Хорошо, согласен, я в вашей работе не разбираюсь, – тихо и спокойно говорил генерал, пил чай и старался смотреть на Стаднюка без ненависти, – так ты мне объясни. Каким это образом один человек успешно бьется против машины?
– Машину я уже не застал, так, лишь отдельные шестеренки, – ответил Стаднюк. – Партия рассыпалась, что говорить о нас, грешных.
Бывшему секретарю захотелось закричать…
– Мне рассказывали, была некогда машина. Чего говорить, Илья Николаевич? – Стаднюк видел, что начальник держится на пределе, и решил ему потрафить. – Вы самую трудную задачу решили здорово и отсекли Гурова от Москвы. Мы его изловим, дайте срок.
– Уже слышал, – лесть смягчила генерала, даже голос вернулся. – Но пока он выкрал вашего уголовника. Не понимаю, как можно здорового мужика утащить из-под носа стаи ищеек? Не кошелек, даже не курица! Не понимаю! Вы хотя бы осознаете, чем это вам грозит? Связь с преступниками, коррупция, тут уж Москва вцепится мертвой хваткой.
– Генерал, ты абсолютно верно признал, что наших дел не понимаешь. Генералу и не надо вникать, не его уровень, – Стаднюк взглянул на часы, ему следовало разыскивать Гурова и Клыка, а он только зря время теряет. – Даже если полковник совершит невозможное – уйдет от нас, доставит Лялина, так фамилия похищенного, в прокуратуру, ни за какие посулы смягчения приговора Клык рта не раскроет. Клык – битый уголовник, знает, если он начнет говорить, его убьют в камере, не достанут в камере – зарежут, повесят, либо утопят в сортире в зоне. Илья Николаевич, покончим с этим вопросом, он вас не касается, я пришел по другому делу.
– Сейчас нет другого дела! – голос генерала вновь набрал силу. – Я хочу видеть Гурова. Живого или мертвого, лучше мертвого!
– Верно! Но прежде необходимо решить другой вопрос.
– Какой?
– Авторитеты, – Стаднюк запнулся. – Скажем иначе, некоторые очень влиятельные лица в городе хотят открыть завод по производству вина.
– Я не законник, но, кажется, сейчас разрешено, какие проблемы?
– В России многое разрешили, да только нельзя, – усмехнулся Стаднюк. – Так вот, люди хотят быть уверены, что можно. И, выражаясь по-научному, люди хотят получить гарантию, что им будет предоставлен режим наибольшего благоприятствования.
– Это решают мэр и горсовет.
– Горсовет разговаривает и ничего не решает, а с мэром у людей отношения не сложились. Начальник УВД обладает реальной властью, люди хотят получить его гарантии.
– Ну, допустим, – генералу польстило, что кто-то считает его столь могущественным. – А что твои люди предлагают взамен?
– Все. Тело Гурова – пустяк, аванс, в дальнейшем вы получите поддержку, какую вам не сможет оказать никто. В области и городе люди контролируют все, а разные министры, спикеры и президенты слишком далеко.
Генерал задумался. Ясно, предлагают вступить в мафию, в принципе, ничего нового. В главную мафию он вступал еще будучи лейтенантом. И неплохо жил, надо сказать. В одиночку человек ничего добиться не может, в бесчисленные партии, которые вырастали быстрее грибов, генерал не верил. Он принял решение и ответил:
– Передайте, я согласен. Надеюсь, заявление и рекомендаций не требуется?
– И билет не выдадут, и взносы будешь не платить, а получать. Однако, – Стаднюк задумался, подбирал слова помягче. Хотя ясно, генерал сломался, но мужик он своенравный, к власти привык, и сейчас я у него в кабинете. – Я вас соединю, товарищ генерал. Вы представитесь и скажете лишь одно слово «согласен».
– Я столько слов в своей жизни говорил! – рассмеялся генерал. – Одним больше! Сегодня сказал, завтра забыл, слово к делу не подошьешь.
– Да и не требуется, у людей память отличная, потому, генерал, прежде, чем говорить, поразмысли, – Стаднюк обращался к начальству то почтительно, то фамильярно, в зависимости от ситуации. – Люди личное дело не заводят, билет не дают, все на слове держится. И нарушителю выговор не объявят, отнимут не билет, а жизнь.
– Не заговаривайся!
Стаднюк смотрел в окно, главное сказал, можно и потерпеть, не гордые. Предупреждая начальника, Стаднюк беспокоился не о генеральской жизни, о своей. Если золотопогонник с ума сбрендит и начнет с авторитетами крутить привычную для партайгеноссе волынку, его пришьют. А позже вспомнят, кто неверного присоветовал. Нет уж, пусть, родненький, все знает наперед и поостережется.
Генерал кричал, капитан не слушал. Когда начальник выдохся, подчиненный спросил:
– Будем звонить, товарищ генерал, или как?
– Так что же, вы мне прикажете с Крещеным разговаривать?
И как такой идиот в секретари выбился, подумал Стаднюк, областью командовал, потому мы без порток и ходим.
– Крещеный уголовник, авторитет, конечно, но лишь уголовник, – спокойно ответил капитан. – Я вас сейчас соединю с человеком, который, если пожелает, то Крещеного зарежут в одночасье.
Глава одиннадцатая
На финишной прямой
Некоронованный хозяин города Лев Ильич Бунич выслушал генерала, ответил коротко:
– Я вас понял, – и, морщась, словно проглотил горькое лекарство, положил трубку.
Лев Ильич, спокойный, медлительный, лет пятидесяти, в строгом английском костюме, белой рубашке, безукоризненно повязанном клубном галстуке, пребывал в скверном настроении. Он мечтал быть честным бизнесменом и был им, не желал иметь дел с криминалом, но жизнь заставляла. Свою широкомасштабную деятельность Бунич осуществлял под вывеской скромного СП, не имел даже отдельного офиса, осуществлял руководство из собственной квартиры, обходился лишь одним секретарем да двумя охранниками. Правда, секретарь свободно владел тремя языками: английским, немецким, французским, мог объясниться на испанском и португальском, стенографировал и печатал на машинке абсолютно профессионально. Телохранителей Бунич пригласил из Москвы, где имел квартиру, но не переезжал окончательно, предпочитая быть первым «в деревне», чем вторым «в городе». Телохранители, братья-близнецы, высококлассные профессионалы рукопашного боя, стрелки, водители, не пили, не курили, но любили деньги так самозабвенно, что полностью уравновешивали свои неземные достоинства. Последнее качество близнецов очень устраивало Бунича, придавало уверенность, так как он платил братьям в валюте и столько, что об измене не могло быть и речи.
Бунич тяжело вздохнул, вызвал секретаря, кивнул на кресло и после длинной паузы огорченно сказал:
– Ну, генерал, естественно, согласился.
Секретарь знал, что поздравлять не следует, лишь кивнул и обронил:
– Известный мерзавец.
– А мы с тобой в белом, – Бунич снова тяжело вздохнул. – Может, уехать отсюда? Только не говори ничего про Москву и Питер! Как мне надоела уголовщина. Боже мой! Хочу в тихую цивилизованную страну.
Далее следовал монолог, который секретарь слышал несчетное количество раз. Молчание и терпение, наряду со стенографией, переводами и машинкой, входили в прямые обязанности секретаря. За нарушение Бунич удерживал из зарплаты, которую по западному образцу выплачивал каждую пятницу. Порой секретарь не выдерживал и объявлял:
– Извините, шеф, но я выскажусь на несколько баксов.
На что Бунич неизменно отвечал:
– Говори, у богатых свои привычки, – закрыв глаза, выслушивал возражения или совет, после чего выносил приговор: – Ты наговорил на столько-то долларов.
Надо отдать Буничу должное, случалось, он лишь коротко кивал: мол, учту, дважды сказал:
– Ты порой думаешь, что с меня причитается.
