Туманы Авелина. Колыбель Ньютона (СИ) - Трегуб Георгий

Фотографии, которые он подобрал для своего видео, безусловно, шокировали неподготовленного зрителя, но именно этого, как показалось Грегу, Лаккара и добивался.

— Охренеть, — пробормотал кто-то за плечом Грега, — куда модераторы смотрят?

«В этот раз Пол Стюарт добавил к своему багажу шесть тысяч — всё население Катамарки», — продолжал Альберт.

— Это он хочет сказать, что мы ... мы сами?

«Да, умник, это именно то, что ты подумал. И озвучил».

Вокруг Грега, тем временем, собрались полукругом наиболее любопытные и трезвые посетители паба.

«Я хочу, чтобы вы запомнили то, что видите. Чтобы, как и я, задались вопросом: почему никогда не было полного официального расследования? Почему не совпадают даты? Почему единственный человек, который попытался докопаться до правды, мёртв? Почему во главе комиссии правды и примирения никогда не стоял аппиец? Давайте вспомним, что эта комиссия была создана восемь лет назад. Кто-нибудь из вас знает, что изменилось в жизни нашей провинции с этого момента? Я вам скажу — не изменилось ничего!»

Создание комиссии правды и примирения было одним из условий мирного договора. Позорного мирного договора для Федерации. После убийства Пола Стюарта кресло премьера занял его заместитель, Аллан Коппс. Считалось, что временно исполняющим обязанности премьер-министра он будет только до декабря, а там консерваторы на очередной конвенции выберут подходящего лидера. Но началась война, которая внесла свои коррективы. В партии решили, что на переправе коней не меняют. К тому же, с Коппсом сработался Уэллс, а это в создавшихся условиях было самым важным фактором: поддержка Уэллса обеспечивала Коппсу поддержку и высших военных чинов. Чего не могли предположить на партийном собрании, когда приняли решение оставить Коппса в кресле премьера, так это того, что через семь лет неожиданно для всех Коппс примет решение заключить мир с Аппайями на условиях, которые, вероятно, заставили Пола Стюарта крутиться в гробу все последующие годы.

— А это правда? — спросила стоявшая рядом с Грегом девочка-студентка. — Что официального расследования не было — правда?

— Откуда я знаю? — пожал плечами Киссинджер.

«Я не собираюсь никого обвинять. Лео не хотел бы никаких бездоказательных обвинений. Я говорю вам сегодня: вместе мы можем выйти на улицы города, рассказать людям об ужасающем преступлении, совершённом много лет назад. Можем дойти до стен Здания Правительства и напомнить премьер-министру Эллисону, что он стоит во главе нашего государства, и что граждане имеют право знать правду. Вместе — вот что важно. Вот что было бы важно для Лео Дробински: что мы смогли бы забыть о распрях и работать — вместе — над созданием государства, где нам всем есть место».

Грег досматривать не стал. Стало скучно. Ещё один ревизионист нашёлся. Сколько можно переливать из пустого в порожнее? Ему самому, что, сейчас тоже записать на камеру, как жилось северянам в Аппайях пятьдесят лет назад? Как они оттуда бежали, в конце концов: он — подросток, почти ребёнок, мать и больная бабка? Их дом отказывались покупать. «Всё равно вы отсюда уедете, нам задаром достанется»... Так и получилось. И, можно сказать, им ещё повезло. Соседи — да, аппийцы, — спрятали у себя, а потом помогли перейти границу...

Грег тяжело вздохнул и поправил галстук. Всмотревшись в лица окруживших его молодых людей, он не увидел ничего, кроме раздражения и недоумения. У них тоже была своя правда. Не вернувшиеся с войны отцы и братья — вот это была их правда. Ролик вызвал у них любопытство, они принялись шумно обсуждать детали, и то и дело Грегу слышалось: «Да так им и надо! Я вот слышал историю... Я вот знаю...» Пушечное мясо для следующей войны подросло.

...Несколькими часами ранее Лаккара, оставивший до этого БМВ у механика, вышел из автобуса на Янг Стрит перед длинным пятиэтажным жилым домом. Моросило, поэтому Альберт поспешил заскочить под навес остановки, после чего вытащил из кармана телефон и, стянув с правой руки перчатку, набрал шестизначный номер.

— Надин, — произнёс он, когда на другом конце ответили, — это Альберт. Вы просили позвонить, когда подъеду. Я здесь.

— Да-да, конечно, — послышался торопливый говор в трубке. — Где вы сейчас? Видите магазин свадебных нарядов? Рядом с ним вход в наше крыло. Код один-восемь-четыре. Когда выйдете из лифта на девятом этаже, сразу поворачивайте налево.

Семейство Дробински на дом так и не скопило. Жили на съёмной квартире — Лео считал ипотеку делом невыгодным. Как-то поделился с Альбертом, что именно благодаря решению не покупать собственное жильё ему удалось оплатить учёбу дочери в университете. Но жена Дробински этого не понимала. Она была откуда-то из Нового Понтиака, в Оресту перебралась лет в двадцать. Пыталась стать телевизионной актрисой, начинала в рекламных роликах — в Оресте конкуренция не была такой бешеной, как в Тангросе. Можно сказать, Надин Дробински повезло — она оказалась однажды в постели министра культуры и получила тёплое местечко по его протекции в какой-то маленькой компании, занимавшейся производством документальных фильмов. На большой экран миссис Дробински так и не пробилась, в двадцать шесть женила на себе подающего большие надежды молодого журналиста, родила ему дочь и следующие двадцать два года потратила на то, чтобы доказать соседкам по лестничной площадке, что она тоже вполне может быть столичной штучкой.

И дом. Дом был признаком престижа. Лео в своё время на все её уговоры не ответил жёстким отказом, а попросил подождать, пока дочка закончит учёбу. И вот... Мужа нет, они с дочерью продолжают жить в огромном многоквартирном доме.

Альберт ещё только шёл по коридору от лифтов, а Надин Дробински уже поджидала у распахнутой двери. Пригласила в гостиную, но никаких напитков предлагать не стала. Обстановка была не бедной, Альберт заметил и ветку искусственного плюща наверху шкафа с сервизами, и тяжёлый помпезный стол из «Бобмея» (нечто похожее он видел в офисах адвокатов — но к чему такое в маленькой квартирке с двумя спальнями?), и букет пионов в синей вазе на кофейном столике.

Аккуратно придержав платье, Надин села в кресло напротив.

— Спасибо, что согласились поговорить со мной, Надин... — начал он, но женщина замахала пухлыми ладонями, словно говоря: «Да будет вам».

Лаккара перешёл сразу к делу:

— Надин, вы заметили что-нибудь подозрительное в последние дни или даже недели перед смертью Лео?

— Нет, увы. Нет. Говорила я ему, что не доведут старого дурака до добра все эти бесконечные расследования...

— Вы тоже думаете, что его убили?

— Альберт, сами посудите... Доче ещё год учиться — откуда деньги теперь брать? Лео никогда так не поступил бы с нами. Но этот Мартин.... он и слушать меня не пожелал...

Мадам Дробински всхлипнула. В этот момент на пороге появилась «доча» — девица лет двадцати, которой от матери достались живые тёмные глаза, а от отца — тяжёлый нос, бесформенный подбородок и губы, похожие на пельмени.

Альберт приподнялся при её появлении, но девица зыркнула на него с заметным раздражением. Лаккара не собирался изображать из себя примерного орестовского джентльмена, только отметил про себя, что девушка, похоже, унаследовала от отца ещё и склочную натуру, а от матери — отсутствие мозгов. Нормальный коктейль. Его бывшая была такой же.

— Ой, а вы друг папы! — воскликнула девушка, и Альберта удивил сарказм в её голосе. — Вы не представляете, как приятно, что один раз нас всё-таки навестил мужчина, а не очередная папина подружка!

— Кристин! — мадам Дробински всплеснула руками. — Что ты такое говоришь при постороннем человеке?

— Ну да, а то этот человек не знает, что твой супружник ни одной юбки не пропускал. А потом мы от каждой ещё выслушивали соболезнования...

Альберт едва сдержал улыбку. Лео был невысок, сутуловат и не только внешностью, но и темпераментом напоминал кролика. Его любовницы, решившиеся на звонок убитой горем вдове, проявили удивительную женскую солидарность и такую же бесполезную женскую жестокость. Всё же возмущение Кристен Альберту показалось забавным.