Заговор «Аквитания» - Ладлэм Роберт

Ознакомительная версия. Доступно 39 страниц из 195

– Скэнлон!

– Что вы только что сказали? – проговорил адмирал, находившийся за три тысячи шестьсот миль от него.

– Я хочу узнать, наконец…

– Нет, относительно кода. Как закодировано это дело? – Голос Скэнлона был едва слышен.

– Я же сказал, код «четыре нуля»!

Послышался далекий щелчок, и связь мгновенно оборвалась. Адмирал Скэнлон повесил трубку.

Уолтер Перегрин, посол Соединенных Штатов Америки в Федеративной Республике Германии, был крайне раздражен и отнюдь не скрывал этого.

– Ваша фамилия, капитан?

– Фоулер, сэр, – ответил Фитцпатрик, бросив тяжелый взгляд на Даулинга. – Капитан третьего ранга американского военно-морского флота Эвери Фоулер. – И Коннел снова взглянул на актера, который тоже присматривался к нему в лунном свете.

– Насколько я понимаю, ваше имя и звание – вещь весьма сомнительная. – Взгляд Перегрина был не менее холоден, чем взгляд Даулинга. – Попрошу ваше служебное удостоверение.

– Я не ношу с собой документов, сэр, – в соответствии с полученными мною инструкциями. – Фитцпатрик говорил четко и ясно, как и положено, вытянувшись при этом во весь рост.

– Я требую подтверждения вашего имени, звания и рода войск. Немедленно.

– Я назвал вам имя, которое мне приказано называть лицам, не имеющим отношения к выполнению порученного мне задания.

– Чьего задания? – рявкнул дипломат.

– Моего командования, сэр.

– Значит, Фоулер – не настоящая ваша фамилия?

– Простите, господин посол. Моя фамилия Фоулер, мое воинское звание – капитан третьего ранга, а род войск – военно-морской флот США.

– Да где вы, по-вашему, находитесь, черт побери? Вы что, на допросе в штабе противника? «Фамилия, звание и личный номер – вот и все, что я обязан назвать в соответствии с положениями Женевской конвенции!»

– Только это мне и разрешено называть, сэр.

– А вот это мы и выясним, капитан, если вы и в самом деле капитан. Выясним и насчет этого Конверса, который оказался настоящим перевертышем: то олицетворение законности, то подозрительный тип в бегах.

– Пожалуйста, постарайтесь меня понять, господин посол: наше задание носит совершенно секретный характер. В это дело не должны быть замешаны дипломатические службы, официально представляющие американское правительство. Наше задание – тоже государственное, но оно совершенно секретно. Я доложу об этом разговоре моему командованию, и они наверняка дадут вам все разъяснения. А теперь, джентльмены, с вашего разрешения, я вернусь к своим делам.

– Все это не так просто, капитан, или кто вы там на самом деле. Однако, если вы тот, за кого себя выдаете, дело не пострадает. Я не дурак. Никто ничего не узнает – я имею в виду аппарат посольства. На этом настаивал мистер Даулинг, и я принял его условие. Мы с вами запремся в комнате связи и по телефону, исключающему любое подслушивание, вы закажете разговор с Вашингтоном. На этом посту я ежегодно теряю три четверти миллиона долларов и не позволю, чтобы какие-то болваны проводили за моей спиной проверки, не ставя меня об этом в известность. Если понадобится проверка со стороны, я и сам, черт побери, попрошу о ней.

– Ваше требование, сэр, вполне резонно, и я с удовольствием подчинился бы ему, но, к сожалению, не могу.

– Боюсь, вам все же придется это сделать!

– Весьма сожалею.

– Соглашайтесь, капитан! – вмешался Даулинг. – Никто ни о чем не узнает, и учтите: Конверс нуждается в защите, его разыскивают в чужой стране, а он даже не знает языка. Соглашайтесь. Посол Перегрин сдержит данное слово.

– Простите, но я вынужден ответить отказом. – Коннел повернулся и зашагал по дорожке.

– Майор! – в ярости закричал посол. – Остановите его! Задержите этого человека!

Фитцпатрик оглянулся. Подсознательно он все время ожидал увидеть именно то, что предстало его глазам: из тени, отбрасываемой огромным величественным зданием, выбежал человек, без сомнения, адъютант посла и, следовательно, – член посольского персонала! Коннел похолодел, в его памяти всплыли слова Джоэла: «Эти люди, которых вы видели в аэропорту, те, что из персонала посольства… они не на нашей стороне».

В любых иных условиях Фитцпатрик остался бы на месте и как-нибудь выкарабкался из этой передряги. Он не сделал ничего плохого; он не нарушил ни прав, ни законов, и никто не может принудить его обсуждать личные проблемы. Однако он тут же понял всю бессмысленность своих рассуждений! Подручные Делавейна могут применить силу, могут заставить его говорить! И тогда он повернулся и побежал.

Прогремели выстрелы! Две пули вспороли воздух чуть выше его головы! Он нырком бросился на землю и покатился в спасительную тень кустов, а в ночной тиши мирной ночи, уже разбуженной звуками выстрелов, прогремел могучий бас:

– Ах ты, сукин сын! Ты что ж это вытворяешь!

Новый взрыв криков и целый залп замысловатых ругательств, звуки борьбы – все это удивительно не вязалось с чинной атмосферой университетского сада.

– Нет, паскуда, я не дам тебе убить человека! Ты что, ублюдок, не понимаешь: здесь могут быть и другие люди! Ни слова, господин посол!

Коннел переполз через покрытую гравием дорожку и раздвинул окаймлявшую ее зелень. В ярком пронзительном свете луны у далекой уже скамейки актер Калеб Даулинг – бывший морской десантник из-под Куайлейна – стоял, наклонившись над распростертым на дорожке майором, его ботинок упирался лежащему в горло, а рука выкручивала пистолет из поднятой вверх руки.

– Вы, майор, или дурак, или последний сукин сын. А может, кое-что и похуже!

Фитцпатрик поднялся сначала на колени, потом встал на ноги и, пригнувшись, помчался в сторону выхода.

Глава 13

– А что мне еще оставалось! – воскликнул Коннел, все еще не оправившийся от потрясения, и резко подался вперед в кресле. Рядом на диване лежал атташе-кейс Джоэла.

– Успокойтесь и постарайтесь собраться с мыслями, – сказал Конверс и подошел к изящному сервировочному столику у стены, на котором стоял большой серебряный поднос с бутылкой виски, льдом и стаканами. В Англии он пристрастился к тому, чтобы все необходимое ему приносили в номер. – Вам нужно выпить, – продолжал он, готовя для Фитцпатрика виски со льдом.

– Еще как нужно! До сих пор в меня еще никогда не стреляли. Вам-то уже довелось это испытать. Господи, так вот, значит, как это бывает!

– Да, вот так и бывает. Сначала не можешь поверить, что этот оглушительный грохот имеет хоть какое-то отношение к тебе, пока… пока не убедишься в обратном, в том, что тебя-то и имеют в виду, и тогда тошнота подкатывает к горлу. И нет ни торжественной музыки, ни звуков фанфар – одна блевотина. – Конверс подал морскому офицеру стакан с виски.

– Вы чего-то недоговариваете, – глядя Джоэлу в глаза, пробормотал Коннел и взял стакан.

– Нет. Я говорю все как есть. Взять хотя бы сегодняшнее происшествие. Если вы правильно поняли Даулинга, посол не станет распространяться на эту тему в стенах посольства…

– Я помню, – прервал его Фитцпатрик, сделав несколько глотков и все еще не отрывая взгляда от Конверса, – в одной из папок с «флажком» рассказывалось, как на закате, во время вашего второго побега, был убит один солдат. Вы подбежали к нему и на несколько минут буквально потеряли голову. Вы кружили по джунглям, пока не поймали северного вьетнамца, убили его собственным ножом – так описывал тот парень, сержант, мне помнится, – и захватили ружье. Этим ружьем вы убили еще трех вьетнамцев.

Все еще стоя перед морским офицером, Джоэл заговорил. Голос его звучал спокойно, но взгляд был напряженный и строгий.

– Я не люблю подобных воспоминаний. Они поднимают во мне образы, которые я ненавижу. Давайте, советник, я расскажу вам, как это было. Мальчишке лет девятнадцати, не больше, потребовалось освободить кишечник. Обычно мы держались все вместе, но все же, соблюдая какое-то достоинство, в этом случае отходили футов на десять-пятнадцать в сторону. Туалетной бумаги, конечно, не было, мы пользовались листьями. Маньяк – назвать его солдатом я не могу – выждал подходящий момент и выстрелил, парню снесло половину головы. Я бросился к нему и, подбежав, услышал смешок, мерзкий смешок мерзкого человека, который олицетворял для меня все самое отвратительное, – будь то северный вьетнамец или американец. Если хотите знать правду, то, что я сделал потом, я делал в порыве ярости против нас обоих – потому что мы оба были виноваты, потому что мы оба превратились в животных. Оба! Те трое вьетнамцев, те трое одетых в военную форму роботов, возможно, имеющие жен и детей в какой-нибудь деревушке на Севере, не знали, что я следую за ними. Я застрелил их в спину, советник. Что сказал бы об этом Джон Уэйн? [41]