Заговор «Аквитания» - Ладлэм Роберт

Ознакомительная версия. Доступно 39 страниц из 195

Послышались приглушенные крики – кто-то явно прикрыл ладонью трубку. Через несколько секунд раздался медлительный, с заметным британским акцентом голос:

– Кто вы и что вы хотите?

– Не узнаете? Похоже, это майор Филипп Данстон, прошлый раз вы выступали под этим именем, не так ли? Только тон у вас теперь не такой дружеский.

– Не шутите, капитан. Вы пожалеете об этом.

– Не глупите и вы, иначе Ляйфхельм пожалеет об этом еще быстрее, если он вообще будет способен на это. В вашем распоряжении один час, чтобы доставить Конверса в аэропорт к пропускным воротам «Люфтганзы». Для него заказан билет на десятичасовой рейс на Вашингтон через Франкфурт. Я позвоню в зал, куда вы его доставите, и буду разговаривать только с ним. Уезжая отсюда, я позвоню вам по другому телефону и сообщу, где ваш хозяин. Итак, действуйте, майор. У вас всего один час! – Фитцпатрик приблизил трубку к губам Ляйфхельма и вдавил пистолет ему в висок.

– Делайте, как он сказал, – проговорил генерал, давясь собственными словами.

Медленно текли минуты ожидания – четверть часа, полчаса, – и наконец генерал Ляйфхельм нарушил молчание.

– Значит, вы все-таки откопали ее, – сказал он, кивком указывая на Ильзе Фишбейн. Она дрожала, по полным щекам катились слезы страха и разочарования.

– Как и ваши сорокалетней давности подвиги в Мюнхене и массу других интересных вещей. Все вы встали сейчас на тропу войны, но можете не беспокоиться, фельдмаршал, я сдержу слово, данное вашему лакею: очень уж мне хочется увидеть, как вас, ублюдков, выставят напоказ, и тогда все поймут, что вы собой представляете. Из-за таких, как вы, слово «военный» стало ругательным во всем мире.

За дверями послышался какой-то шум. Коннел насторожился, поднял пистолет и направил его в голову генерала.

– Was ist? [59] – спросил немец, пожимая плечами.

– Keine Bewegung! [60]

Из-за дверей доносились обрывки мелодии, исполняемой несколькими мужскими голосами, большинство которых изрядно фальшивило. В одном из конференц-залов завершилось какое-то совещание – по-видимому, спиртное помогло побыстрее исчерпать повестку дня. Хриплый хохот оборвал припев, когда мелодия только-только наладилась. Фитцпатрик успокоился, опустил пистолет; никто за пределами этого зала не знал ни его имени, ни номера его комнаты.

– Вы говорите, что люди, подобные мне, дискредитируют вашу профессию – между прочим, это и моя профессия, – заметил Ляйфхельм. – А вам не приходило в голову, капитан, что мы можем поднять авторитет нашей профессии на невообразимую высоту в мире, который так в нас нуждается?

– Нуждается? – переспросил Фитцпатрик. – Прежде всего мы нуждаемся в мире, но не в вашем мире. Вы уже попытались однажды изменить его по-своему и проиграли. Неужели забыли?

– Тогда это была всего одна нация, и во главе ее стоял безумец, который стремился распространить свою власть над земным шаром. Теперь объединятся многие народы во главе с самоотверженным и бескорыстным классом, который будет действовать в интересах всех.

– А кто это так решил? Вы? Забавный вы парень, мюнхенский генерал. Только признаюсь, я не очень верю в чистоту ваших намерений.

– Проступки обиженного юноши, у которого были украдены имя и положение, не могут вменяться в вину пожилому человеку по истечении пятидесяти лет.

– Обиженного или растленного? Думаю, вы с лихвой наверстали упущенное, и притом с предельной жестокостью. Я не сторонник подобного восстановления справедливости.

– У вас узкий взгляд на вещи.

– Слава всем святым, что у меня нет вашей широты.

Пение в коридоре было утихло, но потом возобновилось с новой силой, столь же фальшивое, но прибавившее в силе.

– Должно быть, ваши бывшие дружки по Дахау накачиваются пивом.

Ляйфхельм пожал плечами.

Вдруг, ударившись об стену, с треском распахнулась дверь, три человека ворвались в зал, воздух разорвали приглушенные звуки выстрелов из пистолетов с глушителями, резко взметнулись руки – назад, вперед, в стороны, деревянная столешница разлетелась в щепки. Фитцпатрик почувствовал, как боль обожгла руку, из которой выпал пистолет. Он опустил глаза и увидел расплывающееся на рукаве темное пятно крови. Пораженный, он вздрогнул и обернулся влево. Ильзе Фишбейн была мертва – несколько пуль вдребезги разнесли ей череп, шофер нагло ухмылялся.

Дверь снова закрылась, как будто ничего не произошло, просто мимолетный незначительный инцидент – был, и его уже нет.

– Только вчера я назвал вас тупицей, капитан, – сказал Ляйфхельм, пока один из ворвавшихся разрезал веревки у него на запястьях, – и даже не предполагал, насколько был прав. Вы думали, что нельзя проследить единственный телефонный звонок? К тому же слишком много странных совпадений: Конверс попадает к нам в руки, и тут же эта жалкая шлюшка становится богатой, и богатство это, заметьте, приходит к ней из Америки. Не отрицаю, такие вещи случаются довольно часто: обожравшиеся сосисками идиоты не понимают, какой вред они нам наносят, да только слишком уж ловко все складывалось… слишком по-дилетантски.

– Вы мерзавец. – Коннел прикрыл глаза, стараясь не думать о боли, от которой немели пальцы.

– Перестаньте бравировать, капитан, – сказал генерал, поднимаясь со стула, – думаете, я собираюсь вас убить?

– Это было бы разумно. Я вам все равно ничего не скажу.

– Нет, убивать мы вас не будем. Учитывая некоторые обстоятельства вашего ухода в отпуск, вы можете оказать нам небольшую, но весьма полезную услугу. Еще одна статистическая единица, чтобы поправить общую картину. Вы будете нашим гостем, капитан, но не здесь, не в Германии. Вам предстоит отправиться в путешествие.

Глава 17

Конверс открыл глаза, неподъемная тяжесть лежала на веках, к горлу подступала тошнота, вокруг – плывущие пятна темноты. И ужасная, рвущая боль в руке – плоть распадалась на части, пылала огнем. Он дотронулся до больного места и задохнулся от нестерпимой боли. Полумрак вокруг него стал понемногу рассеиваться. Начали вырисовываться очертания предметов: металлическая спинка койки у изголовья, маленький столик с двумя деревянными стульями по бокам, дальше – запертая дверь и еще одна дверь – открытая, она вела в небольшую выгородку с парой одинаковых кранов и раковиной. Свет? Он двигался, танцевал, мерцал… Откуда он идет?

Наконец Конверс обнаружил его источник. Высоко в стене по обе стороны запертой двери располагались два прямоугольных оконца, короткие занавески на них развевались под легким бризом. Окна были открыты, но светлое пространство что-то затемняло. Джоэл поднял голову и, опираясь на локоть, прищурился, напряженно вглядываясь. Плоскость окна пересекали тонкие металлические прутья, вертикально уходящие в раму. Решетка. Он в камере.

Конверс бессильно упал на постель и несколько раз сглотнул, стараясь избавиться от жжения в горле, затем попытался сделать несколько вращательных движений рукой, чтобы прогнать боль от… раны? Да, раны, огнестрельной раны! И сразу поток воспоминаний: обед, который завершился схваткой, кошмаром; ослепляющие вспышки света; внезапные волны боли и низкие, доносящиеся как бы издалека голоса, бомбардирующие его вопросами, которые отдавались мучительным эхом в ушах, когда он отчаянно пытался отбиться от них. Потом наступил период благословенного затишья, нарушаемый лишь звуком одинокого голоса во мраке.

Конверс крепко зажмурился – ему пришла на ум страшная догадка. Этот звучащий во мраке голос был его собственным голосом – его подвергли воздействию наркотических препаратов и вытянули из него все, что он знал. Его несколько раз накачивали наркотиками в Северном Вьетнаме, в лагерях, и это всегда вызывало у него мучительное чувство глухой ярости. Его ум подвергался насилию, и, помимо своей воли, Конверс начинал изрыгать непристойности.

И опять, как тогда, у него в желудке образовалась дыра, вакуум, уходящий в самую глубину его плоти. Он почувствовал голод – а может быть, он и в самом деле голоден? Наркотики обычно вызывали рвоту, и стенки кишечника взывали к защите, которой они не могли найти. Ну не странно ли, подумал Конверс, открывая глаза и следя за перемещающейся полосой света, воспоминания пробудили в нем те же защитные инстинкты, которые помогли ему тогда, много лет назад. Он не должен растрачивать энергию, ему нужно беречь силы, те немногие силы, которые у него еще сохранились. И накапливать новые. Иначе в нем не останется ничего, кроме глухой ненависти. И тогда ни ум, ни тело ему не помощники.