— Спокойной ночи, — Гуров прошел коридором, получил свои пистолеты, наручники и ключи и спустился по мраморным ступенькам в парк. В его квартире светились окна, сыщик знал, кто его ждет, принимал судьбу покорно, как истинный христианин.
Вера верой, а профессия профессией, — он распахнул дверь ногой и шагнул в сторону.
— Здесь Гранин. Если не считать только початой бутылки коньяка, то я один.
Гуров вошел, оглянулся, пожал полковнику руку, упал на тахту.
— Излагай короче, если я не высплюсь, то поутру залезу под трамвай. Начни с Николая. Когда, где, как? — Гуров закурил, откинулся на спинку и прикрыл глаза.
— В пятнадцать, в его квартире, спящего, из пистолета того же калибра, — Гранин после обильного ужина успел окончательно протрезветь, продолжал пить кофе.
— Никто и ничего, — утвердительно сказал Гуров.
— Никто и ничего, — ответил Гранин.
— Нормально. Что еще нового?
Гранин рассказал об обеде-ужине в ресторане, о записи разговора между депутатами-оппозиционерами и Юсовым.
— В принципе, пустая болтовня, за исключением того, что Бесковитый считает себя основным кандидатом.
— Это важно, — пробормотал Гуров, стряхнул пепел и спросил: — Кто тебе сообщил о болезни сестры Николая и о том, что она выезжала лечиться за рубеж?
Гэбист мгновенно понял — вопрос не свалился с потолка, сыщик получил дополнительную информацию.
— Исполнителя не помню, все обычным путем, я заказал установку, через несколько часов получил ответ.
— Лживый ответ. Сестра имеется, больна отнюдь не так тяжело, лечиться никогда не выезжала. — Гуров погасил сигарету, встал и с хрустом потянулся. — До чего же хреново у вас работают, Сергеич, даже смешно.
— У нас так же, как и у вас, разные люди, и они по-разному работают.
— Не заводись, против тебя лично я ничего не имею.
— Спасибо. Что у тебя?
— Дела уголовные, к политике отношения не имеют, пытались добыть информацию о Профессоре, пока без результата.
— Ты установил технику у Сабурина?
— Зачем тебе? Дело незаконное, не знаешь — не отвечаешь. Разбегаемся, давай спать.
— Темнишь, сыщик!
— Есть немного, — признался Гуров. — Обещаю, если у меня появится что-нибудь серьезное, ты узнаешь об этом первым.
Оперативники распрощались, Гуров запер за гэбистом дверь, проверил все окна, сунул под подушку «вальтер» и мгновенно заснул.
Уже в восемь утра Гуров находился в кабинете МУРа, прослушивал запись звонков. Их было пять, у всех информаторов были нелады с русским языком. После многократного прослушивания, расшифровки искалеченных и недоговоренных слов, перевода их на русский получилось следующее: около сорока, среднего роста, плотный, полноватый, светлый, блондин или рыжий, лохматый, грязный, любит кошек, живет за мостом… Надо понимать, в Замоскворечье.
Все было понятно, кроме — грязный. Гуров перемотал пленку, включил автоответчик.
Фрол Осипов, которого назвал арестованный Савиков, жил в одном из переулков старого Арбата, в трехэтажном доме, вдвоем с сожительницей занимал комнату в трехкомнатной квартире. Соседи больше года как переехали, желающих поселиться в освободившихся хоромах не нашлось, так что практически супруги владели отдельной квартирой. Оперативникам повезло: черный ход отсутствовал, и Крячко со Светловым поставили свои машины в переулке, один приткнулся к забору новостройки, другой встал между двух иномарок. При современной аппаратуре, которой обладали оперативники, прослушивать квартиру на втором этаже было делом пустяковым.
Ночь прошла муторно, тоскливо, оперативники изредка переговаривались, в основном определяя, кто час подремлет, а кто бдит.
В девять утра, когда переулок давно проснулся, люди побежали на работу, по магазинам, в общем, начали жить, Крячко увидел Гурова, который прошел мимо, жестом приглашая следовать за собой.
Они присели на скамейке крохотного сквера. Не ожидая вопроса, Крячко сказал:
— Пока пусто, пьяная матерщина, звонков не было.
— Терпи, Станислав, понимаю, что не дело такого аса столь бездарно использовать, — ответил Гуров, — но сам понимаешь… Машину у тебя забираю, моя слишком известна. Через час Савикова выпустят на волю, они должны зашебуршиться.
— Лев Иванович, не нравится мне наше занятие, и не потому, что тоска зеленая, — сказал Крячко. — Фрол барыга и алкаш, не могут его в серьезном деле использовать.
— У каждого человека не одно лицо, даже не два, терпи. Командиру, Профессору или Академику, совершенно необходимо переговорить с Савиковым, проверить его, узнать, что мы знаем. Конечно, сам он на связь с Савиковым не пойдет, но человека пришлет обязательно. И первый контакт с Савиковым установит именно Фрол Осипов, потом передаст в другие руки. Именно эти руки нам и нужны. Так что, как только передача состоится, Осипова бросай, переключайся на третье лицо.
— Да, понимаю, — тоскливо протянул Крячко, — главное, было бы на кого переключиться.
— У тебя есть другие предложения?
— Держи. — Крячко передал Гурову ключи от машины. — Будут новости, сразу звони нам в машину, что-то у меня за Бориса душа болит. Следовало парню тут болтаться, а по адресам мне идти.
— Что душа болит, хорошо, значит, она живая. А глупости говорить начальнику отдела МУРа не к лицу. Удачи, и я тоже жду вашего звонка.
— Удачи, удачи. — Крячко проводил взглядом статную фигуру полковника и вразвалочку, шмурыгая, так ходят люди, еще не опохмелившиеся, направился к машине Светлова.
Крячко отлично понимал Гурова, для выполнения задания, порученного Вакурову, нужен парень, зрелый мужчина не годится, однако знать и чувствовать — вещи разные. Нехорошо было на душе подполковника, он ощущал себя человеком, спрятавшимся за бруствер и пославшим приятеля в простреливаемую зону.
Борис Вакуров пребывал в отличном, бесшабашном настроении, он не учился актерскому мастерству, но оперативником был уже опытным и знал: если ты кого-нибудь изображаешь, следует начинать со своего нутра. Проверяемые были примерно его возраста. Крячко посоветовал, и Борис с начальником согласился, что самая хорошая легенда — разыгрывать человека, вернувшегося после многолетнего отсутствия и заскочившего к приятелю, с которым последний раз виделся лет семь-восемь назад. И вот оказался рядом с домом, вспомнил детство и решил заглянуть.
Значит, геолог или что-то вроде того, здесь можно подпустить тумана, бесшабашный парень, ошарашенный Москвой, вчера с трапа самолета, при деньгах, без всяких планов и забот.
Борис оделся фирменно — затертый джинсовый костюм, ношеные кеды, зато рубашка свежая, в кармане фляжка коньяка, он даже затянул для запаха. Помахивая ключами от «Жигулей», Вакуров около полудня взбежал на второй этаж солидного дома, расположенного на Ленинградском проспекте. Это был второй адрес, в первой квартире Борис помог выкупать трехлетнего, очень серьезного пацана, сбегал для супруги проверяемого за хлебом, потом пил с неряшливо одетой, но уже накрашенной женщиной кофе и трепался за жизнь. Хозяйка оказалась натурой противоречивой. С одной стороны, она считала супруга мерзавцем и проходимцем, который бросил ее с ребенком, появляется в доме раз в неделю, а то и в две, словно командированный, а она губит свою молодость и красоту. По данному вопросу у Бориса было собственное мнение. С одной стороны, мужик никчемный, с другой — работает у самого спикера, и женщина не забывала этого и не давала забывать другим.
Борис потрепался про тайгу, которую видел только в кино, выслушал сплетни о жизни спикера, которого хозяйка видела тоже только на экране телевизора. На крючки, заброшенные оперативником, о том, какой искусный стрелок ее муж, хозяйка никак не реагировала, и Борис, принося извинения за беспокойство и обещая звонить, ретировался.
Дверь была обита красивым кожзаменителем, в центре имелся глазок, что свидетельствовало о разумной осторожности хозяев. Борис прорепетировал несколько улыбок, позвонил спокойно, ненавязчиво, но и не боязливо тренькнул. За дверью послышались шаги, женский голос спросил:
