– Я могла бы попытаться, – проговорила я наконец, видя, что Инга не сводит с меня внимательного взгляда. – Давайте продолжим наводить справки, вы по своим каналам, я – по своим. Через пару-тройку дней созвонимся, идет? Может, у нас появятся какие-нибудь новые сведения.
– У вас есть дети? – вместо ответа поинтересовалась Шацкая.
– Сын. Ему двадцать. Но в армии Дэн не служил, потому что поступил в институт, – тут же добавила я, предвосхищая ее следующий вопрос.
– Вам повезло, – глухо произнесла Инга. – Лучше рожать девочек!
* * *
Войдя в квартиру Никиты, я увидела, что со времени моего последнего визита здесь практически ничего не изменилось – все та же безликая, но удобная и функциональная мебель из «ИКЕИ». Правда, на стенах появились новые фотографии – в основном его бывших однополчан из Осетии на фоне разрушенных зданий. Встречались и снимки с нынешнего места работы – в окружении коллег или пациентов. Никита работает трансплантологом в Алмазовском центре. Андрею он как сын, хотя кровные узы их не связывают. Никита – пасынок бывшей жены Лицкявичуса. Когда они развелись, она вышла замуж за друга Андрея, у которого рос маленький сын Никита. Так уж вышло, что, несмотря на полный разрыв с женой и отказ общаться с ней, Андрей не держал зла на друга и души не чаял в Никите. Для парня же Андрей всегда служил примером, и впоследствии, вопреки его воле, пошел по стопам Лицкявичуса – поступил в Военмед и колесил по «горячим точкам», пока не получил тяжелейшее ранение в ногу. Случилось это в Южной Осетии. Раненый Никита и еще один его приятель оказались в разрушенном здании больницы, потеряв надежду на то, что их найдут. Именно Андрей организовал спасательную операцию, а потом, когда хирург сказал, что в полевых условиях спасти ногу почти невозможно и лучше ампутировать ее, чтобы спасти жизнь парню, Андрей удержал его руку. Только благодаря этому Никита теперь может ходить. Иногда он опирается на трость, но я подозреваю, что делает он это исключительно в корыстных целях: вид симпатичного молодого мужчины с мальчишеской улыбкой, у которого имеется небольшой физический недостаток, безотказно действует на женщин всех возрастов и профессий.
– Кофе будешь? – спросил Никита, когда я закончила разглядывать снимки на стенах и уселась на диван.
– Обязательно!
Он исчез на кухне и через несколько минут появился с подносом.
– Ты, я вижу, купил кофеварку? – приятно удивилась я.
– А как же тебя принимать-то? – пожал он плечами. – Ты же растворимый не пьешь!
– Так как там насчет моего дела? – спросила я.
– Рассказываю. Странное что-то творится: я обратился к людям, для которых обычно нет ничего невозможного. Тем не менее они не смогли помочь!
– Что, совсем ничем? – разочарованно уточнила я.
– Только тем, что разъяснили: соваться в эту область не стоит.
– Ну да, конечно! – злобно фыркнула я. – Военная тайна! Мальчишки, значит, мрут как мухи, а они отказываются говорить?!
– Зато я узнал для тебя кое-какие имена.
– Тех, кто еще погиб на той заставе, да? – догадалась я, воспрянув духом.
– Точно. Не все они проживали в Питере, но что есть расстояния при наличии современных способов связи, верно?
– Ты совершенно прав!
– Слушай, а ты…
Никита осекся, и мне даже показалось, что он покраснел.
– Что, Ник?
– Дядя Андрей так внезапно усвистал в Америку… Ты не знаешь, что случилось?
– Случилось? – удивилась я. – Что могло случиться? Он же всегда разъезжал по свету с лекциями, а почему ты спрашиваешь?
– Дядя Андрей давно говорил, что собирается завязать с дальними поездками – после операции он стал плохо переносить самолет.
– Правда? – пробормотала я.
– И он ничего не сообщал мне о своих планах, и вдруг – улетел. Я думал, ты знаешь почему.
Мне не приходило в голову, что Андрей мог улететь из-за того, что я прекратила наши отношения – такой сильный человек не мог настолько тяжело переживать разрыв с женщиной! Тем не менее слова Никиты говорили о том, что я, возможно, ошибалась, считая Андрея пуленепробиваемым с эмоциональной точки зрения.
– Нет, Ник, мне ничего не известно, – ответила я. – Андрей Эдуардович не делился со мной своими планами.
Парень посмотрел на меня, и я почувствовала, что он о чем-то догадывается. Нам с Андреем успешно удавалось скрывать отношения от коллег, но, кажется, некоторые, наиболее внимательные, все-таки нас подозревали. Ну, ничего – теперь-то и подозревать нечего, ведь все кончено!
* * *
В квартире Бероевых было чисто, как в операционной.
– Не могу без дела сидеть, – пояснила хозяйка дома, Анна Емельяновна, облаченная в старые джинсы и мужскую рубашку. – Раз пять уже все здесь перемыла, но никак успокоиться не могу!
– Еще бы! – сочувственно покачала я головой. – Вы успокоительное принимаете?
– Не люблю я лекарства пить – одно лечишь, другое калечишь.
– Вам не предлагали с психологом пообщаться?
– Вы намекаете на то, что у меня с головой не в порядке?
– Да нет, но вы ведь сына потеряли, а это такая серьезная психологическая травма!
– Ничего, – мотнула коротко стриженной головой женщина, – справлюсь. Вы не подумайте, что я черствая такая, – тут же добавила она, – но мне сейчас никак раскисать нельзя: пока не выясню, что с моим Феденькой случилось, не могу я горю предаваться!
Сильная женщина, ничего не скажешь – права Инга Шацкая!
– А вы ведь не из прокуратуры, да? Из какого-то Отдела…
– Медицинских расследований, – подсказала я. – Но я здесь не по делам Отдела, а потому, что мать мальчика, который погиб с вашим сыном, – моя коллега.
– Вы о Косте Макарове говорите?
– Ваш сын писал о нем?
– Да, – вздохнула Бероева. – Они с Федей лучшими друзьями были – как в учебке познакомились, так и… Господи, они ведь служить только начали!
Она медленно сняла передник, надетый поверх джинсов, и проводила меня в гостиную. Вся мебель была сдвинута к стенам, и только большой ковер еще оставался на полу в середине комнаты.
– Вы замужем? – спросила Бероева, присаживаясь в стоящее боком кресло и делая мне знак последовать ее примеру.
Я кивнула.
– А я вот – нет, – усмехнулась она. – Одна Федюшку растила – с того самого дня, как родила. Но я не жаловалась, а теперь…
Она развела руками. Я во все глаза смотрела на эту женщину. Она лишилась самого дорогого на свете, но не выглядела сломленной. Видимо, держать себя в руках Анна умудрялась лишь мыслями о том, что должна решить загадку гибели сына. «А что, – спросила я себя, – если никакой загадки нет? Допустим, парни действительно погибли по собственной глупости. Забыв на минуту о том, что военная часть, где погибли ребята, пользуется дурной славой, можно ли с уверенностью сказать, что дело попахивает чем-то незаконным – разве в армии не происходит несчастных случаев? Что станется с Бероевой, если выяснится, что все именно так, как ей сообщили в письме – найдет ли она в себе силы жить дальше?»
– Анна Емельяновна, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, без излишних эмоций, – мне кажется, вам все-таки стоит поговорить со специалистом. Вот, возьмите, – и я протянула ей вытащенную из сумки визитку Павла Кобзева, психиатра и моего коллеги по ОМР. – Это очень хороший специалист, – пояснила я, пока Бероева нерешительно вертела карточку в руках. – Обратиться за помощью – это в порядке вещей и вовсе не означает, что вы ненормальная! Каждому человеку в определенные моменты требуется поддержка.
– А вы сами обратились бы к нему? – испытующе глядя мне в глаза, спросила Бероева.
– Обращалась, и не раз, – честно ответила я. – Потому и могу с легкой душой рекомендовать его всем, кому требуется консультация такого рода.
– Я подумаю, – кивнула Бероева.
– Кстати, у вас сохранились письма Федора? – сменила я тему.
– Конечно! Принести?
