Последняя ночь - Воронов Никита

«Запорожец» замер метрах в десяти от гаишной патрульной машины. Офицер сказал что-то веселое расположившемуся в салоне напарнику и замер в эффектной позе, дожидаясь, пока нарушитель выберется наружу и подойдет.

— Не глушить! И это не трогай, — прошипел Денис, показывая глазами на ручной тормоз.

Водитель кивнул, вышел из машины, и только тут Нечаев сообразил, что он специально «подставился» — излюбленные места засад ГАИ всегда известны местным автолюбителям.

«Вот гад», — подумал оперативник, без особого удивления наблюдая, как мужик на полпути до милиционера сигает с дороги в кусты. Видимо, при этом он что-то кричал, но Денису было не слышно из-за рева двигателя, что именно.

Да и не интересно уже…

Заревев от боли, он перетащил свое тело на водительское сиденье и защелкнул внутренний запор двери. Потом попробовал выжать сцепление, но не смог — кровоточащая раной нога не послушалась, машина заглохла.

В зеркальце было видно, как офицер приближается к «запорожцу», доставая из кобуры пистолет. Его напарник замер, наполовину высунувшись из патрульного автомобиля, не зная — то ли рухнуть обратно за руль и заводиться, то ли бежать вслед.

Спокойно…

Денис всем весом надвинулся на педаль сцепления, повернул ключ и сдвинул вперед рычаг.

— Стой! Выходи!

Слева к стеклу почти прилипла фигура в форме. Лицо перекошено, черный брусок «Макарова» пляшет перед стеклом:

— Стрелять буду!

— Да-да, конечно, — почти дружелюбно посмотрел в лицо коллеге Нечаев. — Подождешь?

Не так-то просто продырявить башку в упор, пусть даже через окошко, человеку, который тебе улыбается. И ревущий последними лошадиными силами «запорожец» уже успел набрать приличную скорость, когда вслед ему раздался первый выстрел: мимо! опять мимо!

Поворот, еще один… Нечаев перенес тяжесть тела с педали сцепления на правую ногу: газ до упора, четвертая передача и обиженный визг покрышек. Впрочем, не прошло и минуты, как сзади выросла, оглашая лес милицейской сиреной, «пятерка» ГАИ.

Расстояние сократилось быстрее, чем в кинофильмах, и преследователя практически «сели» Денису на задницу.

— Стой, блядь косая! — как-то очень по-человечески, перекрывая все остальные звуки, прохрипел динамик.

Все, приехали… Как говорится: кому Катары, — а кому на нары! Нечаев убрал ступню с педали газа и перенес ее на тормоз. В тот же момент удар преследующего автомобиля разнес ему вдребезги левый пластмассовый «клык» бампера.

Нечаева вжало в сидение, старая боль пропорола его от раны до самого мозга, вырвана руль из ладоней… «Запорожец» вильнул пару раз, потом выбросил зад на обочину — и перевернулся.

…Задранное к небу колесо уже не вращалось. Суетящийся вокруг и давно надоевший всем владелец угнанной.и разбитой машины с ненавистью посмотрел вслед носилкам:

— Куда его?

— В морг, — какой-то милицейский чин отодвинул мужчину в сторонку и двинулся дальше.

— Ну, ясно! А я теперь как?

— Это не ко мне, — махнул рукой офицер и распорядился, чтобы дали проехать медицинскому микроавтобусу.

По иронии судьбы… Собственно, какая уж тут ирония?

Скажем так: по стечению обстоятельств.

Так вот, по стечению обстоятельств тело Дениса Нечаева доставили именно в ту районную больницу, где почти годом ранее возвращался к жизни отец Олеси Лукашенко.

Вообще-то, вагонные «попутчики» из Службы безопасности били Ивана Тарасовича так, чтобы наверняка, насмерть. Впрочем, был он к тому моменту настолько пьян, что боли не почувствовал. Вывалился кулем наружу, покатился по гравию вниз, от железнодорожного полотна…

Это, наверное, и спасло бедолагу, потому что трезвый человек при подобном раскладе безо всякого сомнения расшибся бы насмерть. А Ивану Тарасовичу повезло. Нашли его вездесущие грибники почти сразу же — окровавленного, страшного, но живого.

Точнее, полуживого.

Не побрезговали, довезли до больницы. Батюшки! Множественные переломы, черепно-мозговая травма…

— Как он, доктор?

— Вряд ли, — пожал плечами человек в белом халате.

Но к исходу зимы похудевший и серый от долгого больничного существования Иван Тарасович Лукашенко открывал все еще слабыми пальцами двери своей заброшенной, пустой квартирки…

Возвращение его тронуло окружающих ничуть не больше, чем отсутствие: одинокий, безработный пьяница — кому нужен? кому интересен?

Соседи считали, что Иван Тарасович уехал на жительство к дочери, а случайные собутыльники успели уже забыть и о самом Лукашенко, и о трагическом содержании полученной им некогда телеграммы. Если кто и озаботился, то только коммунальные службы, напихавшие в почтовый ящик несметную уйму уведомлений о неуплате за свет, газ и прочие блага цивилизации.

Неизвестно в какой момент и почему незаметный, тихий до той поры Иван Тарасович понял, что ему следует сделать.

— Як последнюю падлу…

Мало ли какие мысли приходят в голову человеку, вернувшемуся с того света после черепно-мозговой травмы? Какие озарения могут наступить бессонными, жуткими больничными ночами, под стоны и крики соседей по палате?

Когда одиночество заставляет вновь и вновь перебирать в памяти осколки событий, фраз, поступков? Имена, прозвучавшие в разговорах с покойницей-дочерью, лица, улыбки, взгляды…

Лукашенко решил убить.

Убить себя — потому что не было смысла в дальнейшем существовании на этой земле. И еще одного человека убить — генерального директора «Первопечатника» господина Удальцова. Потому что именно Андрей Маркович был во всем виноват.

Если бы спросил кто-нибудь, отчего так решилось, он наверняка и не знал бы, что ответить. Но спросить было некому, а сам Иван Тарасович не спешил поделиться с окружающими своим открытием.

Он обстоятельно, не торопясь, как все, что делал в своей жизни, подготовился к осуществлению плана. Продал то немногое ценное, что еще оставалось в доме — но деньги, вырученные от этого, вопреки обыкновению не пропил.

Смастерил из деталек, в незапамятные времена неизвестно зачем принесенных домой, простенький электродетонатор.

Повеселел даже.

— Тащи с завода каждый гвоздь — ты здесь хозяин, а не гость! — напевал он, забивая матерчатый пояс-набрюшник оставшимся от прошлогодних поездок за рыбой толом. Взрывчатка похожа была на дешевое хозяйственное мыло и пахла военным детством.

Собрался на скорую руку. Побрил щетину.

Хотел зайти в церковь, но вспомнил, что христиане самоубийц не жалуют — и отправился в железнодорожные кассы за билетом до Питера.

В один конец…

Дом на улице Павловича он нашел без труда.

— Вы к кому? — остановил Ивана Тарасовича охранник.

— Я до Андрея Марковича.

— У вас назначено?

— Нет, сынку.

— А по какому вопросу?

Вид посетителя внушал охраннику не то, чтобы опасение, но нечто, отдаленно похожее на тревогу;

— Извините! В стороночку…

Лукашенко подвинулся, пропуская к турникету какого-то дядечку с лысиной:

— Пожалуйста.

Охранник внимательно глянул на разовый, выписанный в бюро пропуск, потом с ног до головы ощупал лысого специальным детектором:

— Что это у вас звенит?

— Ключи! — Посетитель без препирательств и разговоров продемонстрировал металлическую связку.

Охранник еще раз проверил:

— Все?

И убедившись, что действительно все, пропустил его в офис. Потом перевел взгляд на Ивана Тарасовича:

— Так по какому вопросу?

— Я по этому, как его… личному! — выдавил Лукашенко. Он уже понял, что дальше поста со своим самодельным взрывным устройством не пройдет ни за что.

— По личному надо договариваться. Вон, телефон в холле… Да нет, справа. Позвоните секретарю, она все объяснит.

— Спасибо, сынку!

Иван Тарасович подошел к аппарату, набрал номер, что-то для виду стал говорить насчет своего магазина в Киеве… Выслушав объяснения и совет обратиться к директору по сбыту, повесил трубку.

Постоял, изучая красивый рекламный стенд, на центральной фотографии которого ласково улыбался читателям господин Удальцов.