Мальчишка понял и безропотно прислонился к стене.
– Нашел что-нибудь? – спросила Коломба, не отводя взгляда от приближающихся автомобилей.
Данте показал ей перчатку:
– Вот это.
Коломба застыла от ужаса:
– Ты что, трогал что-то на месте преступления?
– Если ты забыла, я въехал в это твое место преступления на автомобиле. Как бы там ни было, я взял только одну перчатку, к тому же вот этой рукой. – Он поднял больную руку, затянутую в черную кожаную перчатку. – Так что я ничего не испортил. Если хочешь, можешь потом положить ее обратно.
– Я знала, что нельзя было тебя туда пускать…
– Посмотри! – перебил Данте. – Это машинное масло, которое, судя по расположению пятен, натекло из-под ногтей. У Мусты есть мопед, и он запросто мог перепачкаться маслом. Спорим, внутри найдут его отпечатки.
– Значит, это он убил своего друга.
– Какой дурак станет надевать перчатки перед зверским убийством, а потом бросать в метре от тела?
– Бывает и не такое, – сказала Коломба.
– КоКа… Я знаю только одно. Муста был здесь после того, как сбежал из дома, и кто-то его отсюда забрал. Вот об этом человеке нам и следует беспокоиться.
10
Муста медленно приходил в сознание. Стояла почти кромешная темнота. Спину ломило, но, попытавшись потянуться, он обнаружил, что не может пошевелиться. Муста был крепко примотан к бетонной колонне целым коконом из скотча. Издалека доносился шум автомобилей. Что-то твердое больно давило на лицо и приглушало звук, и он вдруг понял – это надетый задом наперед мотоциклетный шлем. Так вот почему он ничего не видит!
Его охватила паника. Он заметался, закричал, но крики гасила губчатая обивка. Изогнувшись, он изо всех сил рванулся вперед, с хрипом вгрызаясь зубами в губку, но добился только того, что захрустели ребра. Он напирал на скотч, пока совсем не выдохся от недостатка кислорода, и, глотая слезы, разрыдался в шлем.
На плечо ему легла чья-то рука.
– Успокойся. Тебе ничто не угрожает, – сказал женский голос, который Муста слышал, теряя сознание. Голос звучал пугающе тихо и отрешенно.
– Пожалуйста! Освободите меня! – взмолился Муста. – Я задыхаюсь.
– Это от волнения. Дыши спокойно, и станет получше.
Он снова попытался закричать, но из горла вырвался только всхлип. Под закрытыми веками заплясали огоньки гипоксии.
– Умираю! – застонал он.
Голос приблизился к его уху.
– Дыши. Медленно, – приказала женщина.
Муста понял, что должен подчиниться, и попытался вспомнить уроки дыхания, полученные от тренера по дзюдо в те пару раз, когда он являлся на занятия. Вдох через нос, выдох через рот. Он заметил, что чем медленнее дышит, тем больше воздуха пропускает губка, и целиком сосредоточился на дыхании.
Вдох, выдох. Вдох, выдох.
Одновременно он осознал, что, помимо ледяных интонаций, больше всего в голосе женщины поражало полное отсутствие акцента. Муста вырос в многонациональной среде, где итальянский часто выступал в качестве лингва франка [139]. В отличие от всех его знакомых, которые коверкали язык и уснащали его жаргонизмами и диалектальными словечками со всего мира, его тюремщица говорила по-итальянски безупречно, как телеведущая, и делала странные паузы, словно размышляя над каждым словом. Он сделал вывод, что она, возможно, не итальянка. Будто это имело хоть какое-то значение.
– Видишь, так лучше, – произнес голос. Ногти прошлись по его руке, пощекотав ладонь.
Муста покрылся гусиной кожей.
– Пожалуйста, не делайте мне больно! – заскулил он.
– Дыши. И все. Не говори.
Вдох, выдох.
Вдох, выдох.
– Мне жаль, что так вышло, Муста, – сказал голос. – Я тебя не ждала.
Вдох.
Выдох.
– Ты знаешь, кто я?
Муста покачал головой.
Вдох.
Выдох…
Внезапно ногти до крови вонзились в кожу. Муста закричал от боли.
– Подумай хорошенько. Я знаю, что ты меня видел.
– Нет!
Еще один щипок. На этот раз Мусте показалось, что ногти впились до костей. Дыхание сбилось. Он боролся со скрутившимися легкими, пока они снова не пропустили в себя немного воздуха.
– Клянусь! Нет! Пожалуйста…
– Ну а я тебя видела.
Ногти постучали по шлему и скользнули под подбородок. Сколько Муста ни крутил головой, сбросить их ему не удавалось. Подушечка пальца нажала ему под кадык, и он тут же почувствовал, как сомкнулась трахея. Он не знал, как женщина добилась этого легким прикосновением, но воздух больше не поступал. Муста беспомощно забился, как в эпилептическом припадке. Звуки стали текучими, а тело невесомым. В памяти вспорхнуло полувоспоминание-полумираж.
В тот день они с Фаридом решили промочить горло в просторном дворе бывшей скотобойни в квартале Тестаччо, где теперь пооткрывались десятки баров и ресторанов.
Захватив с собой полиэтиленовый пакет с бутылками, они устроились на лужайке, но посреди попойки Фарид вдруг поднялся.
«Подожди тут, я отойду поссать», – сказал он и исчез за деревьями.
Проводив его взглядом, полупьяный Муста заметил, как тот выходит через главный вход. Это показалось ему странным, и он последовал за ним – скорее чтобы побесить друга, чем из любопытства. Выйдя на улицу, он увидел, что Фарид склонился к окну черного «хаммера». Муста обожал эти тачки и надеялся, что однажды разбогатеет достаточно, чтобы купить такую же. Его бы и подержанная устроила. Три тонны металла и триста лошадей под капотом: от такого у кого хочешь встанет. Он представлял, как вдавит педаль газа в пол и погонит по улицам под бу́хающие в колонках песни Эминема или Питбуля, – наверное, это все равно что разогнаться на танке. Потом он тормознет на светофоре и прожжет огненным взглядом девушку в стоящей рядом малолитражке, а та бросит свою колымагу на обочине и укатит к Динозаврам вместе с ним. Но тем вечером вволю помечтать Мусте не удалось: Фарид поднял голову и увидел его, а «хаммер» с ревом унесся прочь. Прежде чем уехать, женщина за рулем обернулась и взглянула на Мусту. Необыкновенно белый овал ее лица был неразличим, но глаза блеснули в свете фонаря, как осколки металла. Он почувствовал, как они ввинчиваются ему в мозг, читая все мысли – и хорошие, и плохие. Как ни странно, у него сложилось отчетливое впечатление, что, если бы женщине что-то не понравилось, она бы направила свой танк прямо на него и раздавила, как таракана. Ни жалости, ни угрызений совести.
А потом вернулся Фарид.
«Кто это такая?» – спросил Муста.
«Никто, дорогу спрашивала», – ответил его друг. Муста понял, что Фарид темнит, но слишком нализался, чтобы волноваться. Они вернулись к выпивке и больше не упоминали о случившемся.
Собравшись с последними силами, Муста лихорадочно закивал. Женщина убрала палец, и его горло снова раскрылось. Воздух. Благословенный воздух.
– Вспомнил, – утвердительно произнес голос.
– Ты та женщина из «хаммера», – торопливо сказал Муста. – Это ты заплатила за видеоролик.
«И убила всех этих людей в поезде», – добавил он про себя, не осмелившись произнести вслух.
– Кому ты рассказывал о видеоролике?
– Никому.
– Даже брату? Не вынуждай меня спрашивать у него.
– Нет. Я никогда ему ничего не говорю.
– Здесь, рядом с твоим ухом, есть дырочка. – Женщина постучала по шлему. – Я могу насыпать туда все, что захочу. Представь, каково будет дышать в шлеме, полном песка. Или насекомых.
– Нет, пожалуйста! – залепетал Мусто. – Я ему не говорил. Клянусь!
Голос молчал. Через шлем Муста слышал спокойное дыхание. Так следовало дышать ему самому.
Вдох.
Выдох.
По руке скользнуло что-то ледяное – уже не ногти, а лезвие ножа.
– Клянусь, – повторил Муста. Он почувствовал, что задыхается, и снова сосредоточился на дыхании.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Пахло пóтом и кровью. Голос больше не говорил.
