Несчастный случай - Гарднер Лиза

Тридцать два года. Последние пятнадцать лет никаких планов на День благодарения, Рождество и Пасху. По праздникам она всегда работала, потому что других занятий просто не было. Другие спешили домой, к семьям, добродушно поругивая тещ и свекровей, проклиная связанные с торжествами расходы, отпуская шуточки по поводу неудачных подарков. Иногда сама концепция семьи представлялась Рейни неким подобием эксклюзивного клуба. Другие были его членами, она оставалась посторонней. Рейни могли пригласить в этот клуб из жалости, но она никогда бы не стала своей за столом.

Господи, хоть бы Куинси проснулся. Ей хотелось… Ей так хотелось с ним поговорить. Прямо сейчас. Может быть, даже положить голову ему на плечо и услышать, как он скажет, что все будет в порядке. «Надо верить», — сказал Куинси. Ах, если бы все было так просто!

— Восемь месяцев назад, — заговорила Рейни, — в Бейкерсвилле появился один человек, пытавшийся найти мою мать. Люк сообщил мне об этом пару месяцев спустя, но так и не назвал его имени — тогда это казалось не важным. Сегодня Люк просмотрел записи — того человека звали Рональд Доусон. Вскоре после появления Ронни помощник окружного прокурора снял с меня обвинение в уголовном преступлении. Я тогда подумала, что это дело рук Куинси, и даже разозлилась на него. Сегодня после встречи с Мицем я позвонила помощнику прокурора. Куинси с ним не разговаривал. Снять с меня обвинения попросил сам окружной прокурор. По слухам, он снова собирается участвовать в выборах, и, как намекнул помощник, недавно его предвыборный штаб получил крупное пожертвование от одного местного жителя, известного под именем Рональда Доусона.

— Ну, вот видишь, Рейни. Значит, никакого совпадения нет. Рональд Доусон начал разыскивать тебя чуть ли не год назад, и у тебя есть доказательство,

— Тристан Шендлинг затеял игру по меньшей мере двадцать месяцев назад. Его участие исключать нельзя.

— Но тогда он был занят Мэнди, а потом переключился на мою мать. Невозможно находиться одновременно в разных частях страны, на противоположных побережьях.

— А почему бы и нет? Телефон, Интернет, телеграф. Да и на самолете всего восемь часов. Не так уж и трудно прилететь на Западное побережье на денек. Удовольствие, конечно, не самое большое, но это реально.

— Если бы он захотел выбрать тебя своей целью, то нашел бы менее дорогие и более простые способы, чем проверка на совпадение ДНК и финансовая поддержка претендента на кресло окружного прокурора, — возразила Кимберли.

— Дешевые и простые способы не для мистера Шендлинга. Он вышел на тропу войны. И нам неизвестно, сколько у него денег.

Кимберли нахмурилась.

— Ты хочешь, чтобы этот человек оказался твоим отцом, или не хочешь?

— Не знаю. Я просто… не знаю.

Немного помолчав, Кимберли проговорила:

— Рейни, я бы никогда не подумала, что ты такая пессимистка.

— О Господи, тебя нужно вернуть в колледж.

— Но это же правда! Возможно, ты стоишь на пороге чего-то удивительного, но все равно подготавливаешься к неудаче, а не воодушевляешься мечтами о новом будущем. О… — Она кивнула. — Ты и мой отец. Теперь понятно.

— Вот только этого мне сейчас не хватало, — застонала Рейни. — Прошу, давай не будем об этом. Но Кимберли как будто и не слышала:

— Я думала, что в ваших отношениях сдерживающий фактор — мой отец. Принимая во внимание его проблемы с собственным отцом, холодность с детьми, страх близости с мамой. Но на сей раз дело не в нем, да? Дело в тебе. Именно ты не веришь в прочность отношений.

— Почему вы так упорно говорите о доверии, словно жизнь ничем не отличается от диснеевских мультфильмов? Кимберли, моя мать била меня просто так, ради удовольствия. Мой отец был по сути донором спермы, который трахнул городскую шлюху и двинулся дальше. Через семнадцать лет мамин дружок решил, что она недостаточно хороша для него, и обратил внимание на меня. У меня проблемы с доверием? Я не верю в людей? Да, черт возьми, я им не верю. Моя мать была жадной, злобной, сварливой алкоголичкой. И все же я любила ее. Мир устроен не по Диснею, он гораздо сложнее.

— Мой отец не пьет.

— Дай ему еще пару дней, — угрюмо пробормотала Рейни. — Совсем недавно он не употреблял крепких выражений и не строил планов мести, а сейчас и то и другое у него прекрасно получается.

— Он никогда не сделает тебе ничего плохого, — серьезно произнесла Кимберли. Рейни застонала:

— Упаси меня Бог от психоаналитиков. Кимберли, послушай… Я знаю, что твой отец хороший парень. Знаю, что он не такой, как другие. Но знание бывает разное. Как тебе объяснить? Одно дело понимать что-то интеллектуально. Говорить себе, что Куинси не такой, как все, что он никогда не сделает мне ничего плохого. Другое дело — изменить привычный образ мышления. Поверить по-настоящему, эмоционально. Почувствовать себя уверенно, знать, что тебе ничто не угрожает.

— Я убеждаю себя, что мама умерла, — сказала вдруг Кимберли, — но поверить в это не могу. Рейни кивнула, и голос у нее смягчился:

— Да, что-то вроде того.

— Я говорю себе, что мама ни в чем не виновата, что Мэнди ни в чем не виновата, что папа ни в чем не виноват. Но все равно злюсь на них всех. Они оставили меня. Да я сильная и должна выдержать, но я не хочу быть такой сильной. Из-за этого я на них и злюсь.

— А я постоянно вижу один и тот же сон. Два или три раза в неделю. Слоненок бежит по пустыне. Его мать умерла, он совсем один, и ему жутко хочется пить. Потом появляются другие слоны, но вместо того чтобы помочь, они бьют малыша и прогоняют, потому что он — угроза выживанию стада. Слоненок крепчает. Борется за жизнь и все равно бредет за ними. В конце концов они находят воду. Я успокаиваюсь. Во сне мне хочется думать, что с малышом все будет хорошо. Не зря же он так упорно держался за жизнь. Теперь с ним ничего не случится. И тут появляются шакалы и раздирают его на куски. Я просыпаюсь, а в ушах у меня звучат его крики. Мне никак не удается избавиться от этого сна.

— В прошлом году мы читали одно исследование о том, почему дети на определенной стадии хотят слушать одну и ту же сказку. Ученые пришли к выводу, что в сказке есть что-то, какая-то тема или проблема, с которой дети идентифицируют себя. Когда проблема решается, необходимость слушать сказку отпадает. Но до тех пор они будут требовать ее снова и снова, каждый вечер.

— Так что, я — четырехлетний ребенок?

— В этом сне ты идентифицируешь себя с чем-то. Возможно, со слоненком.

— Слоненок умирает.

— Но борется за жизнь.

— Ему никто не помогает. Он хочет стать частью стада. Но возможно, ему стоило бы остаться одному.

— Слоненком руководит инстинкт. Инстинкт требует, чтобы каждый был частью чего-то. С эволюционной точки зрения мы сильнее тогда, когда держимся вместе.

— Но только не в моей истории. В моем сне желание быть вместе с другими становится причиной смерти слоненка.

— Нет, Рейни. В твоем сне желание слоненка быть частью стада дает ему стимул для борьбы за жизнь. Ради чего он идет через пустыню? Почему встает с земли, когда его сбивают? Он не борется за жизнь ради самой жизни. Слоненок — стадное животное. Он борется за то, чтобы присоединиться к стаду, им движет надежда на то, что если продолжать бороться, то рано или поздно его примут. Засуха кончится, и его примут. Или он докажет свою стойкость, и его примут. Так или иначе, но в конце концов он будет со стадом. То же относится и к тебе, Рейни. Мать била тебя, но ты верила, что когда-нибудь все наладится. Иначе ты бы уже спилась или совершила самоубийство. Но ты не спилась и не покончила с собой. Почему?

— Потому что я упрямая, — пробормотала Рейни. — И глупая.

Кимберли улыбнулась:

— Но еще потому, что ты надеешься. Тебе не очень комфортно с этой стороной собственной личности. Понимаю. Я надеюсь, что когда-нибудь убью Тристана Шендлинга. Мне не очень приятно от таких мыслей, но время еще есть.

— Кимберли, — мягко сказала Рейни, — послушай мой совет — откажись от этого плана. Тристан Шендлинг — кусок дерьма. Тебе придется играть по его правилам, а потом ты никогда не избавишься от этой вони. Он погубит тебя. Ты просто станешь такой же, как он.