– С самого начала, – кивнул финн. – Ему нужен был клавишник. Я всю жизнь занимался фортепьяно, но бредил роком, надеясь стать рок-звездой. Добиться чего-то в Финляндии практически невозможно – слишком маленькая страна с ограниченной массовой культурой. Макс явился прямо как Санта-Клаус! Потом к нам присоединились остальные – всего шестеро. И мы отправились в Мюнхен.
– На какие деньги, позвольте спросить?
– Все устраивал Макс: он был нашим менеджером, агентом по связям с общественностью и, само собой, генератором идей. Он решал вопросы репертуара, площадок, продажи билетов, разбирался с гостиницами и так далее. Не знаю, откуда у него брались силы, но мы называли его перпетуум-мобиле, наш «вечный двигатель». Дела быстро пошли в гору. Макс решил, что для привлечения публики необходимо играть то, что понятно людям. Он выбирал известные произведения классики, несложные, но приятные неискушенному уху, и писал новые аранжировки. Между ними мы вклинивали рок– и поп-классику. За время учебы за границей Максу удалось свести дружбу с известными музыкантами, и они согласились помочь в «раскрутке» новой классик-группы. Мы начали играть со знаменитыми на весь мир оркестрами. Когда в две тысячи восьмом мы вернулись в Питер, здесь нас уже знали, и с нуля начинать не пришлось. На это Макс и рассчитывал. Нас приглашали на телевидение, и к нашим услугам были самые крупные площадки в любых городах.
– А как у Макса возникла мысль заняться детским творчеством? – спросила Неля.
– Он считал, что в вашей стране недооценивают классическую музыку, – ответил тот. – Макс говорил, что при советской власти отношение к ней было иным – ни один сборный концерт не обходился без Мусоргского или Глинки, а народ прямо-таки ломился в филармонию. Макс верил, что классику необходимо «насаждать», только делать это нужно исподволь, чтобы люди сами захотели слушать. А для этого нужно сделать музыку доступной и понятной. И он понимал, что начинать следует с тех, чей вкус не испорчен музыкальным ширпотребом, то есть с детей. И мы отправились по городам, отбирая талантливых ребятишек, чьи родители не могли себе позволить профессиональное музыкальное образование. Макс хотел, чтобы они получили возможность развивать свой дар. В это дело он и вложил все свои деньги, а также взял кредиты, надеясь на успешное воплощение идеи. Так и случилось бы, если б… Что… могло произойти?!
В глазах Аарне читалась растерянность.
– Я тоже хотела бы это выяснить, – ответила Неля. – Похоже, только сестра Макса в состоянии прояснить ситуацию.
– Арина отказывается разговаривать! – буркнул финн. – Думаете, она переменит отношение только потому, что вы ее об этом попросите?
– Может, и переменит, – усмехнулась Неля. – Если, к примеру, я скажу ей, что сообщу журналистской братии о местонахождении Макса Рощина? Мне поверят, ведь я работаю в «Синей Горке» и знаю все из первых рук!
– Вы это сделаете? – недоверчиво переспросил финн. – И не побоитесь потерять работу?
Неля решила не говорить Аарне, что ее «работа» в лечебнице являлась не чем иным, как помощью старому другу, поэтому эта потеря мало что значила.
– Вы сказали, – продолжил между тем Аарне, – что, согласно диагнозу, Макс может представлять опасность для окружающих. На фото, которые вы мне показали, уж извините… короче, тот человек, на снимках, вряд ли может кому-то причинить вред!
– Ну да, ведь он находится под воздействием сильнодействующих препаратов, – согласилась Неля.
– Значит, это и есть ваше лечение – сделать из человека идиота? Макс – гений, понимаете? Говорят, все гении ненормальны в той или иной степени, но Макс – он не такой: он самый спокойный человек, которого я знаю! Что ему скармливают в вашей психушке?
– В интернате, – поморщившись, поправила Неля: она терпеть не могла слова «психушка» – как будто речь о каком-то отвратительном месте! – Название «ларгактил» вам, конечно, ни о чем не говорит?
– Разумеется! – ощерился Аарне. – Что это за фигня?
– Антипсихотическое средство, действующим веществом является хлорпромазин. Честно говоря, меня удивили две вещи: во-первых, вашему другу прописали инъекции, а не драже или таблетки. Во-вторых, этот препарат используется в его лечении на протяжении очень долгого времени.
– Это необычно?
– Ларгактил обладает седативным свойством и купирует различные виды психомоторного возбуждения, уменьшая агрессивность. Одной из главных особенностей хлорпромазина является угнетение условно-рефлекторной деятельности, то есть двигательно-оборонительных рефлексов, и расслабление скелетной мускулатуры при сохраненном сознании. При назначении в больших дозах возникает сон.
– То есть вы превращаете Макса в овощ? – уточнил Аарне.
– Я не его лечащий врач, не забывайте! – предупреждающе повысила голос Неля, не желая быть обвиненной в чужих грехах. – Но кое в чем вы правы. Антипсихотический эффект ларгактила развивается в течение недели, когда достигается стабильная концентрация препарата в плазме, а Максу вкалывают его уже несколько месяцев!
– А какие, как это… показания к применению этого вашего ларгактила? – поинтересовался Аарне.
– Психомоторное возбуждение, острые бредовые состояния, алкогольный психоз и так далее.
Он снова взъерошил шевелюру пятерней, изумленно покачивая головой.
– Насколько опасен препарат? – спросил он.
– Если применять по правилам, то не более опасен, чем другие антипсихотические средства. Они все, в той или иной мере, не безобидны. У хлорпромазина имеются серьезные побочные действия.
– Например?
– Сонливость, головокружение, резкое снижение артериального давления. При длительном применении в высоких дозах случаются судороги, тремор, тошнота, рвота и нейролептическая депрессия. Иногда нарушается сердечный ритм.
– Да как вообще можно прописывать такую отраву?!
– Как я уже упоминала, в малых дозах…
– Кто этот мясник, который ставит на нем опыты?! – перебил финн.
– Успокойтесь, Аарне, – примирительно подняла руки Неля. – Никто не желает Максу зла, но для начала необходимо выяснить, как ваш друг вляпался в такую историю!
– Хотите кофе? – вдруг спросил хозяин квартиры. – Или, может, чего-нибудь покрепче?
– Кофе достаточно, спасибо.
Аарне вышел на кухню.
– А могу задать личный вопрос? – спросила Неля, когда он вернулся с двумя чашками кофе.
– Конечно.
– Откуда вы так хорошо знаете русский?
– Мой отец работал в топливно-энергетическом секторе, и его компания сотрудничала с российской. Я пять лет жил в Петербурге и ходил в русскую школу. Познакомившись с Максом, снова оказался тут и живу уже десять лет, не считая тех пяти, в детстве. Я хочу его навестить, – без всякого перехода добавил Аарне.
– Боюсь, сейчас это невозможно.
– Почему? Лечебница – это ведь не тюрьма?
– Конечно, нет! Но сейчас самое важное, в интересах Макса, чтобы никто не знал о нашей беседе, ясно? Кроме того, вы ведь собираетесь на гастроли?
– Да, – кисло признал Аарне. – Но теперь, когда я знаю, что случилось с Максом, мне даже как-то неловко… Это ведь все благодаря ему, понимаете? Наша группа распалась, проект рухнул, но он сделал нас, и только по этой причине у каждого сейчас успешная карьера. И лишь он остался совершенно один!
– Чем вы можете помочь Максу – он вас даже не узнает!
– Я вернусь через пару недель. Могу я связаться с вами, когда приеду?
– Обязательно. Может, тогда мне уже будет что рассказать.
В лифте в кармане завибрировал телефон. Звонила мама. По мере того как Неля вслушивалась в ее взволнованный голос, ее глаза наполнялись слезами.
* * *
Телефон Лычко молчал вторые сутки, и Любавин решил, что придется ехать. Бывшая работница «Горки» проживала в центре, недалеко от Исаакиевского собора. Дома здесь старые, но многие удостоились капитального ремонта и выглядели вполне презентабельно. Профессор спросил себя, как простой врач психиатрической лечебницы мог позволить себе такую роскошь?
