Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
– Артефакты? 4 В музеях, в лучших археологических собраниях мира.
– И много надо времени, чтобы изготовить вот такой скребок? – Колосов вертел в руках увесистый камень с полки – грубо отесанный, с острым зазубренным краем.
– От нескольких часов до нескольких недель. Все зависит от мускулов и умения мастера. От техники обработки тоже. Вот вы при ваших-то данных, – он с завистью пощупал бицепс собеседника, – при известной сноровке управились бы часа за три. Ну, при условии, что выбрали бы подходящий материал – кремень, например. Вот такой, смотрите. Как изящны эти кремневые ножи, какой тончайший отщеп, какая острота. Тут нужны верный глаз и твердая рука.
– А как вы различаете эти орудия? Как определяете их возраст?
– В основном по способам обработки. И по материалу. Самыми древними материалами для наших предков были галька, роговик, кремень, кварцевый песчаник. Позже в ход пошло вулканическое стекло, дерево, кость. По типу обработки мы различаем и культуры орудий: плактонскую, левалуазскую, олдовайскую.
– Значит, для вас не составит труда отличить, скажем, олдовайскую от левалуаз… Ну и ну!
– Существует, молодой человек, ряд индивидуальных признаков, присущих только этой культуре. Ну как у вас в вашей любимой дактилоскопии.
– Борис Ильич, а вот эти предметы, – Колосов достал из кармана пачку фотографий, изображавших вещдоки по брянцевскому и новоспасскому убийствам. – Что они из себя представляют, не можете мне сказать?
Пухов сдвинул очки на кончик носа, внимательно разглядел снимки, покивал довольно:
– Это мустьерская культура. Определенно она.
– И что это означает?
– Подлинники этих вот рубил были найдены в местечке Ле-Мустье на правом берегу Везера во французской провинции Дордонь. Это знаменитая находка, равной ей оказалось, пожалуй, только найденное в Ганновере копье из тиса с закаленным на огне наконечником, застрявшее в ископаемых останках Paleoloxodon – древнего лесного слона.
– Выходит, эти камни не подлинные?
Старичок горделиво усмехнулся.
– Даже по снимкам видно – это, молодой человек, мои экспериментальные образцы. Не хвалясь скажу: положите их рядом с везерскими шедеврами, и лучшие эксперты сто раз подумают, прежде чем вынесут вердикт, что есть что.
– Но вы отличаете свою работу сразу?
– Несомненно.
– А для чего вы их сделали? И когда?
– Года четыре… да, четыре с половиной назад. Мы хотели иметь качественные копии для нашего собрания. Это и был главный повод. А потом профессор Горев пожелал использовать их в одном из своих экспериментов с антропоидами.
– А сколько всего вы сделали таких вот образцов?
– Не помню точно – двенадцать, шестнадцать. Были и неудачные, брак, так сказать.
– А где они хранились? Где эта партия рубил сейчас?
– Ну, три у меня в лаборатории – там, на верхней полке. Вон, полюбуйтесь. Четыре мы передали на кафедру первобытной техники в МГУ. Остальные у меня все забрали.
– Кто?
– Ольгин Александр Николаевич и его сотрудники. После отъезда профессора Горева в Америку Ольгин возглавил нашу ведущую лабораторию.
– Сколько точно рубил вы ему передали?
– Я же сказал, я не помню их количества, но он забрал все, кроме этих вот семи. Молодой человек, а позвольте тогда встречный вопрос. Вы представились сотрудником такого серьезного учреждения… а что, собственно, произошло? Почему вас так заинтересовала мустьерская культура? Откуда у вас фотографии этих вот образцов?
– Из уголовного дела. Камни, на них изображенные, были нами изъяты с мест убийств как орудия преступлений.
В лаборатории повисла тишина. Пухов всплеснул руками, вскочил со стула, потом снова сел: встревоженный, изумленный, похожий на старого взъерошенного воробья на протезе, если бы только такие водились на московских улицах.
Наконец, справившись с удушьем, он возопил:
– С убийств?! Мать моя начальница!
– Убиты Борис Ильич, два… три человека. Вот здесь на снимках видны темные пятна на камнях – это следы крови.
– Мать… мать моя начальница. – Пухов сдернул очки и низко наклонился над снимками.
– На базе в Новоспасском недавно произошла кража, – осторожно заметил Никита. – Быть может, и здесь у вас нечто подобное случалось?
– Нет, нет, что вы! Я работаю тут вот уже сорок лет, хранил Бог.
– Итак, все мустьерские образцы вы передали Ольгину. А когда все-таки это произошло, поточнее, если можно.
– Кажется, в начале апреля… Да, именно! – Старичок вытирал клетчатым платком вспотевшую от волнения лысину. – Они как раз переезжали в летний стационар – на базу – и забрали их с собой.
– А кто конкретно забирал? Один Ольгин?
– Нет, не один. Он, Олег Званцев – это наш сотрудник…
– Я его знаю, еще кто?
– Ихний лаборант, молоденький такой, имени не знаю, и… Витя.
– Витя?
– Ну да. Племянник Балашовой Нинель Григорьевны – Виктор Павлов.
– Он что, сотрудник музея?
– Нет, он племянник…
– А что же здесь у вас племянник делает?
– Ну, он иногда бывает у нас, мы его все хорошо знаем. Часто он выручал нас с транспортом, еще кое с чем помогал, когда Балашова его просила. В тот раз его просил Ольгин – ну, с переездом на базу помочь. Видите ли, у нас в институте по штату полагается две машины: легковая и грузовая. Так легковая год как в ремонте, у института нет средств ее починить. Тогда при переезде на базу грузовая ушла с животными, кормами и аппаратурой, там лимит бензина еще… Словом, не ехать же нашим туда электричкой с вещами, со всем скарбом? Ну, Павлов и перевез Ольгина и других на своей машине – у него замечательная машина в то время была, мечтать о такой можно просто. Ну, а заодно Ольгин распорядился и камни с собой захватить: это же несусветная тяжесть…
Колосов слушал, кивал.
– Как, вы сказали, фамилия этого племянника? – спросил он.
– Павлов. Виктор Павлов.
– А где его повидать можно? Где работает, не знаете?
– Где-то в туристическом агентстве. Я дам вам его рабочий телефон. Он славный парень, отзывчивый. Балашовой повезло с племянником, сейчас молодежь-то не больно стариков слушает.
Никита только мрачно хмыкнул. Записал продиктованный телефон племянника.
– А вы не знаете, где могут на базе эти ваши образцы храниться? – спросил он, пряча блокнот.
– Увы, молодой человек, не могу вам сказать. Я в этом году там не был – хвори мои, немощи.
– Но взять то их, наверное, любой может, так? Доступ-то к ним свободный?
– Конечно. Это же всего лишь экспериментальные образцы. Их в опытах используют, портят. Вот если бы это были подлинные артефакты, тогда, естественно, мы бы… – он все говорил, говорил, убеждал кого-то, кашлял.
А Никита все кивал, слушал.
– Подумать только – убийства! Моими-то образцами! Молодой человек, вы просто обязаны, слышите? Обязаны во всем разобраться, – волновался Пухов. – Установите истину, кто посмел так нагло воспользоваться… в таком ужасном деле… Боже… Вы, надеюсь, не подозреваете, что я… причастен?
Никита молча смерил взглядом его протез и покачал головой.
– Вот слава Богу… успокоили… Это в мои-то годы! При таких-то болезнях – ведь астма, артрит, камень в мочевом пузыре… Вот такое дело, да… А не хотите взглянуть на те, что я оставил себе? Вон они все целы, все…
Колосов приподнялся на носки и взглянул. Да, лежат себе мустьерские рубила. Целехонькие, те самые, как и тот булыжник, которым орудовал атлет-шимпанзе, те самые, что разбили головы трем старухам. Те самые, что… Откуда-то из тайников памяти выплыла картина, которую он никак не мог позабыть, потому что она наполняла его душу странным смятением и неуверенностью: стенд, черный бархат, а на нем – раздробленные черепа древних звероподобных существ, каких-то обезьянолюдей…
– Борис Ильич, а вот неандертальский человек… он мог пользоваться подлинником вот этих образцов? – спросил Никита.
