Ситцев капкан - Небоходов Алексей

Экран ноутбука был раскрыт на полный угол: камера смотрела на девушку в анфас, а поверх изображения рябило от комментариев, донатов, зелёных полосок, иконок, псевдонимов. Внизу мелькали суммы – одни в долларах, другие в рублях, и даже парочка в биткоинах. Комментарии были короткие, слитные: "бей по шее", "сними маску", "встань боком", "медленнее", "сделай сальто", "поздоровайся с модером".

Он не сразу осознал, что видит, – мозг несколько секунд пытался найти привычный нарратив. Было в этом что-то неправильное: не столько из-за обнажённости, сколько из-за полного отсутствия стыда. Лиза стояла перед камерой так, будто на ней был самый дорогой в мире наряд, и только маска на лице выдавалa, что она всё-таки не согласна быть здесь до конца.

Он прошёл ещё шаг, и пол скрипнул. Лиза вздрогнула так, что чуть не уронила ноутбук. Она быстро схватила подушку, прижала её к животу, а маска осталась на месте.

– Что ты делаешь здесь?! – голос её был не слабым, а каким-то надломленным, как у человека, которого поймали не на воровстве, а на самой глупой мечте.

– Извини, – сказал Григорий очень тихо. – Просто заблудился.

Он смотрел на неё не вожделенно, не унижающе, а почти профессионально: будто оценивал качество экспозиции на фотографии. Она была некрасива – на мгновение он понял, что ожидал другого: детское, изломанное лицо с неправильными скулами, тонкая шея, впалый живот и длинные, почти болезненные ноги. Всё в ней было гиперчувствительным, даже ступни казались слишком большими, чтобы быть женственными. Маленькая грудь, едва намеченная, соски – чуть темнее, чем кожа, и мурашки шли по всему телу от ужаса или холода.

Подушка закрывала центр, но не слишком – хватало одного взгляда, чтобы считать всё необходимое. Она сидела нога на ногу, колени дрожали, но взгляд не отвела. В тот момент Лиза больше всего походила на измождённую картину из учебника по психиатрии, где одни только эмоции стоили больше, чем всё тело.

На экране донаты и комментарии не прекращались; кто-то писал caps lock’ом: «она правда испугалась», «гость в доме», «сделайте это вместе», «стримить дальше!!!», и кто-то добавил: «НЕ ЗАКАНЧИВАЙТЕ». Григорий перевёл взгляд с экрана обратно на лицо Лизы, потом – на маску. В комнате пахло косметикой, пластиком и ещё чем-то кислым, будто здесь недавно сушили бельё.

Она первой нарушила паузу:

– Если ты сейчас кому-то расскажешь… – начала она, но не закончила.

– Интересная у тебя подработка, – сказал Григорий и почему-то улыбнулся, без тени издёвки.

– Просто уходи, – сказала она, и теперь в голосе было больше страха, чем в первый момент.

Григорий кивнул, промолчал и закрыл дверь с той же деликатной медлительностью, с какой, наверное, закрывают крышку у гроба. Выйдя в коридор, не пошёл дальше, а прислонился к стене: хотелось просто стоять, не двигаясь. Вспомнил, как бабушка объясняла: у каждого человека есть тайная жизнь, которая важнее всех остальных вместе взятых. Он только что увидел Лизу в чистом виде – и не был уверен, что от этого становится легче.

К себе вернулся без привычного ощущения победы. Ни похоти, ни осуждения, ни даже желания шантажировать – только жалость к девочке, которая решила выживать так, как умеет. Он лёг на кровать и смотрел в потолок, пока не потемнело в глазах.

Минут через сорок кто-то тихо постучал в дверь. Григорий думал не открывать, но Лиза не жужжала, не злилась, не пыталась быть кем-то ещё. Она вошла молча, в длинной футболке до колен, босиком, с распущенными волосами, без следа той маски.

Лиза долго стояла у двери, кутаясь в футболку, словно её можно было накинуть на душу. Босые ступни впечатывали на паркете полумесяцы влаги – хоть дождь и закончился, но воздух в доме был электрическим, будто гроза всё ещё где-то рядом. Она смотрела на Гришу, ища в нём хоть намёк на сочувствие или отвращение, но он по-прежнему лежал на кровати, упершись затылком в подушку, и делал вид, что его интересует только книга. Так обычно в фильмах изображают философов, которые притворяются, будто не заметили, как за их спиной рушится город.

– Это не то, что ты думаешь, – сказала она наконец, и голос её прозвучал почти шёпотом, но отдавался в комнате будто удар: так бывает, когда человек впервые решает сказать правду.

Григорий вздрогнул, но не сразу поднял взгляд. Медленно перевернул страницу, будто проверяя качество бумаги, потом наконец глянул исподлобья на Лизу. Глаза оставались сухими, но в них было что-то чужое, словно смотрел сразу сквозь неё и вдаль, к делам, которые не терпят суеты.

– А что я должен думать? – спросил он и даже не попытался смягчить фразу.

Лиза подошла ближе, прижимая края футболки к коленям, будто собиралась завернуться в неё целиком. Опустилась на самый угол кровати – так, чтобы не задеть ни покрывало, ни пространство вокруг Григория, и, сбившись с мыслями, долго сжимала пальцы в замок.

– Я не… – запнулась она, – я не шлюха, если ты об этом. Это вообще… не про секс.

Григорий усмехнулся едва заметно – уголки губ дёрнулись, будто кто-то изнутри тянул их на ниточке.

– Если бы я считал, что ты шлюха, – сказал Григорий, – я бы уже поделился этим с семейным советом. У нас тут любят обсуждать грязное бельё, особенно если оно никогда не было постирано. Меня вообще учили делать гадости сразу, чтобы потом не было мучительно больно.

Она нервно хихикнула, но тут же осеклась, вспомнив, что смеяться в такой момент неуместно. Глаза бегали по кровати, потом по полу, потом по стене, где висел старый плакат с европейским городом. Лиза вздохнула – и только теперь стало ясно, как сильно она устала за этот вечер.

– Просто я… – она закусила губу, – иногда мне не хватает денег. Ну, на учёбу, на поездки, на всё. Иногда просто так скучно делается, что хочется хоть какой-то реакции. Люди там… они же не знают, кто я, им просто нравится смотреть. Иногда кажется, что ты невидимая – и вдруг тебя видят, ценят, даже если только на секунду. Дурацко, да?

Григорий продолжал рассматривать её как микроскопический срез среды: интересно, но без эмоций.

– Ты же знаешь, что это не мой бизнес? – сказал он. – Я не вхожу в комиссию по морали. У меня нет доступа к вашим семейным судам. Если хочешь – можешь стримить хоть из ванной, хоть с балкона, мне всё равно.

– А если узнает мама? – спросила Лиза, и в этот раз в её голосе было не испуг, а что-то хуже – почти мольба.

– А ты хочешь, чтобы она узнала?

Лиза замолчала, потом покачала головой.

– Нет, конечно. Она сразу решит, что я опозорила фамилию или что у меня всё плохо с психикой. А я просто… мне иногда не хватает ощущений, понимаешь? – она посмотрела на Григория с надеждой, будто он мог выдать ей справку о нормальности.

Григорий помедлил с ответом, закрыл книгу, положил её на тумбочку и скрестил руки на груди.

– Я не буду ничего говорить, – наконец сказал Григорий. – Просто держи пароль посложнее, а то ещё заломают твой стрим, и тогда всем будет контент на неделю. И ещё: если когда-нибудь решишь, что тебе нужна помощь – ну, спрятать файлы или удалить аккаунт, – просто скажи.

Она долго молчала.

– Ты не думаешь, что я больная? – спросила Лиза тихо.

– Ты – единственная живая в этом доме, – ответил Григорий.

Она улыбнулась, будто на секунду поверила этому комплименту. Потом вдруг спросила:

– А ты бы сам смог такое?

– Вещать голым в интернете? – Григорий усмехнулся, без злобы. – Мне бы сперва пришлось поработать над фигурой, а то лайков не дождёшься.

– Я про другое, – сказала Лиза. – Ты бы смог быть открытым? Ну, не в смысле тела, а вообще. Не притворяться.

Григорий задумался. Было видно, что вопрос зацепил глубже, чем хотелось бы.

– Не знаю, – наконец сказал он. – Может, когда-нибудь. Но если честно – я в этом не специалист. У меня с детства все чувства как в холодильнике, и даже если что-то размораживается, сразу обратно засовывают.