При попытке выйти замуж - Малышева Анна Жановна

— Сейчас выяснится, что когда его водили в детский сад номер шесть в Кузьминках, я там работала престарелой ночной няней. — Таня тоже не любила мужских воспоминаний.

31Постепенно к нам под предлогом «посмотреть на собачку» набилась толпа. Мы с Машкой Хазиной были уверены, что лучшая половина этой толпы, а именно девочки-стажерки, слетелись не на шенка вовсе, а на Жору Рахмалюка, бывшего обозревателя спортивного отдела, а ныне — издателя газеты с красивым названием «Мрачное будущее».

Жора и вправду был замечательный, его все любили. Огромный — бывший тяжелоатлет — красивый, веселый, добрый и богатый — что еще нужно для счастья? В нелегкие годы работы в «Новостях» Жора защищал меня и опекал, и кто бы знал, как мне сейчас этого не хватало!

— Саня, солнце мое, сделать тебе бутербродик? — Жора сам любил поесть и других кормил с удовольствием. Ну это ли не признак хорошего человека? — Кушай, умоляю тебя. Шампанское — коварный напиток. Выпьешь каких-нибудь жалких три бутылки, а глядь, уже повело.

— Саня, не слушай этого пошляка, — Форин наливал мне еще бокал. — Пей на здоровье. От бутербродиков девушки портятся, от шампанского — только лучшают. Кому и когда помешали три бутылки? Детская доза. Пей. Он специально тебя раскармливает, из ревности, чтобы мальчики не любили и у него конкурентов не было.

Короче, встреча прошла в привычном дружелюбном духе, но когда настал час прощанья и мне вручили сумку со щенком, который никому, ну никому здесь не понадобился, я пришла к неутешительному выводу, что вечер не удался.

Глава 4

КУЗНЕЦОВЫ

Виолетта — жена Игоря Ивановича Кузнецова, председателя правления банка «Нефтекредит», была девушкой невиданной красоты. Голубоглазая блондинка с длиннющими ногами, с лицом ангела, с нежным голосом и мягкой кожей… В медицинском институте, где она проучилась целых три курса, у нее было прозвище Белое Безмолвие — видимо, те, кто его придумал, намекали на ее умение выразительно молчать, виртуозно взмахивать длинными ресницами и вносить покой и умиротворение в мужские сердца.

Совершенно понятно, что личная жизнь Виолетты складывалась на редкость успешно. Зато семейная жизнь была полна тревог и переживаний.

Виолетта была замужем в третий раз. Предыдущие ее мужья, по ее же собственным словам, были людьми ужасными, тяжелыми, вздорными, мрачными, жадными и подлыми. Точнее, оказывались таковыми через месяц-другой после свадьбы. Виолетта, надо отдать ей должное, с первых дней каждого замужества предпринимала просто-таки героические попытки исправить их дурные характеры, научить жить правильно и легко, привить вкус и хорошие манеры. Бес-по-лез-но! Они как не умели себя вести, так и не научились.

Первый муж был грузином и звали его Гиви. Он влюбился в нее без памяти, ухаживал очень красиво, таскал охапки роз и ведра духов, проводил ночи под ее окнами, правда, не на мокрой скамейке, а в салоне своего роскошного джипа. Он даже установил напротив ее подъезда щит с фотографией Виолетты размером три на четыре метра и с надписью крупным курсивом внизу: «Лучшая и единственная».

Увы, все изменилось после того, как они поженились. Нет-нет, не подумайте, никакого домостроя, никакого угнетения прав свободной современной московской девушки он себе не позволял, да и не был обучен варварским традициям. Три поколения его предков рождались и жили в Москве, так что менталитет у него был совсем столичный. Кроме одного — Гиви страстно любил грузинскую кухню.

Виолетта доходчиво, с фактами в руках, объяснила ему, что острое, соленое, жареное и жирное вредно для здоровья. И он даже сделал вид, что согласен. Но любовно приготовленные ею паровые тефтели есть отказывался, а диетическому грибному супчику неизменно предпочитал харчо.

— Попробуй, — говорила Виолетта, — ты только попробуй, это так вкусно. И полезно.

— Вита, дорогая, — отвечал он, — мне тридцать два года, я так привык. Давай я научу тебя делать сациви.

Виолетта не теряла надежды, говорила себе, что капля камень точит, и упорно подсовывала мужу правильную еду. Он упорно ее отвергал. Первая семейная сцена произошла из-за голубцов. Точнее, из-за его категорического нежелания их есть.

— Если бы ты любил меня, — совершенно справедливо заявила Виолетта, — то полюбил бы и голубцы.

Прекрасно понимая, что ее правота неоспорима, Гиви все же заметил, что она и голубцы — вещи разные и что даже лобио он любит меньше, чем жену.

— Я же не заставляю тебя есть то, что мне нравится! — пытался спорить он. — Не требую, чтобы ты полюбила острое!

Этот дурацкий аргумент, бесспорно, свидетельствовал о крайней умственной ограниченности мужа.

— Разница в том, что я предлагаю тебе полезную еду. Полезную! — Виолетта даже повысила голос, что было ей совершенно несвойственно. — Берегу твое здоровье. Если один из супругов не курит, а другой — курит, кто может перетягивать другого на свою сторону? Разумеется, тот, кто приносит себе меньше вреда.

Наверное, с гастрономическими пристрастиями мужа она могла бы примириться. Но были и другие проблемы. Так, например, Виолетта строго следила за тем, чтобы моральный климат в доме держался на уровне. И когда натыкалась взглядом на утомленно-печальное лицо мужа, считала обязательным прояснить ситуацию и улучшить его настроение. Для этого она использовала один и тот же проверенный вопрос:

— Чем ты недоволен?

Муж почти всегда отвечал, что доволен всем. Виолетта, точно зная, что это ложь (уж она-то, слава богу, в мужских лицах разбирается и плохое насгроение чует за версту), продолжала настаивать на своем и требовать правды. В результате ее благие побуждения натыкались на тупую агрессию, и дело заканчивалось скандал oxi.

— Я всем доволен! — орал муж. — Всем! Был! У меня было прекрасное настроение! Не знаю, что тебе там мерешится!

Подобная неадекватная реакция лишний раз подтверждала правоту Виолетты, и она продолжала биться за семейное счастье, подобно львице:

— Я не выйду из своей комнаты, пока ты не начнешь улыбаться, — говорила гордая женщина. Другой бы тут же покаялся и расплылся в улыбке, но не ее муж. Он продолжал злобно сопеть и скрежетать зубами, а добровольные заточения Виолетты в своей комнате становились все более частыми и продолжительными.

Был еще один серьезный дефект — он не умел признаваться в любви. Все так необходимые молодой девушке слова из него приходилось вытаскивать клещами.

— Я тебе нравлюсь? — спрашивала Виолетта.

— Конечно, — отвечал он.

— А что тебе во мне нравится? — подсказывала она ему, в какую сторону следует развивать тему.

— Все, — отвечал он.

— Что все?

— Ну, все.

Заканчивалось, как всегда, скандалом. Виолетта, заливаясь слезами, упрекала Гиви в том, что ему уже нечего ей сказать, что у него уже не находится для нее теплых слов и что, конечно же, это свидетельствует о том, что она ему не нравится и что он ее не любит. Он успокаивал ее, уверял, что это не так, но в конечном итоге начинал раздражаться, кричать, хлопать дверями.

Они развелись через пять месяцев после свадьбы.

Второго мужа звали Кирилл.

Он, правда, ел все, что ему предлагалось, и нахваливал. Но зато между Виолеттой и работой неизменно выбирал последнюю.

— Поедем в выходные на дачу к Кацманам? — предлагала Виолетта. — Там собирается веселая компания.

— Кисуля моя, я в субботу работаю, — отказывался он.

— А ты не работай, — беспечно советовала Виолетта. — Ты же начальник, можешь все отменить.

— Не могу, милая. Поверь.

— Отвези меня в парикмахерскую, — просила она в другой раз.

— Лапуля, возьми такси, я опаздываю.

— Начальство не опаздывает, — учила она его, — начальство задерживается.

Он думал иначе.

Ей хотелось светской жизни, развлечений, тусовок, а он уставал на работе, мечтал о тишине и покое, а всем увеселениям предпочитал рыбалку. Он был не то чтобы скучным, но незаводным.