Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138
– А что с тобой Юлия Павловна делала? – спросила она с любопытством. – Она что, и правда как-то тебя лечила?
– Да нет вроде. Я очнулась – смотрю, она у меня пульс считает. Потом спину мне помассировала, шею – воротниковый массаж.
– А лист лопуха тогда зачем?
– Лопуха?
Катя рассказала, что ей удалось подглядеть из «нетрадиционки».
– Интересно, – Нина закусила губу. – Arctium lappa, по-латыни как громко звучит лопух-то, а? Сок его используют в медицине, отвары тоже, даже от зубной боли помогает – слыхала. Но про то, что ты говоришь… Да я потом у Юлии спрошу.
– Вряд ли она тебе скажет правду.
– Почему?
Катя молча смотрела в окно, потом произнесла:
– А ведь я действительно перепугалась. Причем так, как, наверное, никогда в жизни. Знаешь, что я подумала?
Нина кивнула.
– Сразу же подумала, понимаешь: кто же из них? Шурка или этот Владимир в тельняшке, кто же? Но ведь оба пришли к нам… как бы это поточнее сказать… Ни пузырька ведь, ни бутылочки… я ж все время, пока они за столом сидели, следила, чисто подсознательно, автоматически за ними следила! Смотрела за их руками – они не касались посуды, которой пользовались мы с тобой. – Кате показалось, что ей не хватает воздуха. – Вот до чего дошла! Отравители стали мерещиться. Надо уезжать из такого проклятого места, а, подружка? Все эти страхи, нервы… Ты права была: такой отпуск никому не…
– Никуда я не поеду, – Нина снова гибко потянулась. – Ну что в Москве? Сяду в четырех стенах, упрусь в телик. На каждый телефонный звонок бегать буду. А если он позвонит, то…
– Борька? Непременно позвонит! Не раз уже, наверное, звонил. Дурь соскочит с него, помиритесь вы обязательно, вот увидишь, и… – Катя осеклась. Она вдруг поняла: под словечком «он» Нина имеет в виду совсем не мужа, а совершенно другого человека.
– Значит, будем продолжать тут наши каникулы? – спросила Катя, помолчав.
– Твой Колосов, между прочим, нас о помощи просил. Было б подло бросить его, смалодушничать. Мы останемся, Катя. Да… ты и сама этого хочешь. И… по твоим глазам вижу, тебе не терпится что-то мне рассказать. Ну?
И Катя наконец-то дала себе волю! Поделилась душившими ее впечатлениями этого сумасшедшего дня.
– Да, любопытный человек этот Володя, – резюмировала Нина задумчиво. – Мало того, что красив, как Мистер Мир, так он еще и загадочен! Ба, Катька, да у него, оказывается, бездна всяких достоинств. Так редко сейчас встретишь в нынешних мужиках такое гремучее сочетание. Печально только, что мы по-прежнему ничего про него не знаем. Ни кто он такой, ни чем занимается, ни от чего у Юлии лечится.
– Ты полагаешь, что он таким вот экстравагантным способом лечится у нее? – спросила Катя с сомнением.
– Ну, и ежу ясно – она воображает себя целительницей, может, и на жизнь этим зарабатывает. Пожилые люди сейчас вообще падки на все это, а колдунов и экстрасенсов разных – море. – Нина усмехнулась. – Но что-то такое в Юлии действительно есть. И дело не в том, что я почувствовала это на собственной шкуре, а… А что он тебе говорил, ну-ка повтори?
Катя, насколько смогла, попыталась дословно воспроизвести слова Владимира в ходе их странной беседы.
– «И стал я как филин на развалинах». Интересно. Псалмопевец, это кто же по-твоему? – спросила Нина.
– Думаю, библейский Давид, – Катя пожала плечами. – Но что он имел в виду под всем этим, мне не ясно. Какое-то иносказание…
– Аллегория отчаяния, потери… – Нина плавно взмахнула рукой. – И стал я как филин на развалинах – то есть потерял все, что дорого, и вот опустошен, сломлен, пал духом, утратил надежду. Может быть, это он хотел сказать? Но если Владимир это имел в виду в отношении себя и если в его жизни существует какая-то трагедия или драма, про тебя он, выходит, решил, что и ты такая же, как он – отчаявшаяся, опустошенная?
– Ну да, с мильеном терзаний. Но у него в его иносказаниях и еще кто-то подразумевался, – напомнила Катя. – Тот, кто «возлюбил нас, сидящих во мраке и тени смертной». На Христа это как-то не похоже. А еще я не понимаю вот чего: какое все это имеет отношение – если действительно эта ерунда имеет хоть крупицу смысла – к отравлению Сорокиной?
– Но ты же сама призналась: когда мне стало плохо, первая, чисто инстинктивная твоя мысль была, что и меня тоже… отравили. – Нина произнесла последнее слово с запинкой. – Значит, подсознательно ты их всех подозреваешь.
– Но понятный, объяснимый мотив к убийству налицо пока только у одного из них – у Сорокина. Кстати, насчет этого скандалиста…
– А что такое?
– Он слишком зачастил к своим соседкам. Днюет у них и ночует. Я имею в виду Александру Модестовну.
– Костька просто ее давно знает, – Нина покраснела.
– А Кузнецов тебе про него ничего такого не говорил?
– Шурка только про одного себя говорит. Хвастун несчастный. – Нина отвернулась к окну. – Заладил, что я на испанку похожа.
– Кармен – заноза его сердца, – засмеялась Катя. – Что же он там в этой своей Испании не охмурил какую-нибудь Донну Розу Альвадорец? Кстати, он что, и женат не был, нет? А будь моей, не то «зарэжу», как дон Хосе, еще не говорил?
– Прекрати, – Нина шлепнула ее по плечу. – Мы о серьезных вещах…
– Да уж, серьезней некуда. Ничего только в серьезностях этих не понимаем. Хоть и слушаем в оба уха, как завзятые шпики, хоть и смотрим в оба глаза, даже в четыре… А у кого четыре глаза, тот… – Катя вздохнула тяжко. – И посоветоваться-то не с кем! Вот жизнь. Правда, даже будь тут с нами Вадька – от него толку… Ну жизнь, и по мужу-то соскучиться некогда с этими дачными тайнами! Одно я знаю только, Нина, наверняка: что-то тут творится. И, кажется, весьма нехорошее и странное. Под этой вашей призрачной май-горской луной.
Нина ободряюще и залихватски махнула рукой:
– Поймем со временем, разгадаем все тайны, не дрейфь. Где наша не пропадала, а? Еще Колосов твой от удивления рот раскроет. И все его сыщики со стульев от зависти попадают.
На такой вот мажорной ноте их оперативное совещание завершилось, и они отправились спать. Катя, прежде чем провалиться в трясину сна, еще проворчала про себя: поймем, надо же! Нинка никогда не унывает, даже в самых безвыходных ситуациях. Ей было и невдомек, что скоро в Май-Горе произойдет нечто такое, после чего понять и разобраться во всем станет очень, очень трудно. Практически невозможно.
