– Ясно. Дело в том, что нашли паренька в районе поселка Вартемяги. Знаете, где это?
– Под Всеволожском?
– Точно, от Питера примерно в тридцати километрах.
– Так, может, он и сам оттуда?
– А вот и нет: во всяком случае, ни в Вартемягах, ни во Всеволожске никто не заявлял о пропаже такого человека! Но проблема не в этом, а в том, что я посетил место, где его, по словам тех, кто позвонил в полицию, сбила машина.
– И что?
– А то, что, во-первых, он почему-то оказался не у самой дороги, а довольно далеко от нее, в подлеске…
– Ну и что – может, дополз?
– В сторону, противоположную той, где его могли легко обнаружить? – скептически поднял бровь дознаватель.
– Он же был в состоянии замутненного сознания – от боли, от удара, и не соображал, что делает!
– Может, оно, конечно, и так, но коллеги из ГИБДД не обнаружили следов экстренного торможения, хотя прочесали дорогу в обе стороны почти на километр!
– А что, если водитель и не тормозил? – предположил Мономах. – Разве вы с таким не сталкивались: испугался, решил, что его никто не видел, а значит, удастся избежать наказания?
– А как насчет следов крови?
– А что с ними?
– Никаких следов нет: все чисто! Врачи скорой утверждают, что потерпевший был весь в крови, когда его доставили в вашу больницу!
– Да, у него были открытые переломы берцовой и лучевой костей… – пробормотал Мономах. – Дождь смыл?
– Так не было в том районе дождя в сутки, когда случилось происшествие!
Мономах не мог не восхититься дотошностью людей, разбиравших ДТП: подобной тщательности трудно ожидать от работников ГИБДД, особенно если пострадавший не является известной личностью и СМИ не поднимают гвалта!
– Хорошо, – сказал Мономах, понимая, что у него закончились аргументы. – Как вам видится случившееся?
– Я ничего не могу утверждать, но, сдается мне, дело было так: потерпевшего привезли на машине и выкинули, возможно – бросили в подлеске, надеясь, что он мертв. То, что авария имела место, неоспоримо: ваша доктор Кац однозначно на это указала, но только вот произошла она вовсе не там, где обнаружили те… извиняюсь, жертву.
– Очень странно! – пробормотал Мономах.
– Понимаете теперь, как важно, чтобы парень заговорил?
– Естественно!
– Вы дадите мне знать, если в его состоянии произойдут изменения?
– Почему вы просите об этом меня, ведь его принимала доктор Кац, а его лечащий врач…
– Видите ли, лечащий врач не видел, как привезли пациента, и у меня создалось впечатление, что доктор Кац, как бы это помягче выразиться, недолюбливает органы следствия.
– Вы неправильно поняли! – поспешил на выручку коллеге Мономах. – Просто Суламифь Моисеевна ставит интересы пациентов выше других, ей кажется, что их требуется защищать от любых внешних воздействий, включая родственников.
– Кстати, о родственниках! – словно внезапно озаренный новой идеей, хлопнул себя по лбу ладонью Котов.
– Что, нашлись?
– Да нет, в том-то и дело! Но если вдруг они явятся, не могли бы вы сразу же меня известить? Вот мои телефоны, – и дознаватель протянул Мономаху карточку с номерами.
Когда Мономах вышел из здания больницы, дождь лил как из ведра – первый настоящий ливень в этом году!
Машину он оставил около магазина на другой стороне: начальство наконец решило заасфальтировать «лысое», разбитое тысячами колес покрытие стоянки, поэтому персоналу было предложено подыскать временное пристанище для своих «железных коней».
Чертыхнувшись при мысли, что придется целых двести метров бежать под струями ледяного душа с неба, Мономах приподнял воротник пальто и рысью припустил к дороге.
Перебежав ее (в совершено неположенном месте, надо сказать, так как «зебра», вопреки здравому смыслу, находилась не напротив входа в медицинское учреждение, а в нескольких десятках метров слева), он уперся в киоск, торговавший блинами, компотом и киселем. Он был популярен у пациентов, которые, пресытившись скудным больничным питанием, прибегали к нему подхарчиться чем-то, помимо жидких супов и каш, подаваемых в столовке.
Рядом с ларьком, тщетно пытаясь спрятаться под его козырьком, стоял абсолютно мокрый дядька неопределенного возраста. Красная физиономия, заплывшие глаза и набухшие брыли красноречиво говорили о злоупотреблении алкоголем. О том же свидетельствовал и характерный запах, исходивший от дядьки.
Мономах уже намеревался, миновав его, бежать к машине, как вдруг услышал:
– Мужик, купи птичку, а? Недорого!
Какую еще птичку? И тут Мономах заметил, что у ног пьянчужки стоит клетка, а в ней сидит некое существо – по-видимому, действительно пернатое. Только вот определить, к какому семейству относится данный вид, не представлялось возможным: очевидным было лишь то, что он крупный, а клетка слишком мала, и птице приходилось пригибать голову, чтобы не упереться в верхние прутья.
Ворона? Нет, слишком уж большая. Может, ворон? Да нет, клюв не похож…
Само собой, Мономах не имел намерения покупать птицу, да и не умел он с ними обращаться, но тут вдруг он поймал взгляд – человеческий взгляд, в котором читались одновременно безнадега и немая просьба.
Мономах знал, что собаки, кошки и лошади умеют так смотреть, но чтобы птица – это нечто новенькое и абсолютно неожиданное!
Пернатый смотрел на него исподлобья, выгнув шею, так как не мог поднять голову из-за чересчур низкого потолка клетки. У него была странная голова, будто бы поросшая волосами – вернее, было похоже, как будто ему на макушку какой-то шутник нахлобучил кудрявый парик. Из-под этой самой «шевелюры» на Мономаха и глядел яркий, круглый, внимательный глаз.
– Купи-и пти-ичку, мужи-ик! – заканючил дядька, переминаясь с ноги на ногу. Вода лилась с него потоком, как и с несчастного существа в клетке. – Холодно тут стоять, честно! Мне бы чего горячего выпить…
«Ага, – подумал Мономах, – в смысле – горячительного!»
Птица не сводила с него взгляда, и он, к собственному удивлению, спросил:
– Сколько стоит?
– Всего десять штук! Птица редкая, нигде за такие бабки не купишь, зуб даю!
Мономах сунул руку в нагрудный карман и нащупал одну-единственную бумажку в пять тысяч. До зарплаты еще два дня, но есть же кредитная карта…
Да на кой ему сдалась эта курица?!
– У меня только пять, – брякнул он.
– По рукам! – радостно взвизгнул дядька и ногой пододвинул клетку поближе к Мономаху.
Следовало просто уйти, ведь он ничего не должен ни этому пьянчужке, ни его странному питомцу, но Мономах почему-то покорно отдал купюру, поднял клетку (кстати, птичка оказалась чертовски тяжелой!) и зашагал к автомобилю, спрашивая себя, за каким лешим он так поступил.
С трудом погрузив клетку на заднее сиденье, он оглянулся: мужика и след простыл! Наверное, рванул в ближайшее питейное заведение: пяти тысяч вполне хватит, чтобы весело провести оставшееся от вечера время, и на завтрашний опохмел.
Интересно, что за диво дивное он приобрел?
Похоже, по дороге домой придется заехать в ветеринарку: если повезет, удастся оставить им пернатого, а уж они сумеют пристроить его либо в хорошие руки, либо в зоопарк… ну, или куда там обычно пристраивают птиц? Вот уж правильно говорят – не было печали!
Тяжело вздохнув, Мономах повернул ключ в зажигании.
Подняв голову, он поймал в зеркале пристальный, тревожный взгляд исподлобья.
* * *
– Ну что, у нас есть подозреваемый? – спросил Белкин, лучась довольством.
Алле жаль было разочаровывать парня, но это сделал за нее Дамир, задав встречный вопрос:
– Подозреваемый в чем?
– Как это – в чем? – растерялся молодой опер. – Алла Гурьевна, неужели вас не удивляет, что Орлова открестилась от поварихи?! Если ни она, ни ее сынок не имеют отношения к ее смерти, то почему она врала?
– Это и в самом деле интересно…
– Да ничего удивительного! – перебил Аллу Антон. – Ну не хочется ей быть причастной к неприятному событию – разве трудно понять? Боялась, что всплывет имя сына, вот и притворилась, что знать не знает девицу! Как вам такая версия, Алла Гурьевна?
