Меловой человек (ЛП) - Тюдор С. Дж.

— Эд! Ну наконец-то, — говорит мама. — Где ты был?

— Я, эм-м, гулял.

Хлоя оборачивается:

— И ты даже не подумал о том, чтобы сказать мне, что к нам приедет твоя мама?

Они дружно уставились на меня. Как будто это я виноват в том, что им трудно находиться в одной комнате.

— Извините, — говорю я. — Я потерял счет времени.

Хлоя небрежно опускает на стол перед моей мамой кружку с кофе.

— Сам себе сделай, о’кей? Мне нужно в душ.

Она выходит из комнаты, и мама переводит на меня взгляд.

— Очаровательная девушка. И почему это у нее до сих пор нет парня?

Я подхожу к кофемашине.

— Она язва. Может, в этом все дело.

— В точку. — И, прежде чем я успеваю парировать, она добавляет: — Выглядишь ужасно.

Я сажусь:

— Спасибо. Сегодня ночью получил очень плохие новости.

— Да?

Я стараюсь как можно короче пересказать события последних тридцати шести часов.

Мама отпивает кофе:

— Как ужасно. Кажется, точно так же умер его брат?

Да уж, об этом я и сам думал. Очень много.

— Судьба бывает весьма жестокой, — говорит она. — Хотя меня это почему-то не удивляет.

— Нет?

— Что ж, Майки всегда казался довольно несчастливым мальчиком. Сначала брат. А затем тот жуткий случай с Гэвином.

— Но это была его вина! — возмущаюсь я. — Он сидел за рулем. Это Гав теперь в кресле. Из-за него!

— Такая вина сама по себе достаточно тяжела, она давит, и жить с ней нелегко.

Я в раздражении смотрю на нее. Мама всегда старается взглянуть на ситуацию с противоположной точки зрения. Это здорово, пока не касается тебя, твоих друзей или привязанностей.

— Не похоже, чтобы что-то давило на него. Разве что цена его рубашки и тяжесть новых зубов.

Мама ничего не отвечает. Точно так же она поступала, когда я был маленьким и о чем-либо заявлял, а она считала, что это не стоит ее комментария.

— Он собирался написать книгу, — говорю я.

Она опускает кружку, и ее лицо становится серьезным.

— О том, что случилось, когда вы были детьми?

Я киваю:

— Он хотел, чтобы я ему помог.

— И что ты сказал?

— Я сказал, что подумаю над этим.

— Понятно.

— Было еще кое-что. Он утверждал, что знает, кто ее убил.

Она смотрит на меня широко раскрытыми темными глазами. Даже в семьдесят восемь ее взгляд остается острым и ясным.

— И ты ему поверил?

— Не знаю. Возможно.

— А он еще что-нибудь говорил о тех событиях?

— Немного. А что?

— Просто интересно.

Но мама никогда не стала бы спрашивать, если бы ей было просто интересно. Она никогда ничего не делает просто так.

— Что такое, мам?

Она колеблется.

— Ма-ам?

Она кладет свою холодную сухощавую ладонь поверх моей.

— Ничего. Мне очень жаль Майки. Я знаю, что вы долго не виделись. Но когда-то вы были друзьями. Ты, наверное, расстроен.

Я делаю вдох, но тут дверь на кухню распахивается и снова заходит Хлоя.

— Захотелось подкрепиться. — Она берет свою чашку. — Я вам помешала?

Я смотрю на маму.

— Нет, — говорит она. — Вовсе нет. Я уже ухожу.

Перед отъездом мама оставила нам несколько гигантских сумок, полных вещей, жизненно необходимых для гармонии и благополучия Варежки.

Я же, опираясь на предыдущий опыт, думал так: все, что Варежке нужно для гармонии и благополучия, — это множество птенцов и мышей, которых он мог бы складывать на мою постель, когда у меня похмелье, или на стол, когда я завтракаю.

Я выпускаю его из переноски. Мы окидываем друг друга подозрительным оценивающим взглядом, а затем он прыгает на колени к Хлое и по-кошачьи самодовольно потягивается.

Вообще-то я решительно не одобряю жестокое обращение с животными, но для Варежки сделал бы исключение.

Я оставляю эту парочку, с довольным видом мурлычущую на диване: не знаю, кто урчит громче, Хлоя или Варежка. Поднимаюсь в свой кабинет и достаю из ящика на первый взгляд безобидный коричневый конверт. Заталкиваю его в карман и снова спускаюсь вниз.

— Я в магазин! — кричу я и выскакиваю за дверь до того, как Хлоя успевает всучить мне список покупок, равный по длине «Войне и миру» и вполне способный послужить обоями для какой-нибудь небольшой комнатки.

Сегодня именно тот день, когда все отправляются за покупками. Улицы уже забиты пробками — все эти машины не поместятся ни на одну городскую парковку. Скоро подъедут международные автобусы и улицы переполнят туристы, они будут пялиться в «Гугл-карты» и тыкать своими айфонами во все балки и соломенные крыши. Я захожу в маленький магазин на углу и покупаю пачку сигарет и зажигалку. А затем иду в противоположную сторону, к «Быку».

За стойкой Шэрил, но Гав почему-то не сидит, как обычно, рядом за столом. Прежде чем я успеваю подойти к бару, Шэрил поднимает взгляд:

— Его здесь нет, Эд… и он уже знает.

Я нахожу его на игровой площадке. Той самой старой площадке, на которой мы собирались в жаркие летние дни, жевали карамельки и батончики «Бам». Той, где мы и нашли рисунки, которые привели нас к ее телу.

Он сидит в кресле рядом со старой скамейкой. Отсюда можно увидеть только небольшой отрезок реки и желтую полицейскую ленту, которая все еще окаймляет деревья на том участке, куда вытащили из воды тело Майки.

Я открываю скрипящую калитку. Цепи качелей по-прежнему обмотаны вокруг рамы. Землю устилает ковер из сигаретных окурков — некоторые выглядят подозрительно. Я видел, как Дэнни Майерс со своей бандой ошивается здесь по вечерам. Но не днем. Никто не приходит сюда днем.

Гав не оборачивается, но он наверняка слышал скрип калитки. Я присаживаюсь на скамейку рядом с ним. У него на коленях лежит бумажный пакет. Он протягивает его мне. Внутри — целая коллекция конфет из нашего прошлого. И хотя они никогда мне не нравились, я беру «летающую тарелку».

— Целых три фунта отвалил, — говорит он. — В одной из этих навороченных кондитерских. А помнишь, раньше можно было купить огромный пакет всего за двадцать пенни?

— Конечно помню. Откуда, по-твоему, у меня такие бока?

Он выдавливает из себя усмешку.

— Шэрил сказала, что ты уже знаешь о Майки.

— А то. — Он бросает в рот «белую мышку» и громко чавкает. — Даже не буду притворяться, что мне жаль.

Я бы с радостью ему поверил, вот только глаза у него красные и блестящие, а голос слегка надломленный. В детстве Толстяк Гав и Майки были лучшими друзьями, пока все не пошло к чертям. До несчастного случая. Это стало ржавым гвоздем в крышке гниющего и рассыхающегося гроба их дружбы.

— Ко мне приходили из полиции, — говорю я. — Я — последний, с кем Майки виделся в ту ночь.

— Но это же не ты толкнул его в реку?

Я не улыбаюсь, хотя это вроде как шутка. Гав смотрит на меня, и его лицо темнеет.

— Это ведь был несчастный случай, Эд?

— Вероятно.

— Вероятно?

— Когда его вытащили из реки, кое-что нашли у него в кармане.

Я оглядываю парк. Людей не очень много. Вдоль реки прогуливается какой-то одинокий собачник.

Я достаю письмо и протягиваю ему.

— Вот это, — говорю я.

Гав наклоняется. Я жду. У него всегда здорово получалось прикидываться равнодушным, даже в детстве. Он умел лгать почти так же хорошо, как Майки. И я чувствую, как сейчас он борется с желанием солгать снова.

— Знакомо выглядит, правда?

Он кивает и наконец произносит взвешенным тоном:

— Да уж. Я тоже такое получил. И Хоппо.

— Хоппо?

Минутка, чтобы переварить новость. Чувствую знакомое детское негодование от того, что они от меня это скрыли. Как будто я оказался аутсайдером.

— Почему вы ничего мне не сказали? — спрашиваю я.

— Мы оба подумали, что это просто чья-то идиотская шутка. А ты?

— То же самое, наверное. — Пауза. — Но сейчас уже нет. Майки ведь умер.

— Отличная кульминация.

Гав лезет в бумажный пакет, достает желатиновую бутылочку колы и кладет в рот.

Несколько секунд я оценивающе смотрю на него.