Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 148
— Я подумал, давай пойдем и купим рождественскую елку!
Они выбирают красивую. Хотя невысокенькую и редковатую. Не самая лучшая елка, но она им нравится. Они ставят какую-то затасканную рождественскую музычку и весь вечер украшают елку. И даже не знают, что новым помощником босса Большой Поли Калабрезе назвал Томми Беллавиа.
Они являются к нему на следующий вечер.
Кэллан шагает домой с работы, джинсы и башмаки у него в опилках. Вечер холодный, и он поднял воротник куртки и натянул шерстяную шапку поглубже на уши.
А потому не видит и не слышит машину, пока та не тормозит рядом с ним.
Опускается стекло.
— Залезай.
Пистолета не видно, нет, никакого ствола не высовывается в окошко. Да это и ни к чему. Кэллан знает: рано или поздно ему все равно придется сесть в машину — если не в эту, так в другую, и потому он залезает. Плюхается на переднее сиденье, поднимает руки и не протестует, когда Сол Скэки, расстегнув его куртку, обхлопывает ему подмышки, спину и ноги.
— Значит, правда, — заключает Скэки, закончив осмотр. — Ты теперь гражданский.
— Да.
— Гражданин, значит, — продолжает Скэки. — А это что еще за дерьмо? Опилки?
— Ну да.
— Черт, все пальто себе извозил.
А пальтишко, думает Кэллан, ничего себе, красивое. Стоит, поди, не меньше пяти штук.
Скэки заворачивает на вестсайдское шоссе, направляясь к окраине, и тормозит под мостом.
Самое то местечко, мелькает у Кэллана, чтобы всадить пулю в человека.
И очень удобно — река рядом.
Он слышит, как бешено стучит у него сердце.
И Скэки тоже слышит это.
— Нечего пугаться, дружище.
— Сол, чего ты от меня хочешь?
— Одну последнюю работу.
— Я больше этим не занимаюсь.
Кэллан смотрит через реку на огни Джерси. Может, нам с Шивон стоит переехать в Джерси, думает он, подальше от всего этого дерьма. Гуляли бы там по берегу реки и смотрели на огни Нью-Йорка.
— А у тебя, приятель, нет выбора, — значительно говорит Скэки. — Ты или с нами, или против нас. А позволять тебе быть против нас слишком опасно. Ты у нас, Кэллан, настоящий Малыш Билли. Я про то, что ты с самого первого дня показал, что ты малый мстительный. Правильно? Припоминаешь Эдди Фрила?
Да, Эдди Фрила я припоминаю, думает Кэллан.
Помню, я боялся за себя, боялся за Стиви, и пистолет как-то сам собой выскочил и выстрелил, будто действовал кто-то другой. И помню выражение в глазах Эдди Фрила, когда пули вонзились ему в лоб.
И помню, что мне тогда было всего семнадцать.
И я бы отдал все на свете, только чтобы находиться в тот день где-то еще, а не в том баре.
— Кое-кому, приятель, следует исчезнуть, — продолжает Скэки. — Но было бы неразумно, если б исчезнуть им помог кто-то из Семьи. Ну ты понимаешь.
Понимаю, подумал Кэллан. Большому Поли охота избавить Семью от ветви Коццо — убрать Джонни Боя, Джимми Персика, Персика Маленького, но он хочет с чистой совестью отрицать, будто это сделал он. Лучше взвалить все на бешеного ирландца. У ирландцев убийство в крови.
Конечно, у меня есть выбор, думает он. Шикарный такой.
Я могу убить, а могу умереть сам.
— Нет, — говорит он.
— Нет — что?
— Я больше не убиваю людей.
— Послушай...
— Нет. Желаешь убить меня — убивай.
И вдруг чувствует себя свободным, будто душа его уже в воздухе, парит над этим старым грязным городом, странствует между звезд.
— У тебя вроде девушка есть, а?
Бац.
Он снова на земле.
— У нее еще забавное такое имя, — продолжает Скэки. — Пишется типа не так, как произносится. Что-то ирландское, да? А-а, вспомнил — оно похоже на название ткани, из которой девушки носили раньше платья. Шифон? Как-то так?
Снова в этом грязном мире.
— Как думаешь, если с тобой что-то случится, ей вот так просто возьмут и позволят бежать к Джулиани пересказать все твои ночные откровения?
— Она ничего не знает.
— Ну да. Но кто же станет рисковать-то, а? Сам подумай.
Я ничего не могу поделать, думает Кэллан. Даже если я накинусь сейчас на Скэки, отниму у него пистолет и разряжу ему в рот — это я вполне могу, — Скэки — гангстер из банды, и меня пристрелят, а следом все равно убьют Шивон.
— Кого? — бурчит Кэллан.
Кого тебе надо чтобы я убил?
Телефон Норы звонит.
И будит ее. Ей ужасно хочется спать, она допоздна пробыла на свидании.
— Хочешь поработать на вечеринке? — спрашивает Хейли.
— Да нет, — отвечает Нора, удивляясь, что Хейли спрашивает об этом. Она уже давно не обслуживает вечеринки, такое осталось далеко в прошлом.
— Но вечеринка особенная, — настаивает Хейли. — Они просят нескольких девушек, но по одной на каждого. На тебя специальный вызов.
— Корпоративная рождественская вечеринка?
— Ну, можно сказать и так.
Нора смотрит на часы. 10:35 утра. Пора вставать, пить кофе и грейпфрутовый сок и отправляться в спортклуб.
— Давай соглашайся же, — настаивает Хейли. — Будет весело. Даже я пойду.
— А где это?
— И это тоже необычно.
Вечеринка в Нью-Йорке.
— Вот это елка так елка! — поворачивается Нора к Хейли.
Они стоят у катка на Рокфеллер-Плаза, рассматривая громадную елку. На площади толпятся туристы. По радио громко передают рождественские песнопения, звонит в колокольчики Армия спасения в костюмах Санта-Клаусов, разносчики с тележек громогласно зазывают покупать теплые каштаны.
— Видишь? — замечает Хейли. — Я же говорила тебе, будет весело.
И правда весело, признается себе Нора.
Пять девушек и Хейли прилетели первым классом ночным рейсом, их встретили на двух лимузинах в Ла Гуардиа и отвезли в отель «Плаза». Нора бывала там, конечно, и прежде, но никогда на Рождество. Все по-другому. Красиво, чуть старомодно из-за украшений повсюду, и комната у нее с видом на Центральный парк, где даже экипажи, запряженные лошадьми, украшены венками из остролиста и ветками пуансеттии [72].
Нора немножко поспала, приняла душ, потом они с Хейли отправились в серьезный поход по магазинам: «Тиффани», «Бергдорф», «Сакс», — Хейли покупала, Нора в основном просто смотрела.
— Раскошелься немножко-то, — замечает Хейли. — Ты такая скупердяйка.
— Я не скупердяйка, — возражает Нора. — Я бережливая.
Потому что тысяча долларов для нее не просто тысяча долларов. Это проценты с тысячи долларов, вложенных на срок, скажем, в двадцать лет. Это квартира на Монпарнасе и возможность комфортно жить там. И потому она не швыряется деньгами, она хочет деньги вкладывать, пусть работают на нее. Но все-таки она покупает два кашемировых шарфа: один для себя, другой для Хейли, — и холодно очень, и ей хочется сделать Хейли подарок.
— Вот, — говорит Нора, когда они снова выходят на улицу. Она вытаскивает серовато-белый шарф из сумки. — Надень.
— Это для меня?
— Я не хочу, чтобы ты простудилась.
— Какая ты милая!
Свой шарф Нора тоже повязывает на шею.
Стоит ясный, морозный, такой обычный для Нью-Йорка день, когда глоток воздуха обжигает холодом, а по каньонам авеню заметает порывистый ветер, кусая прохожим лица и заставляя слезиться глаза.
Глаза Норы, когда она смотрит на Хейли, тоже наполняются слезами. Она убеждает себя, что это от холода.
— Ты когда-нибудь видела рождественское дерево? — спрашивает Хейли.
— Какое?
— Елку в Рокфеллер-Центре, — объясняет Хейли.
— Нет.
— Тогда пойдем.
И вот теперь они стоят вытаращив глаза, дивясь на огромную елку, и Норе приходится признать, что ей и правда весело.
Это его последнее Рождество.
Вот что втолковывает Джимми Персик Солу Скэки.
— Ведь это, черт его дери, последнее мое Рождество за стенами тюряги, — говорит он. Он звонит из одного телефона-автомата на другой, чтобы не радовать фэбээровццев. — Пришпилили они меня, Сол, намертво. Припаяют срок от тридцатника до пожизненного по этому хренову акту Рокфеллера. К тому времени, пока я снова получу девку, мне, может, вообще уже плевать будет на них на всех.
