— За Блеттербах, — отозвался Луис.
Я так и застыл в растерянности с поднятой рукой. Луис подмигнул мне, чокнулся и выпил граппу залпом, глядя мне прямо в глаза.
— За этим ты меня сюда пригласил?
Он кивнул:
— Возможно, Эльмара ты и обведешь вокруг пальца, ведь, благодарение Господу, он ходит по большому каждое утро, с первыми петухами, и зрение у него единица на оба глаза, но что до головы… не знаю, ясно ли я выразился.
Щеки у меня пылали.
— Вернер знает? — спросил я.
Луис покачал головой:
— Если и знает, то не от меня. Но в «Лили» ходят не только Эльмар да твой покорный слуга.
Я выругался про себя.
— Вернер, — продолжал Луис, — человек влиятельный, уважаемый. Таким людям незачем спрашивать.
— Но мне… — начал было я, запинаясь.
— Тебе не нужно оправдываться, Американер. Не передо мной, во всяком случае. Перед тестем? Возможно. Перед своей совестью? Обязательно. Разве что ты из тех, кто понятия не имеет, что такое совесть. Но непохоже. Ты ведь не из таких?
— Нет, не из таких.
«Б» как «брехня».
Или почти.
— Я так и думал. Поэтому пригласил тебя сюда. Хотел дать тебе совет.
— Что за совет?
— Народ в Зибенхохе простой. Нам только и надо что горячей еды вечерком, работу, крышу над головой да с десяток внучат на старость лет. Проблемы нам не по нраву. Нам и так в нашей глуши забот хватает, чтобы чужих неприятностей искать на свою голову.
— А я — чужой.
— Почти что так, — отвечал Луис, вторя Командиру Крюну, — серединка на половинку.
— Имею право выпить пару пива в «Лили», но не должен совать нос в дела, которые меня не касаются.
— Ну, не так грубо, парень. Не так уж мы предубеждены, не до такой степени. Люди у нас хорошие. Почти все. Знаю, чего наслушалась твоя жена у Алоиза, и думаю, что это свинство. Настоящее свинство. Но чего ждать от человека, — тут он показал на пачку «Мальборо», которая высовывалась у меня из кармана рубашки, — если он даже детишкам продает яд?
— Спасибо за предупреждение, Луис, — сказал я после долгой паузы.
— Ты только не преувеличивай. Предупреждение вот какое: Вернер приглядывает за тобой, а если Вернер что-то унюхал, лучше держать ухо востро. Но он тебя любит и всегда поступает по справедливости, как сам ее понимает. Он неплохой человек. Когда он переехал в Клес, многие у нас огорчились. Его нам не хватало. Но он понимает справедливость не так, как я ее понимаю. Знаешь, как всегда говорила моя жена? Чтобы у ребенка потекли слюнки, нужно запретить ему есть пирожок.
Он захихикал.
Сердце у меня в груди забилось быстрее.
— А ты, наоборот, хочешь угостить меня пирожком?
Луис откинулся на спинку кресла, в котором сидел. Протянул руку, вытащил из тумбочки трубку и табак.
— Этого разговора не было, понял?
— Понял.
— И хватит вилять хвостом, Американер. Пирожком я тебя угощу, да не таким уж вкусным. Расскажу тебе пару историй, которыми ни у кого в «Лили» не хватит духу с тобой поделиться. И все потому, что пирожок-то — с начинкой из воздуха.
— То есть пустой?
— Genau. Пустой. С начинкой из воздуха. И хотя жена моя вырастила двоих чудесных детей, по-моему, так: если ты даешь мальчишке попробовать пирожок, а начинка в нем противная, он, по крайней мере, перестанет сновать по дому, будто голодный пес.
Я улыбнулся в ответ на его улыбку.
— Думаю, Вернер рассказал тебе о том, что случилось, лучше, чем мог бы это сделать твой покорный слуга. Он всегда умел подобрать правильные слова. Не кто иной, как он, ездил говорить с политиками и побивал их в их же любимой игре: говорильне. А я всего лишь лесоруб, потерявший ногу, я прочел одну-единственную книгу, сборник шуток, которые не смешат, и если в кино ничего не взрывают, я засыпаю. Но могу догадаться, чего хотят люди. А ты хочешь того, что по телевизору называют «местные слухи», так или нет?
— Так.
Луис сделал затяжку. Я услышал, как потрескивает табак.
Пахло приятно.
— Кто это сделал? — мрачно проговорил он. — Вопрос, вокруг которого все вертится. Кто убил этих бедолаг? Власти решили: никто. Но в восемьдесят седьмом арестовали одного типа, бывшего полицейского из Венеции, который убил, в разное время, троих туристов в Доломитовых Альпах, между окрестностями Беллуно и областью Фриули. Разрубил их топором на части. Он объявил, будто его судили предвзято. Адвокат настаивал на душевной болезни. В ходе процесса кто-то припомнил бойню на Блеттербахе, полицейские провели расследование и, похоже, нашли кое-какие намеки на то, что тот тип болтался по нашим краям в апреле-мае восемьдесят пятого. Намеки очень смутные: если нет ни доказательств, ни признания, тогда что?
— Ничего.
— Его признали недееспособным. Сумасшедшим, не злодеем.
— По-твоему, это сделал он?
Луис нацелил на меня трубку, будто пистолет.
— Я угощаю тебя пирожком с начинкой из воздуха, парень. Тебе решать.
— Давай дальше, — бросил я с нетерпением.
— Дальше — след браконьеров. Как видишь, и ты попался в ловушку, заранее решив, что убийца был один. А что, если злодеяние совершили несколько человек? В конце концов, никаких доказательств первого найдено не было.
— Точно, — буркнул я. Как-то позабыл, что версия Вернера — всего лишь версия, а не объективная истина. Типичная ошибка начинающего следователя, упрекнул я себя.
— Охота здесь у нас для многих — часть жизни. Добывают косуль, ланей, горных козлов, фазанов, бекасов. А еще тетеревов и волков, когда они тут водились. В задней комнате «Лили» стоит чучело рыси. На табличке значится «1888», но, по-моему, чучело сделали позже, поэтому его и не выставляют.
— Плохая реклама?
— Ну да, но дело не в этом. Даже сейчас не все в Зибенхохе переварили эту историю с заповедником. Только представь: в восемьдесят пятом заповедник представлял собой всего лишь заявку, отпечатанную на машинке и погребенную среди прочих бумаг на столе какого-нибудь провинциального чинуши. Некоторые охотники соблюдали правила, но и браконьеров было полно.
— Зачем им было убивать тех троих?
— Из-за Маркуса. Маркус был целью. В восемьдесят пятом ему едва стукнуло шестнадцать, но он свое дело крепко знал. Ходил за Максом как приклеенный, во всем ему подражал, и Курту тоже. Хотел тоже поступить в Лесной корпус. А Макс-то, Макс: — стоило Маркусу появиться поблизости, видел бы ты, как он хорохорился: грудь колесом, ботинки сверкают. — Луис покачал головой. — Мальчишки оба, но у мальчишек море энтузиазма. А с энтузиазмом всего можно добиться. Маркус всем тут плешь проел, твердил, что заботится об охране окружающей среды: упрямец, каких мало. Услышит о незаконной вырубке или убое — пойдет и настучит Командиру Губнеру. Командир Губнер заполнит бумажки, покивает, поблагодарит, а сам усмехается себе в усы, смеется над мальчишкой. До инфаркта Командир Губнер тоже охотился. Тут и говорить нечего: стоило Маркусу выйти из конторы, как все протоколы летели в печку. Так что вот тебе вторая теория.
— Мстительные браконьеры?
— Браконьеры, которых бьют по кошельку. Маркус повадился разорять их тайники.
— Тайники? — переспросил я, поднимая брови.
— Большую часть денег браконьеры выручают не от продажи оленины ресторанам. Они много наваривают на ловле птиц. Забирают птенцов, ставят силки на вьюрков и малиновок. За них хорошо платят.
— А Маркус убирал силки.
— Именно.
— Веский мотив, чтобы убить его?
— Это дело совести каждого. Но вот послушай: в конце семидесятых я застукал Эльмара с полным мешком птиц. Галки, одна завирушка и два птенца белой куропатки. Он сказал, что знает одного типа в Салорно, который выложит за птенцов немалую сумму.
— Какую?
— Через неделю мы с ним поехали в Тренто покупать «ардженту» цвета слоновой кости.
— Ему столько заплатили?
Луис пожал плечами:
— Конечно, две куропатки его не сделали богачом, но я бы сказал, что немалая часть суммы происходила из того мешка.
