Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна

Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107

– Какое дело? Ее деньги, ты хочешь сказать? Снова всплывает корыстный мотив?

– Обрати, пожалуйста, внимание на этот вот вопросик, – Кравченко горделиво указал на фразу в реестре: «Произошла ли фактическая подмена жертвы?»

– Обратил, ну и?

– Возможно, аккомпаниаторшу хладнокровно убивают, чтобы отвести подозрение от слишком уж бросающегося в глаза явного мотива. Основного следа.

– У милиции, Вадя, вообще не было никакого следа – ни основного, ни второстепенного, кроме версии Пустовалова. Слава богу, с этой морокой теперь развязались.

– Однако все в этом доме были осведомлены о том, для чего именно Зверева наняла нас с тобой.

– И этот ОН или эта ОНА, по-твоему, убивает толстуху, чтобы именно нам заморочить голову? Но откуда он знает, какой след для нас основной? По лицам, что ли, читает нашим? Да и нет следа у нас – мы как слепые щенки в темноте тычемся. Получается, что убийца слишком уж высокого мнения о наших с тобой способностях? Брось, это все сладостный самообман. Не переоценивай наши возможности, это грех, – Мещерский усмехнулся. – Форменная чушь это, Вадечка, – он уставился на бумажку: неустановленный мотив, поспешность совершения убийства и…

– Бритву они изъяли? – спросил он, помолчав.

– Изъяли. Только дактилоскопия ихняя и здесь не пригодится. За лезвие и за станок на глазах у всех уже брались два человека: Зверева и ее братец. И ты знаешь, как-то уж все это у них слишком естественно получилось – впопыхах, в горячке. Если предположить, что это убийца сунул бритву в рояль, ему было бы очень выгодно вот таким вот образом оставить на этой улике свои пальчики: вытаскивая ее на глазах свидетелей из клавишей.

– А зачем вообще убийце нужна эта улика? Смысла в этом поступке я все равно не вижу. Вижу одну только извращенность и слепую злобу.

– А эти пороки, Серега, не противоречат такому достоинству человеческой натуры, как завидное хладнокровие.

– Не противоречат. Ну, я не знаю, возможно, вся эта ересь и укладывается в рамки базового понятия НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ МОТИВ, возможно…

Кравченко с победоносным видом смял бумажку и убрал ее в карман.

– А теперь выброси все это из головы, – сказал он.

– То есть как это выброси?

– А так. С этого конца мы все равно наш клубочек загадок и тайн не размотаем. Значит, пока и зацикливаться на нем нечего. Надо цепляться за что-то конкретное, очевидное, за те обрывки, которые мы с грехом пополам тут уже нащупали, авось и…

– За что я тебя люблю, Вадя, так это за твой неиссякаемый оптимизм и за это твое коронное словечко. Чушь, конечно, а душу согревает.

– Среди детективов, Серега, водятся особи двух видов: угрюмые сыщики и жизнерадостные идиоты. Видимо, я счастливо соединяю в себе две разновидности. О тебе, заметь, я тактично умалчиваю.

– Так за какой обрывок потянем сначала? – спросил Мещерский.

– За тот, что с самым крепким узелком, – Кравченко прислушался. – И действовать будем не откладывая. Менты отсюда рано или поздно смотаются, и смотаются пока несолоно хлебавши. Тут-то и наступит наш час. Думаю, пора нам снова поговорить с хозяйкой этого дома по душам.

– На какую тему?

– На ту, которой она упорно избегает, – на этот раз мы подробно поговорим о ее завещании. И, если оно имеется, настоим на том, чтобы нам его показали.

– Свои завещания, Вадя, люди, владеющие такими деньгами, не держат дома под подушкой. Это, пожалуй, командировочку в Давос тебе придется оформлять.

Но Кравченко только беспечно махнул рукой: дескать, разберемся – и снова прислушался: у ворот вроде бы завели машину. Может, и правда милиция покидает поле боя? Наконец-то!

– А хочешь, я тоже выскажу тебе свою, как мне представляется, самую оригинальную на этот временной отрезок мысль? – спросил Мещерский.

– Валяй.

– Мне кажется, то, что мы с тобой здесь видим и сопереживаем, – не что иное, как настоящая ОПЕРА, Вадя.

– Опера?

– Именно опера: пролог – увертюра, первое действие – занавес поднимается. Все действующие лица появляются на сцене. У каждого персонажа свой голос, своя музыкальная партия. И сольная ария имеется тоже у каждого. Затем солисты исполняют дуэты, трио, квартеты. И мы во всем этом тоже участвуем, подпевая кое-как. Даже хор спел трагический – это я о происшествии с заложниками. Ударили лавры – Пустовалов разбился и… Антракт. Минутное затишье – и вот занавес снова подняли, началось второе действие. Одно только плохо: мы хотя и не сидим в партере, а суетимся вместе со всеми на сцене, абсолютно не слышим мелодий этой ОПЕРЫ. Это как телевизор с отключенным звуком: ведущая тема ее для нас пока недоступна.

– Серег, а что бывает в конце? Чем обычно кончаются оперы?

– Иногда гибелью героев.

– Всех?

– Главных. Кармен закалывают, Самсон обрушивает на себя своды храма, Каварадосси расстреливают, Аиду и Радамеса замуровывают заживо, Чио-Чио-Сан делает себе харакири.

– Хреново. – Кравченко смотрел на мокрый, шумящий от осеннего ветра сад. – Жаль, что мы пока еще не слышим этих мелодий. Музыкальный слух, да… Однако если называть весь этот хаос ОПЕРОЙ, то, знаешь ли, не все еще тут прокукарекали свои сольные арии. И самое главное: мы до сих пор еще не видели дирижера оркестра.

– Значит, все впереди.

Внизу захлопали двери и послышались громкие голоса. Стражи порядка отбывали. К счастью, никто из обитателей дома над озером на этот раз не составил им компании.

Глава 25

Завещание, которого не было

– В тот самый миг мы с НЕЙ замерли: чувство было волшебным. Он поднял на руки Патрицию Брунс, театр затаил дыхание… Ну, ты помнишь, Лисенок, дуэт Альфреда и Виолетты в четвертом действии: «Край мы покинем, где так страдали…»

Кравченко и Мещерский тихонько приоткрыли дверь террасы: именно оттуда слышались голоса. Марина Ивановна и Алиса сидели не зажигая света. В сумерках их силуэты на фоне окна казались словно вырезанными из черной бумаги. Зверева обнимала девушку, прижимала ее к себе, как будто боялась расстаться хоть на минуту.

– Наверное, это была лучшая «Травиата», какую мы слушали вместе с МАЙЕЙ. Пласидо Доминго спел весь дуэт, держа свою Виолетту на руках. Я потом спросила, как ему удалось в таком положении петь так мягко, а он ответил: «Это что, в юности в Мехико я вытворял еще и не такое, когда готовился стать тореадором». Пласидо всегда любил прихвастнуть. А Майя обожала его, просто без слез слушать не могла, говорила, что он – мужчина ее мечты. – Зверева рассказывала все это без всякого выражения, на одной ноте, словно по книге читала. Кравченко и Мещерский осторожно присели на диван. – Пласидо очень страстный человек, – продолжала Зверева. – Он великий артист, игра у него в крови. Когда в Сан-Франциско мы пели с ним «Самсона и Далилу», он так входил в образ, что мне становилось тревожно. Майя говорила: «У вас все так реально, так серьезно, словно вы и вправду любовники…» – Голос Зверевой пресекся. – ОНА всегда садилась на пятый ряд, не в ложу, а в партер. Сбоку у прохода. И я знала: она там – хотя и в зал не смотрела. Я вообще не смотрю в зал – голова кружится…

– Ребят, выпить хотите? – хриплый голос из глубины комнаты. В кресле в углу – Зверев. На полу рядом с ним бутылка. – Налить?

– Спасибо, нет, – отказался Кравченко, – Марина Ивановна, можно с вами поговорить? Прямо сейчас?

– Отчего же? Можно, говорите, – за сестру ответил Зверев, причем в голосе его слышались женские интонации: дубляжник словно бы передразнивал сестру, но так осторожно, что это было едва заметно. – Мы, наверное, как всегда, лишние? Ну, уже уходим, не волнуйтесь. Лисенок, айда.

Зверева отпустила падчерицу.

– Пойдемте. – Она с усилием встала сама и медленно направилась к двери.

– Ты куда? – еле слышно спросила Алиса. – На улице сыро, ты не должна…

Зверева наклонилась и взяла с дивана длинный шерстяной жакет.

Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107