Тот, кто умер вчера - Еремеев Валерий Викторович

— Что это?! Что это?!

— Бомба замедленного действия. У меня один знакомый был. Вместе пьем, все косые, а ему хоть бы что. Только через несколько часов, когда все протрезвляются, ему как вставит!

Пиночет поднялся, подошел к Углову и раскрыл перед его носом паспорт.

— По-вашему, это его фото?

Посмотрев на снимок и на того, кому полагалось быть оригиналом, Углов покачал головой.

— Вроде бы не похож…

— Тогда приведите того, кто вроде бы похож. Я пришел сюда затем, чтобы допросить человека, которого доставили к вам сегодня утром из седьмого отделения милиции. Приведите его! И только, ради бога, никого больше с ним не перепутайте.

— Извиняюсь, — слегка повысив голос, возразил офицер и показал на арестанта. — Но это и есть человек, доставленный из седьмого отделения.

Я решила, что пора вмешаться, пока они не подрались, и обратилась непосредственно к главному виновнику «торжества»:

— Назовите ваше имя. И объясните, при каких обстоятельствах вы были задержаны сотрудниками милиции.

— Сидоренко Дмитрий Иванович, — оживился задержанный. — Слава богу, я вижу, что у вас недоразумение приключилось. А я уж грешным делом подумал… это… ну что натворил что-то вчера… когда под градусом был. Оказывается, это вы меня перепутали. А я ведь смирный очень. Случается, что иногда переберу, но я тогда сразу домой и… спать.

— Выходит, вас доставили в седьмое отделение за то, что вы находились в нетрезвом виде?

— В какое отделение, не знаю. Но, понятное дело, доставили… Виноват. Пить много нельзя, знаю, но что делать, если жизнь страшная такая… А когда сто пятьдесят примешь, то кажется ничего еще.

— Это понятно. Что дальше было? Что вы делали в отделении?

— Ничего. Спал в камере. А утром меня двое ваших коллег с автоматами выволокли, в машину кинули и сюда привезли. Я спрашиваю их, мол, что я такого сделал, а мне говорят, что скоро узнаешь… Вот и…

— Это все, что вы помните?

— Все.

— В камере, кроме вас, был еще кто-то?

— Не знаю. Но когда меня забирали те двое, я был один… Кажется… один.

— Я это так не оставлю, — донесся до меня многообещающий шепот Шевченко.

Исчезновение лже-Красилова шеф воспринял как личное оскорбление. Еще бы, готовился, материалы из архива запрашивал, тащился через полгорода, а тут на тебе. Надо было сматываться, чтобы ни за что ни про что не попасть под раздачу.

— И не надо оставлять, — согласилась я. — Разрешите мне уйти. Тут вы, наверное, без меня справитесь.

Пиночет не ответил. При общем молчании я вышла из комнаты.

Я утрясала формальности по делу Рыбаченко, думая о моменте, когда придется сказать шефу, что разыскиваемый Псих — это мой бывший любовник. Собственно, момент уже давно настал, нужно было «сдаваться» и переключать активность на господина Серова, вот только Пиночет был очень занят тем, что удовлетворял свое эго, упиваясь кровью ментовской братии. Разумеется, я тоже была зла на «поганцев мусоров» (выражение Владимира Степановича), глупость и безответственность которых позволили лже-Красилову ускользнуть, но злость свою я старалась не показывать. Достаточно того, что это делал мой начальник. Настояв на своем личном участии в служебном расследовании, Пиночет доказал, что не зря носит свое прозвище: уже к вечеру того же дня двое дежурных, непосредственно выпустившие задержанного, были с позором уволены, еще один был понижен в должности. Не выгнали его только потому, что он оказался многодетным отцом. Все это, понятное дело, подкреплялось немереным количеством документации, к процессу написания которой Пиночет подключил и меня.

Через день после инцидента, поздно вечером, я возвращалась домой, не чувствуя под собой ног. Утешало одно: родители уехали отдыхать в Алушту и весь дом находился в моем полном распоряжении. Никто не будет на меня ворчать за немытую после завтрака посуду и неубранную постель. Мечталось о приятной прохладе душа, о большом бутерброде и зеленом чае. И о том, как будет здорово завалиться на диван и уснуть под убаюкивающий звук работающего телевизора.

Прикрыв за собой калитку, я прошла к дому. Нашего лохматого барбоса Вулкана, всегда бежавшего мне навстречу, весело звеня цепью, не было, но я не удивилась. Разомлел за день и теперь спит в своей будке. Животные страдают от жары даже больше, чем люди. Возле дверей я остановилась и полезла в сумку за ключами.

— Эй, девица-красавица, повернись! — произнес кто-то за спиной.

Вскрикнув больше от неожиданности, чем от испуга, я обернулась, твердо уверенная, что это Сергей, муж сестры, который оставил у нас какие-то свои рыбацкие причиндалы и обещал на днях за ними зайти. Очень похоже на него — подойти сзади и напугать, сказав что-то громким голосом.

Но это был не Сергей. В трех шагах от меня спокойно стоял худой человек с кривой улыбкой на тонких губах. Он резко поднял руку, и я услышала, как хрустнуло у него в лопатке. «Не старый еще, а уже отложения солей в суставах, — подумала я не к месту, ибо в лицо мне уставилось черное, источавшее смерть дуло. — Нет, этого не может быть. Все это реально только по отношению к кому-то другому. Только не ко мне».

Увы, все это происходило со мной. Человек целился в меня, а я просто стояла и смотрела на него, как загипнотизированная, не пытаясь ни бежать, ни хотя бы как-то уклониться от выстрела. Время для меня остановилось.

Есть мнение, что в критические моменты жизни человека время для него может течь совсем по-другому, иначе, чем для других. Оно как бы растягивается подобно резине, давая человеку шанс найти спасительный выход. Не всем. Только некоторым, и к ним можно было отнести меня. Во всяком случае, времени у меня было достаточно, чтобы вспомнить, что на моем плече висит кобура, достать из нее пистолет и навести ствол на противника. Револьвер хорош тем, что, взяв его в руку, можно сразу стрелять. На выстрел сил не хватило. Моральных сил.

— Бросай оружие! — приказала я. — Живо!

Усмешка незнакомца из спокойной превратилась сначала в испуганную, потом в презрительную, а после и вовсе в страшную, людоедскую. Он, как мне показалось, что-то прошептал, и ствол, который из-за несколько опущенной руки смотрел прямо в мою правую грудь, снова поднялся на уровень головы. Я зажмурилась и нажала на курок. Отброшенный пулей, мужчина упал спиной на куст крыжовника.

В себя я пришла, оттого что кто-то тыкал мне в нос какой-то ерундой с очень резким запахом. Открыв глаза, я сообразила, что лежу дома в гостиной, как мне и мечталось, на диване перед телевизором. Только телевизор не работал. Чайной чашки и крошек от бутерброда на журнальном столике возле дивана тоже не было, зато в комнате присутствовали посторонние — два милиционера с нашивками «ППС» и женщина-врач, которая и держала в руке резко пахнущий ватный тампон.

— Где я? Что со мной?

— Все в порядке, — улыбнувшись, сказала женщина. — Это просто шок. Сейчас сделаем вам укольчик.

Тут я с ужасом вспомнила о том, что убила человека. Сев на диване, я подумала, что первым делом необходимо сообщить начальству, что они чуть было не лишились ценного сотрудника. Время для звонков позднее, но таковы правила.

После укола я не без труда отыскала трубку телефона и позвонила Андрею Субботе. Рассказав ему все, я попросила связаться с Пиночетом, уверенная в том, что Суббота питает ко мне слабость и не откажет, понимая, какой стресс мне пришлось пережить. Сама тревожить Владимира Степановича я не решилась — старичок небось уже проглотил свой отвар против запора и завалился на боковую.

Расспрашивая патрульных, я выяснила, что о стрельбе им сообщил по телефону не назвавший себя мужчина. Это мог быть сосед или случайный прохожий. Прибывший на место наряд милиции обнаружил два тела, живое и мертвое, и вызвал машину «скорой помощи».

Ближе к полуночи появились Шевченко и Суббота, смотревшиеся со стороны как Дон Кихот и Санчо Панса. Только вместо лошади и осла у них был «гольф» старшего лейтенанта. Удивительно, что из них двоих заспанным выглядел как раз Суббота, а вот Шевченко, в модной рубашке, пахнущий, как и положено настоящему мужчине, дорогим одеколоном и хорошим коньяком, несмотря на позднее время, был бодр и полон сил. В каком это, интересно, злачном месте проводил вечер мой начальник?