– Ольга я… Ольга Сергевна. Иночкина… – Женщина говорила сбивчиво, то и дело запинаясь.
Марина знала, что такое бывает обычно в двух случаях – когда люди эмоционально неуравновешенны или когда мысли человека намного опережают его речь и он, пытаясь их обуздать, вынужден постоянно останавливаться, чтобы «догнать».
– А как вы, собственно, сюда прошли? – полюбопытствовала она, оглядывая более чем скромный наряд посетительницы: она приняла бы ее за уборщицу, если бы та сама не сказала, что пришла по делу.
– Охранник… отошел по нужде, – с запинкой пояснила женщина. – Он не виноват, правда, – я просто дождалась, пока он, ну… уйдет.
Марина с тоской покосилась на пакет с японскими блюдами: какой черт дернул эту бабу припереться аккурат в тот момент, когда она решила заморить червячка?! С другой стороны, уж больно она несчастная на вид – может, и впрямь что серьезное стряслось?
Марина подавила тяжелый вздох и спросила:
– Вы обедали?
– Ч-что? – переспросила удивленная клиентка.
– Ну, обедали вы сегодня или нет?
– Я не… нет еще. А что?
– Как вы относитесь к японской кухне?
* * *
Мономах закрыл файл и выключил компьютер: похоже, на сегодня все.
Взглянув на часы, он увидел, что они показывают половину восьмого – это никуда не годится!
Сархат, конечно, уже выгулял Жука, но пес любит, чтобы хозяин приходил домой в строго определенное время, да и начальство не стоит баловать, показывая, что ему нечем заняться, кроме работы…
Ах да, начальства-то нету! С тех пор как Муратова отстранили от должности (читай: сняли), исполняющего его обязанности пока так и не назначили. Временно сложные проблемы решали начмеды, и такая ситуация Мономаха вполне устраивала. Правда, долго так продолжаться не могло: рано или поздно, в больнице появится «новая метла», и нет никаких гарантий, что она не окажется еще почище бывшего главного!
Порой Мономаху казалось, что начальники – особая порода людей, которых выращивают в своего рода инкубаторах, откуда они выходят с набором специфических качеств – хамоватостью, непоколебимой самоуверенностью и пренебрежением к чувствам и нуждам окружающих.
Мономах заведовал отделением крупной многопрофильной больницы, но себя он к этой категории, разумеется, не относил. А вот Муратов в полной мере соответствовал его представлениям о «начальственной» персоне!
Надев пальто, он в последний раз окинул взглядом кабинет, проверяя, не забыл ли чего, и вышел в коридор. Он как раз возился с замком, когда на него налетела Алина, хорошенькая медсестричка, с некоторых пор являвшаяся еще и богатой наследницей [11].
Честно говоря, Мономах ожидал, что она уволится и станет жить на дивиденды, однако ничего подобного не произошло: Алина как работала в его отделении, так и продолжала трудиться, ничуть не кичась тем, что могла бы этого не делать и жить припеваючи. Только вот некоторые медсестры, и даже врачи, недолюбливали девушку, завидуя ее неожиданной удаче и считая, что она ничем этого не заслужила. А вот Мономах полагал, что хороший человек заслуживает счастья просто за то, что у него легкий характер и доброе сердце!
– Алина, что случилось? – поинтересовался он, глядя на взволнованное лицо медсестры. – У нас пожар?
– Ой, Владимир Всеволодович, вы Севана Багратовича не видели?
– А он что, здесь еще?
– У него дежурство…
– Ах да, верно! Нет, не видел. А что произошло-то?
– Там пациентка его буянит, порывается уйти!
– Так пусть уходит – мы никого не держим!
– Но ей только утром сделали операцию, она не может ходить, понимаете?!
– Погодите, это, как ее… Карпенко, что ли?
– Точно, Карпенко!
– И куда же она намылилась?
– Говорит, домой ей надо, у нее дети…
– Ладно, пошли! В какой она палате?
– В четырнадцатой.
Размашистым шагом он двинулся по коридору. Алина семенила следом, едва за ним поспевая.
Когда они подошли к палате, она забежала вперед и распахнула дверь перед Мономахом. Каждая палата была разделена надвое, и из левой доносились возбужденные голоса:
– Ну, куда ты собралась, дурочка! – увещевал кого-то густой, низкий женский голос. – Ты же на ногах не держишься!
– Да пусть идет! – возразил надтреснутый, старческий. – Меньше народу, больше кислороду!
Во втором голосе Мономах безошибочно узнал противную старушенцию Игнаткину, которой он самолично делал плановую операцию по замене сустава. Бабка скандалила по любому поводу, и медсестры старались пореже заходить в палату, из-за чего страдали и другие пациентки, которым не посчастливилось лежать в ее неприятной компании.
– Так, что тут за сыр-бор? – вопросил он, толкнув дверь, отделяющую предбанник с умывальником и дверьми в туалет и душевую.
Его изумленному взору предстала следующая картина. Пациентка лет сорока, сидя поверх шерстяного одеяла, закидывала в полиэтиленовый пакет вещи из тумбочки. Одна ее нога находилась в ортопедическом чулке, и ей было весьма неудобно заниматься своим делом, так как ее правая рука висела на перевязи, загипсованная.
– Владимир Всеволодович, она уходить собралась! – пожаловалась пожилая пациентка, лежащая у окна – похоже, это она пыталась урезонить сумасшедшую мамашу.
– Вы что, ополоумели, Карпенко? – не совсем вежливо обратился он к женщине, затравленно глядящей на него снизу вверх. – У вас сложные переломы плеча и голеностопа, как вы намереваетесь до дома добираться?
– Можно вызвать такси, – проскрежетала Игнаткина, буравя Мономаха черными глазами-бусинками из-под морщинистых век.
Интересно, есть ли на свете хоть один человек, питающий к этой гарпии добрые чувства?
– Точно, – кивнул он, – можно даже связаться с МЧС и вызвать вертолет для вашего удобства, Карпенко, но мне кажется, что вам все же стоит подумать о том, чтобы остаться в больнице и вылечиться.
– Я не могу! – пробормотала больная. – У меня дети…
– За ними некому присмотреть?
– Вы не понимаете…
– Если есть необходимость, можно позвонить в службу опеки и попросить…
– Нет! – пронзительно взвизгнула Карпенко. – Не надо никуда звонить, пожалуйста!
– Да это же временная мера…
– Нет, не надо, не надо!
Мономах и Алина встревоженно переглянулись: пациентка определенно вела себя неадекватно. Она попыталась встать и растянулась бы на полу, не подхвати ее Мономах и не верни на место.
Держа ее, он ощутил, что тело женщины бьет крупная дрожь. Мономах сделал Алине едва заметный знак— к счастью, девушка обладала способностью понимать врачей с полувзгляда.
– Вы не понимаете, я не могу остаться! – бормотала Карпенко, пытаясь высвободиться из мертвой хватки Мономаха. – Они забрали детей, и я даже не знаю… ну, почему вы меня не слушаете?!
Вернувшаяся в палату Алина, пользуясь тем, что он крепко удерживает женщину на койке, стараясь не повредить ее оперированную руку, привычным движением воткнула в здоровое плечо пациентки шприц с реланиумом.
– В психушке таким место! – авторитетно заявила «гарпия», откидываясь на подушку с разочарованным выражением на физиономии: «концерт» окончен, и дальнейших развлечений не предвидится.
Некоторое время Карпенко брыкалась, но потом лекарство возымело действие, и она притихла. Реланиум не вызывает снотворного эффекта, поэтому она оставалась в полном сознании.
– Пожалуйста, послушайте меня! – простонала она. – Мне нужно… срочно нужно домой!
– Что случилось? – спросил Мономах, усаживаясь на краешек койки. – Ваши дети что, одни, без присмотра?
– За ними… Оля смотрит.
– Кто такая Оля?
– Дочка моя… старшая.
– Ну и в чем же тогда проблема?
– Они забрали моих младших! – всхлипнула женщина. – Мне нужно домой…
– Кто забрал? – перебил Мономах. – Кто это «они»?
– Органы опеки! Они пришли и забрали их, я забегала по инстанциям, а тут эта авария так некстати… Оля всего лишь ребенок, она не может сама со всем разобраться… Да не станут они с ней разговаривать, понимаете?! А еще Витя…
