— Например?
— По-моему, это очевидно. Эта мелкая тварь Шахин. Он знает, что я его недолюбливаю.
Она уже тысячу раз слышала от него подобные заявления, но так и не смогла к ним привыкнуть.
— Совершенно не обязательно, — не слишком уверенно откликнулась она. — Как ты можешь это утверждать, не имея никаких доказательств?
— Возможно, возможно, — с задумчивым видом согласился он. Он протянул к ней руку, она подошла, и они поцеловались.
— Но если не Шахин, то кто же? — спросил он.
Она слабо улыбнулась, так что ее лицо приняло вид чуть ли не посмертной маски.
— Ну, по-моему, ни один из наших коллег не отличается особой привлекательностью.
— Ну не знаю, — тут же откликнулся он. — По мне, так Милрой вполне симпатичен… — Однако он тут же себя оборвал, и на его лице появилось смущенное выражение. — Ой, прости, Алисон. — Выражение ее лица не изменилось, но его напряженность свидетельствовала о том, что он причинил ей боль. — Я совсем забыл.
— Это было давно, — отмахнулась она, погружаясь в его объятия.
Она изо всех сил старалась не заплакать, потому что это выглядело бы очень глупо. Ей уже было за шестьдесят, и она давно не могла произвести кого-либо на свет. Так какое теперь могло иметь значение то, что она бесплодна?
— Самое ужасное в том, что его даже никогда не мучила совесть, — прошептала она.
— Знаю, знаю.
— Он просто сказал: «Не повезло», как будто это не имело к нему никакого отношения.
Он принялся успокаивать ее и вытирать ей слезы, которых было уже не скрыть. Они стояли обнявшись, и она в который раз думала о том, что все могло бы сложиться совсем иначе.
Воспоминания о последнем случае, когда она пила у него вино, и о том, чем все это закончилось, наполняли Айзенменгера стыдом и восторгом, который был окрашен чувством вины. Когда они устроились за столом у окна, выходившего на кирпичную дорогу, он попытался прочитать в ее глазах какие-либо воспоминания о той ночи и заново ощутил, как глубоки и прекрасны эти глаза.
— Всегда приятно тебя видеть, Беверли, хотя я догадываюсь, что ты, как всегда, по делу.
Он рассчитывал на то, что она рассмеется или хоть как-то отреагирует на его комплимент, но она лишь устало улыбнулась.
— «Потрошитель снова наносит удар»? — предположил он, не отрывая от нее взгляда.
— Я всегда испытывала отвращение к этому имени, — скорчив гримасу, откликнулась она.
— Так какое это имеет отношение ко мне?
Ее интонация ни на йоту не изменилась, но ответ словно опалил его:
— Если выяснится, что Мелькиор Пендред был невиновен, меня уволят.
У него было несколько предположений относительно причин ее визита, но это ему даже не приходило в голову, и сейчас он был искренне изумлен.
— Почему?
Она облизнула губы, словно они внезапно пересохли.
— Якобы потому, что я допускаю слишком много ошибок. Загляни в газеты. «Очередная судебная ошибка. Когда полиция научится работать?» Ну и тому подобное.
— И?
— А я раздражаю власть предержащую. К тому же меня не любит человек, который ведет это дело. Все это вместе означает, что я у них в первых рядах на вылет.
— Но ведь ты тогда даже не была старшим следователем, насколько я помню. Этим делом занимался Кокс.
— Который ушел на пенсию. Как бы то ни было, у него хороший послужной список, и его репутация не запятнана такой персоной, как Никки Экснер.
Произнося это имя, она посмотрела ему прямо в глаза, намекая на то, что в этом была его вина.
— Но ведь они не могут обвинять тебя в том, что произошло на Роуне.
Она устало покачала головой:
— Слишком много смертей, слишком много крови. К тому же никто не был арестован. Нам ничего не удалось доказать, и никому не предъявили обвинения. А полицейских оценивают по количеству выигранных процессов, Джон. Именно поэтому полиции нужны преступники. Нет, это дело не принесло мне дивидендов. Так что меня отделяет лишь шаг от выгребной ямы, в которой я и окажусь из-за этого дела.
— Его ведет Гомер?
— К несчастью.
— А ты не принимаешь в нем участия?
Она откинулась назад, лаская своими длинными пальцами ножку бокала. И Айзенменгер, наблюдая за этими манипуляциями, вдруг начал испытывать странные чувства.
— Во время первого дела Гомер был таким же сержантом, как и я. Он настаивал на том, что Мелькиор не является убийцей, и это существенно подорвало его авторитет.
— И теперь он решил отомстить?
— Когда Мелькиору вынесли приговор, Гомер получил выговор. Так что в течение последних четырех лет он пытался восстановить свое реноме и получить заслуженное вознаграждение, что ему удалось в полной мере. — Беверли сухо улыбнулась. — В конце концов, он главный инспектор, а кто я такая?
Айзенменгеру нечем было ее утешить, да, похоже, она и не нуждалась в утешении.
— Как бы там ни было, для него это дар божий, — продолжила она. — Теперь он сможет доказать, что он был прав, а мы ошибались, и одновременно воткнуть мне нож в спину. — Она подняла взгляд на Айзенменгера. — В общем, на этой почве мы окончательно разругались.
Айзенменгер достаточно хорошо ее знал, чтобы предположить, что, скорее всего, она являлась не просто сторонним наблюдателем его краха.
— А что Кокс? Ведь он был хорошим детективом.
— Блестящим. Лучшего начальника у меня никогда не было. К тому же он был отличным полицейским — профессиональным, тонким, честным и терпеливым.
— А теперь он на пенсии?
Она чуть ли не с театральной эффектностью осушила свой бокал.
— Ему повезло, — ставя бокал на стол, произнесла она. — Теперь им до него не добраться.
Он протянул руку, чтобы долить ей вина, ощущая ее красоту и чувствуя, что его по-прежнему влечет к ней, однако он знал, что не может дать себе волю.
— Все это очень интересно, но чем я могу помочь?
Она глубоко вздохнула, нахмурилась, опустила взгляд на свои руки, а затем резко вскинула голову.
— Это было серьезное дело, Джон. Мы не подбрасывали улик и не допускали ошибок. Убийцей был Мелькиор Пендред.
«Странно, если бы ты думала иначе», — мелькнуло у него в голове.
— Ситуация все время была двусмысленной, Беверли, и в течение долгого времени никто не мог с уверенностью сказать, кто это — Мелькиор или Мартин.
— У Мартина было алиби на время последнего убийства, Джон. А у Мелькиора его не было.
Айзенменгер отпил вина из своего бокала.
— Алиби фабрикуются.
Она решительно покачала головой:
— Это делал Мелькиор. Я была уверена в этом тогда, я уверена в этом сейчас.
За окном раздались чьи-то кашель и чихание.
— Тогда как ты объяснишь то, что происходит сейчас? Кто совершает убийства на этот раз?
Она ответила не задумываясь:
— Есть две вероятности. Возможно, кто-то копирует первоначальные убийства, и Гомер ошибается, обвиняя во всем Мартина.
— Или?
— Мартин и Мелькиор были однояйцевыми близнецами. Они оба страдали аутизмом, а Мелькиор был еще и шизофреником. Если шизофрения развилась у одного, почему она не могла развиться у другого? Возможно, Гомер прав, и эти два убийства совершены Мартином, но это не значит, что предыдущие не были делом Мелькиора.
Айзенменгер кивнул. Он всегда отдавал должное ее уму, но сейчас был вынужден признать, что ее умозаключения произвели на него впечатление.
— Да, это вполне возможно, — согласился он, и в течение последующих нескольких минут они просто молча смотрели друг на друга. — Ладно, и что дальше? — наконец прервал он молчание.
Она выдавила из себя улыбку; на любом другом лице она бы выглядела неестественной, но Господь проклял Беверли Уортон, наградив ее поразительной красотой.
— А дальше я приехала к тебе.
Это прозвучало как гром среди ясного неба, но он сразу понял, что мог бы об этом догадаться.
— Ты хочешь, чтобы я помог тебе расследовать эти убийства? — Он изо всех сил старался, чтобы в его голосе не прозвучал скепсис или, не дай бог, страх.
