Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138
– Он ничего никому не скажет. И не надо устраивать мне сцен в такой день. Ты прекрасно знаешь: я уже не в силах ничего изменить. Ты что, не видишь, что мы уже не можем остановить это? Мы должны только подчиняться. Запомни, иначе… И успокойся. Все уже на пути к завершению. Скоро все будет позади.
– Не заговаривай мне зубы, пожалуйста. Тебе что, не ясно, что Олег догадался насчет мальчишки? Он же мужчина! Юля, ну я прошу тебя. Есть ведь какие-то границы!
– Для кого?
– Ну только не начинай, вот этого только, пожалуйста, не начинай. Я сейчас не на сеансе у тебя. С Олегом можешь так разговаривать, раз он все от тебя терпит, с этим спортсменом своим… А я тебе серьезно заявляю: с подобными вещами не шутят! Он же малолетка. Если только этот мальчишка кому-то проболтается про твои с ним художества…
– Замолчи. Я тебе сказала: заткнись!
Катя замерла: однако какими разными голосами умеет говорить эта женщина! Словно у нее, как у двуликого Януса, – два языка. Или один – раздвоенный.
Тяжелые шаги по террасе, скрип стула.
– Не стоит так беситься, Саша. Ну что ты, в самом деле? Он придет. Ты ведь его ждешь? Так вот: он явится. Не сейчас, позже.
Катя напряженно слушала: снова Хованская, и снова голос другой, другая интонация – вместо гневной, повелевающей теперь елейная, с плохо скрываемой (явно намеренно) ноткой издевки и сочувствия. Но кого же, судя по ее нервному тону, так жадно и нетерпеливо ждет ее приятельница?
– Ты мне каждый день это твердишь! – голос Александры Модестовны.
– И он приходит каждый день. И остается с тобой.
– Я его теряю, Юля. Я чувствую: я теряю его! Я с ума схожу. Вся эта наша чушь, которой я пытаюсь его удержать… Я думала, после ее смерти у нас с ним все как-то определится, наладится… Но сегодня день похорон, а он даже не пришел!
«Сорокин, – догадалась Катя. – Ах вот оно что, оказывается…»
– Я повторяю: не волнуйся, он придет, – в голосе Юлии Павловны, на этот раз расслабленном, покровительственном, послышалась нотка досады. – Но вообще сегодня, в такую ночь, не время накручивать себе нервы по пустякам. А что до нашего прекрасного друга… Считай, он привязан к тебе на всю оставшуюся жизнь.
– Чем? – Голос Александры Модестовны напоминал карканье вороны. – Жуком, что ли, твоим навозным на нитке? Да плевать он хотел на весь этот твой бред!
– Ты орешь как базарная торговка. Судишь о вещах, в которых ничего не смыслишь. А я тебе всегда говорила: единственное, что я напрочь не приемлю в близких мне людях, это идиотизм, упрямство и неискренность. К великому моему прискорбию, неискренности в наших с тобой отношениях, Саша, все прибавляется.
– Я… я просто боюсь. Ты должна меня понять, Юля, мне страшно. Если я потеряю его… Он все, что у меня осталось в жизни. Он бросит меня, найдет себе какую-нибудь длинноногую молодую телку, женится на ней – теперь-то он свободен, – что тогда?
– Ничего, – голос Хованской был насмешливый, холодный. – Бедная, бедная Саша… Пока я с тобой, он тебя не бросит, успокойся. Я искренне хочу тебе помочь. Я помогаю тебе и буду помогать. А вот ты, повторяю, уже не до конца искренна со мной.
– О чем ты?
– Отлично понимаешь о чем. Шура-то наш сегодня вернется с подробным отчетом?
Пауза. Александра Модестовна беспокойно зашевелилась.
– Ты ошибаешься, Юля. Я не делаю ничего в обход тебя. Да, Шурка занимается этими вопросами по моей просьбе. И ты можешь сама просмотреть все бумаги, когда он вернется. Он их в нотариате заверил по моей просьбе. И я никогда ни на йоту не отступила от нашего с тобой уговора.
– Ты отлично знаешь, что сегодня мне не до твоих бумаг. А твой племянник, Саша, просто самоуверенный мальчишка. И, кажется, ему совсем не нравится все то, что так тесно сближает нас с тобой.
– Ты ошибаешься, Юля. При чем здесь вообще он?
Новая пауза. А потом Катя услышала голос Хованской откуда-то из глубины дома, видимо, она уходила с террасы:
– Больше всего меня удручает эта путаница с вашими именами. Плохая примета, когда в одной семье два человека носят одно и то же имя: один непременно дурно кончит, Сашенька.
Голоса стихли. Потом на террасе погасили свет. Катя решила подождать, что же будет дальше.
Время тянулось страшно медленно. Ночная сырость давала о себе знать, Катя ежилась, отодвигаясь все дальше и дальше от холодного кирпича. Но вот на террасе снова послышались шаги. Кто-то открыл дверь и начал спускаться по ступенькам.
– Осторожно. Вот так, не спешите. Вы должны быть предельно осторожны, я держу вас, – послышался голос Юлии Павловны.
Потом шаги направились по дорожке к калитке. Судя по звукам, шли двое. Причем один какой-то странной, неуверенной, шаркающей походкой, точно древний старик.
Катя заметалась под окнами: преследовать соседей по пятам и при этом остаться незамеченной невозможно. Выход один: она понеслась назад, к пролому в заборе. Если они сейчас выйдут на дорогу, она сможет, даже сделав солидный крюк, засечь их, потому что дачная дорога освещена хоть и редкими, но все же фонарями.
Однако Катя неожиданно заблудилась. Перед ней была черная стена зарослей, и найти в ней путь к дыре в заборе казалось просто невозможным. На участке Чебукиани снова хлопнула калитка, потом послышались голоса на крыльце. Может, эти две уже повернули назад? Катя не знала, как поступить, – вернуться к даче и подслушивать дальше или все-таки бежать через свой участок к дороге? Окна дачи снова ярко вспыхнули, за занавесками двигались два силуэта.
– Катька, ты здесь? – это был шепот Нины с той стороны забора. – Ну, как там у них? Ползи сюда, ну же! Я стояла у калитки, как ты велела. Минуты три назад Сорокин отправился к соседкам. Я проследила за ним по забору: он вошел в их калитку только что! Кать, да где же ты?
– Здесь, дыру эту проклятую ищу. – Катя ползала в кустах, снова шаря руками в темноте. Наконец – о счастье! – уткнулась прямо в пролом.
От всех этих кромешных лазаний сквозь забор и колючие кусты у нее искры из глаз сыпались. Но едва поднявшись с земли, она снова потащила приятельницу за собой к калитке.
– Я никого не видела, кроме Сорокина, – сообщила Нина. – По-твоему, это Хованская и Смирнов были? Может, они к реке направились или к… горе?
