– Хорошо, я понимаю, чем ваш брат привлек Лиду, но чем она-то его заинтересовала? – недоумевал Белкин. – Мне кажется, у него имелся огромный выбор девушек одного с ним круга!
– Это да… Мне кажется, Лидка просто была в новинку, понимаете?
– Боюсь, не совсем…
– Ну, все прошлые девчонки Славки интересовались только шопингом, фитнесом и цацками, а Лидка… Она добрая, трудолюбивая, книжки умные читала, да еще и его любила – по-настоящему, ясно? Уж как она убивалась, когда Славка разбился – наверное, больше, чем все мы… Кроме папы, конечно: он до сих пор иногда брата в толпе ищет, со спины других парней за него принимает… Мне даже пришлось ей психоаналитика искать!
– Вы нашли Лиде психиатра? – переспросил Белкин.
– Не психиатра, а психоаналитика, – поправила Полина. – Вернее даже, клинического психолога. Я боялась, Лидка что-то с собой может сделать… нехорошее. Видит бог, я обожала Славку, но даже ради него не стоило сводить счеты с жизнью!
– И что, помог психолог Лиде? Полина пожала плечами.
– Как Славка разбился, мы почти не общались, – ответила она. – Может, и помог… Так, вы говорите, убили Лидку?
После услышанного Белкин уже не был в этом уверен, поэтому просто кивнул.
– А кто убил, за что? Знаете, по-моему, нет такого человека, которому Лидка мешала или просто успела бы навредить!
– Почему вы так считаете?
– Безобидная она… была. Ей же всего двадцать четыре года, ну кому могло понадобиться ее убивать?!
* * *
Отношения Мономаха с заведующим инфекционным отделением Олешиным можно было охарактеризовать одним словом – никакие. Не потому, что эти двое не ладили, а из-за того лишь, что им практически не приходилось общаться. Они не сталкивались по работе, не имели общих пациентов и встречались только на общебольничных «летучках», едва узнавая друг друга в лицо. Поэтому Мономах удивился, когда Олешин сразу назвал его по имени-отчеству, одновременно протягивая руку для приветствия. И это – при том, что именно Мономах пришел к нему, а не наоборот.
В отличие от Олешина, Мономаху пришлось выяснить имя-отчество визави в отделе кадров, потому что в его отделении никто понятия не имел, как зовут завинфекционным.
– Гурнов рассказал мне о проблемах Тактарова, – сразу сказал Олешин, не успел Мономах открыть рот. – Вы ведь здесь из-за этого?
– Ну, не совсем, – ответил тот. – Хотел навести справки о пациентке…
– О Валерии Протасенко? Интересно, что пришли вы, а не Тактаров: его, похоже, это дело вовсе не интересует! А зря, ведь вся больница гудит, что он то ли проморгал анализы, то ли…
– Давайте начистоту, Антон Семенович, – перебил завинфекционным Мономах. – Вам удалось поставить диагноз?
– Нет, но…
– Неужели вы всерьез думаете, что, даже будь анализы Протасенко в полном порядке – в смысле, сделаны неделю назад, – вы бы знали, что с ней?
Олешин озадаченно хмыкнул.
– Мне казалось, что Тактаров – не самый ваш близкий друг, – сказал он. – Почему вы его защищаете?
– Не защищаю, а интересуюсь: я, видите ли, очень любопытен! После беседы с Иваном мой интерес возрос.
– Что ж, сам теряюсь в догадках, – вздохнул зав-инфекционным. – Признаться, я вызвал консультантов из Боткинской больницы, но не жду от них многого: старая гвардия с опытом вымирает, а остальные, вы уж меня простите…
Он не закончил, но этого и не требовалось.
Самое сложное в медицине – диагностика. Пациента можно исцелить лишь в том случае, если точно знаешь, чем именно он болен, в противном случае все, что ты делаешь, – симптоматическое лечение, от которого мало толку, особенно в случае инфекционных заболеваний.
– Есть ли у пациентки реакция на ципрофлоксацин и цефтриаксон? – поинтересовался Мономах.
– Как мертвому припарка!
– А какие симптомы есть, помимо жара и кашля с кровью?
– Головные боли, схваткообразные рези в животе. Сегодня утром несколько раз была сильная рвота с кровью и гноем.
– Как насчет менингита?
– Вторичного, вы имеете в виду? – уточнил Олешин.
– Ну да, как вариант. Или, раз ВИЧ и гонорея не подтвердились, может, сифилис? На его фоне частенько возникает вторичный менингит.
– Сифилис отрицательный, – покачал головой врач. – После того, что мы узнали об анализах Протасенко, проверили на все распространенные венерические заболевания – ноль.
– Ладно… Туберкулез? Или чего попроще – к примеру, гайморит, ангина, отит?
– Ничего этого в истории болезни нет.
– А вы с пациенткой говорили?
– Это сейчас не представляется возможным, Владимир Всеволодович: Протасенко чаще находится в состоянии замутненного сознания. Приходится общаться с ее истеричной мамашей!
– И что говорит мать?
– Удивительно, как мало она интересуется жизнью дочери! Вы видели Протасенко-старшую?
Мономах отрицательно качнул головой.
– Они похожи как две капли воды, только с разницей в двадцать пять лет. Обе – грудастые блондинки, искусственные губы, искусственные зубы…
– Погодите, младшенькой ведь, судя по всему, не больше двадцати пяти!
– И что? Сейчас они в восемнадцать начинают – все влияние СМИ и глянцевых журналов. Раньше, слава богу, в России нельзя… Нашей двадцать семь, между прочим! И мамаша, и дочурка – жертвы пластической хирургии и солярия, и, на мой не совсем, конечно, компетентный взгляд, кандидатки в клиентки психдиспансера.
– Почему?
– Ну, обе они какие-то истеричные, несдержанные. Мамаша вопит, что это в больнице, дескать, инфекцию занесли. Я ей пытался объяснить, что это невозможно, потому что ни одна инфекция так быстро не развивается, но она ничего слушать не желает и грозится подавать в суд, и в Комитет по здравоохранению уже бумагу накатала. Во всяком случае, она мне так сказала…
– Так все-таки, что говорит мать по поводу перенесенных дочерью болезней?
– Так я же вот и объясняю – она мало что знает! Дело в том, что Валерия тут жила одна, а в родном городе бывала наездами. Мать приехала к ней недавно, в гости. Задержалась, как видно. Она даже не знает, чем промышляет ее дочь!
– И чем же?
– Эскорт-услугами.
– Откуда вам это известно, если мать не в курсе?
– Откуда? Да я, честно говоря, даже не знаю, – пробормотал инфекционист, как будто впервые задумался над этим вопросом. – Лично мне, кажется, сказал Тактаров, а уж он от кого…
– Ясно. Получается, только из-за этого слуха у девицы заподозрили и ВИЧ, и гонорею?
– Не стоит забывать и о симптоматике: как ни крути, а она подходит под эти заболевания… Во всяком случае, раньше подходила. А теперь… Я думал о менингите, но общеинфекционные признаки…
– Отсутствуют? – подсказал Мономах.
– Никакой бледности кожных покровов, синюшности «носогубного треугольника», непрекращающейся жажды… Зато есть иктеричность [15] склер, что говорит о возможном повреждении печени. Вы правы, нужно проверить печень как следует – возможно, она увеличена… Пациентка страдает одышкой, у нее учащенный пульс и существенно снижено артериальное давление.
– Все это говорит в пользу менингита, – заметил Мономах. – Вполне возможно, вас ввело в заблуждение то, что рассказал вам о девушке Тактаров?
– Выходит, так, – поморщился Олешин, чувствуя себя не в своей тарелке: ему, профессионалу в данной области, недвусмысленно указывали на ошибку. Ошибку, которую, к счастью, еще можно исправить, если Мономах не ошибся с предполагаемым диагнозом.
– А что, если я поговорю с матерью Протасенко? – предложил Мономах.
– Господи, а вам-то это зачем?! – Поднявшееся было раздражение Олешина сменилось крайним изумлением.
– Говорю же – я любопытен. Случай нетипичный, и… Вдруг это все-таки не менингит, нам же необходимо выяснить, что творится с Протасенко!
– Я бы, честно говоря, сплавил ее в Боткинскую, – пробормотал инфекционист. – Но вы же понимаете, что без четкого диагноза ее будут отфутболивать обратно… Да, возможно, вам стоит поболтать со старшей Протасенко: вы – человек нейтральный, не имевший дела с Валерией, и ей нет нужды вам угрожать и закатывать истерики. Как только она появится, я вам позвоню.
