Смягчающие обстоятельства - Корецкий Данил Аркадьевич

— Вот в эту?

Элефантов кивнул в окно.

Мария захохотала.

— Нет. Из одной вышла, а другая уже тормозит! С собой звали.

Если Мария приехала в автомобиле, то только в этом — никакой другой машины поблизости не было. Но уточнять ничего не хотелось, и несоответствие между тем, что говорила Нежинская, и тем, что видел сам Сергей, прибавилось ко многим неясностям, не дающим ему покоя в последнее время.

— Куда же тебя звали?

— Не знаю, не интересовалась. Я ведь уже пришла куда хотела…

Эти слова пролили елей на его душу.

— Тебя нельзя одну выпускать на свободу. Надо везде ходить с тобой!

— Ну-у-у, — вытянув губы трубочкой, с легкой укоризной проговорила Мария. — Ты хочешь посадить меня в коробочку! — Она соединила согнутые ладошки, показывая, как именно он хочет оградить ее от окружающего мира.

— Так нельзя!

«Почему нельзя?» — с недоумением подумал Элефантов, но ничего не сказал. Присутствие Марии так радовало и волновало его, что трезвость мышления он утратил начисто. Так бывает всегда.

— Давай поужинаем?

— Спасибо, я не голодна.

— Машенька, как я соскучился по тебе…

— Я знаю, иначе бы я не пришла, я ведь опять расхворалась…

— Ты даже не представляешь, как много ты для меня значишь…

— Ты стал совсем другим… Ты так волнуешься.

— Да, когда я тебя жду и не знаю, придешь или нет…

— И когда я прихожу, тоже волнуешься…

— Тоже волнуюсь, — Элефантов удивился, что Мария точно чувствует его внутреннее состояние. — Это хорошо или плохо?

«Почему?» — хотел спросить Элефантов и опять не спросил. Что слова!

Иметь бы тысячу губ, чтобы целовать одновременно всю Марию, не упуская ни одного сантиметра нежной кожи, десяток рук — ласкать ее, как ли один мужчина на свете не ласкал свою возлюбленную… Сейчас он испытывал такую нежность к лежащей рядом нагой женщине, что, не задумываясь, вскрыл бы вены и отдал ей свою кровь.

— Машенька, ласточка, солнышко, звездочка…

— Иди ко мне, — прерывисто вздохнула она.

Потом Мария, как всегда, заспешила.

— Оставайся у меня.

— Не могу, обещала маме прийти. И так задержалась, надо позвонить.

Сейчас только приму душик…

Выйдя из ванной, она забралась на письменный стол, положив ноги на подлокотник кресла, и придвинула телефонный аппарат.

Изнывающий от нежности Сергей гладил узкие ступни, хотел перецеловать пальцы, но постеснялся. И тут же подумал, что если бы Мария полностью отвечала взаимностью, он не боялся бы уронить себя в ее глазах таким проявлением чувств. Нет, не все у них гладко, далеко не все. И именно предчувствие близкой потери обостряет любовь и делает ее такой мучительной.

— Мам, здравствуй! Да, да, сейчас приду. Да, так получилось, задержалась. Из автомата. Да, около дома…

Сергей любовался ее телом, маленькой аккуратной головкой, миндалевидными ноготками, покрытыми темно-бордовым лаком, но его второе "я" бесстрастно отметило, что врет она умело — и интонации, и выражение лица были абсолютно правдивыми. Однако ко лжи она прибегала ради него, поэтому осуждать ее он не мог.

— Знаешь, что я тебе хотела сказать, — одевшись, Мария села рядом, но смотрела куда-то в сторону. — Ты должен быть спокойней.

Она сделала паузу, но он молчал, ожидая продолжения.

— Ты все время смотришь на меня, ходишь по пятам, ревнуешь. Также нельзя! Это привлекает внимание и вообще… Надо держать себя в руках…

Второе "я" Элефантова подсказало: «Уж она-то умеет держать себя в руках! Разговаривать с тобой, Спирькой, Эдиком, Астаховым, как с посторонними. Ни один мускул на лице не дрогнет! Артистка!»

Сергей не собирался выяснять отношения и не был готов к этому.

Единственное, что он понял из рассудительной и в общем-то правильной тирады Марии, прозвучало как детский лепет:

— Но я же люблю тебя!

— Ну и люби себе на здоровье! Кто тебе мешает?

«Она говорит так, как будто это касается тебя одного!»

— Но любовь порождает ревность и все остальное…

Мария тряхнула головой, и в этом движении чувствовалась некоторая раздраженность.

— Да что ты заладил про ревность! Смотри, какой Отелло! Держи себя в руках! Вот Валентин, — голос ее приобрел явную назидательность, — ведь он не изменил своего отношения ко мне. Понимаешь? Не изменил!

«К чему она клонит?»

Но задумываться над мелькнувшим вопросом он не стал. Раз она сама заговорила о Спирьке…

— Кстати, Машенька, давно хотел тебя спросить…

Она выгнула бровь.

— Когда ты звонила из Хосты, помнишь? Мне показалось… В общем… Ты говорила ему "целуют в конце разговора?

Элефантов просто хотел убедиться во вздорности своих подозрений. И убедить его было легко, он даже был готов поверить, что Спирька сказал «я тоже» в уже умолкнувшую трубку специально, чтобы позлить его. Марии достаточно засмеяться, отшутиться, просто взлохматить ему волосы или легонько шлепнуть по затылку — дескать, каков ревнивец, — чтобы он поверил ей слепо и бесповоротно и облегченно вздохнул. Но…

— Я не помню, — она говорила невозмутимо и несколько задумчиво, и от этой невозмутимости и задумчивости за версту несло фальшью — не помнить таких вещей было нельзя. — Вообще-то не в моих правилах говорить такое…

Невозмутимость не помогла. Неопределенность ответа, который можно изменить в любую сторону в зависимости от степени осведомленности собеседника, только усилила его сомнения.

— И потом Спирька рассказал, как вы с ним пили коньяк и шампанское у тебя в номере…

— Ну и что? — Мария смотрела с вызовом, холодно и презрительно. — Да, я могу выпить с мужчиной в номере гостиницы. И что из этого следует?

Следует из этого обычно то, о чем взахлеб рассказывают любители похвастать пикантными похождениями, что обсуждают и смакуют всякие грязные типы и на что, не без умысла, расчетливо намекнул сам Спирька, чтобы вывести его из себя.

Мария почувствовала — вопрос получился риторическим.

— Ты ведь знаешь, я выпиваю очень умеренно и никогда не теряю контроля над собой. Даже если выпито много, это не значит, что пили поровну…

Спирька уверял — именно поровну. Да какое значение имеют детали! Кто сколько выпил — велика важность! Дело не в частностях, о которых она говорит, а в главном, что обходит молчанием. Хотя и намекнула, мол, может позволять вольности, обычно расцениваемые как предосудительные, но это ничего не значит: в последний миг она превращается в неприступную крепость! В тот самый миг, когда свидетелей такому удивительному превращению уже не бывает…

— И вообще, — Мария перешла в атаку. — Я тебе уже говорила насчет наших отношений с Валентином! Сейчас я повторялась! Надеюсь, ты удовлетворен? Или хочешь обсудить кого-либо еще? Давай! Кто же следующий?

Неприкрытая враждебность тона испугала Элефантова. Копаясь в прошлом, он может только озлобить Марию и потерять ее совсем.

— Да нет, ты меня не так поняла, — жалко залепетал он опять. — Я никого не хочу обсуждать и не хочу раздражать тебя…

Он оправдывался, и в глубине души это было ему противно. Ведь он же ни в чем не виноват.

— Ну ладно, — Мария смягчилась. — Мне пора.

— Я тебя провожу.

Несмотря на возражения, он на такси отвез Марию и, прощаясь, крепко сжал ем предплечье.

— Спасибо тебе.

— За что? — улыбнулась она.

— За то, что пришла. И не сердись, я не хотел сказать ничего обидного.

Мария кивнула и, не оборачиваясь, пошла к дому.

Возвращаясь к себе, Сергей, как всегда после близости с Марией, ощущал душевный подъем, прилив сил, бодрость и уверенность. Правда, внутри копошился червячок. Тоже как всегда. «Почему она всегда ставит мне в пример Спирьку? Разве бесхребетность и неуважение к себе — это достоинства? Какими мерками она руководствуется?»

И, как всегда, он не давал простора этим мыслям, возвышенно думал о своей возлюбленной, не подозревая, что уже включен механизм бомбы, которая вдребезги разнесет все иллюзии на ее счет.