Современный швейцарский детектив - Дюрренматт Фридрих

Резко вильнув, «фиат» едва смог уклониться. Еще бы полметра, и мы столкнулись бы…

Я сошел с ума, действительно свихнулся.

Следующие десять километров я судорожно сжимал руль трясущимися руками, казнил себя и не решался глянуть в зеркальце заднего вида, потому что боялся увидеть то итальянское семейство, чью машину я едва не разбил. Самое время остановиться где–то и передохнуть.

Проснулся я лишь часов через шесть, усталый и продрогший. Я свернул на последнюю придорожную автостоянку перед Цюрихом и постарался найти спокойное местечко, подальше от любителей горнолыжного спорта с их пластмассовым снаряжением на крышах машин.

Заснул я, вероятно, от предельного утомления, а когда проснулся оттого, что кто–то хлопнул дверцей машины, и хотел взглянуть на часы, то не смог даже шевельнуть левой рукой, так она затекла и к тому же болела.

Рядом то ли упражнялись в хлопании дверцами «мерседеса», то ли проверяли его автоматические замки. Время от времени слышались громкие голоса, жаловавшиеся по–немецки на погоду и на отсутствие туалетной бумаги. Они раздавались так близко, словно это меня винили во всех бедах. Я же ничего не видел, так как стекла моего «опеля» запотели изнутри. Я лежал, скрючившись на переднем сиденье, переключатель скоростей уперся мне в живот, а левая рука перестала меня слушаться. О крышу машины стучал дождь. Я нащупал негативы в кармане куртки; надеюсь, они не сломались. При каждом движении чувствовалась боль в опаленном запястье.

Неожиданно меня забил такой сильный кашель, что мне показалось — я вот–вот задохнусь в своем промозглом «опеле». Я быстро опустил боковое стекло, на меня тут же уставилось широкое лицо, на голове человека была нахлобучена меховая шапка. Близко посаженные голубые пуговки–глазки глядели с подозрением, потом толстые губы над жирным двойным подбородком раздвинулись, и бодрый фельдфебельский голос поинтересовался, правда ли, что Альбула закрыт. Во первых, я этого не знал, во–вторых, этот мордоворот разбудил меня, в–третьих, ненавижу я зимние курорты, горные подъемники, лыжные ботинки, а потому послал тевтонского снежного человека ко всем чертям.

Сон пошел мне на пользу, голова больше не болела. Я вновь обрел способность собраться с мыслями. Попытался вспомнить по порядку, как все было. С тех пор как из газовой колонки на меня пыхнуло пламя, прошло часов восемь, а чудилось, будто это сумасшедшее утро осталось где–то в далеком прошлом.

Перед площадью Эшера–Висса выстроилась длинная колонна машин; вероятно, я попал в поток тех, кто, совершив накануне выходных успешное опустошение пригородного торгового центра, теперь возвращался в свои серые городские кварталы.

В кассетнике у меня была пленка с песнями Габриелы Ферри; римские «частушки» звучали в такт раскачивающимся «дворникам», которые, очищая ветровое стекло, открывали мне виды промышленных районов Цюриха. Два года назад мы с Идой слушали эти же мелодии в портовом ресторанчике корсиканской рыбацкой деревушки, пока чистили весьма дорогие омары… Может, Ида звонила мне еще раз?

Я пытался протереть носовым платком ветровое стекло, запотевавшее вновь и вновь. Все виделось в дымке, будто через не установленный на резкость телеобъектив, да еще с мягкой насадкой. Если же включить дефростер, то он своим гулом совсем заглушит итальянские мелодии. Господи, что за унылая местность! Кругом сырость, серость, грохот — а тут еще эта сентиментальная музыка, которая трогает меня до слез.

«Sempre!» [«Всегда»! (итал.)] Рывками, с пробуксовывающим сцеплением, я продвигался в унылую бетонную монотонность — сначала под серыми арками, с которых ручьями стекала дождевая вода, потом над замурованной в каменные парапеты рекой, текущей так же лениво, как и поток автомашин.

Нордбрюкке. Тут пришлось свернуть вправо из «просеки», пробитой через жилые массивы городскими транспортниками, явно питавшими симпатии к строительным фирмам. Два года назад, когда Буки и Ирена, собираясь выезжать из живописных старых районов Берна, отчаянно пытались найти в центре Цюриха уютную квартиру в хорошем старом доме, они убедились, что медикам, состоящим на государственной службе, это просто не по карману; квартиры в старой части Цюриха и в районе Цюрихберга по средствам только частнопрактикующим врачам с весьма высокими доходами. Поэтому Буки и Ирена были вынуждены снять квартиру в одном из домов, построенных в начале двадцатых годов, отремонтированных с небольшими затратами и с еще меньшим вкусом, где даже за дешевый и плохо натянутый нейлоновый палас квартиросъемщик выкладывает по сотне франков в месяц.

При том жилищном кризисе, который царит в Цюрихе, домохозяевам не нужно стесняться с арендной платой. Единственное, на что им действительно понадобилось потратиться, это на тройные рамы, которые и впрямь необходимы, поскольку дом стоит неподалеку от основной трассы, соединяющей центр с цюрихским районом Клотен, где ни днем, ни ночью не умолкает шум и грохот уличного движения. Правда, отсюда было удобно добираться до кантонального госпиталя, из–за чего и шум, и квартплата делались не то чтобы неощутимыми, но по крайней мере терпимыми.

Буки и Ирены дома не было.

Найдя место для «опеля» в узкой боковой улочке, я, дрожа от нетерпения, позвонил во входную дверь, однако дверь не открылась. Молчало переговорное устройство, за которое нужно платить ежемесячно еще не меньше полусотни с немалым трудом заработанных франков.

А было начало шестого. Может, они, как большинство других цюрихцев, работающих в будние дни, занимались сейчас раскупкой супермаркетов? Нет, те закрываются в четыре часа. Или они пошли в гости к коллегам? Надо было позвонить, предупредить о приезде.

Мелкий, но частый дождик холодил мне лицо, покалывал кожу, когда я, задрав голову, оглядывал ярко–желтый фасад (за его окраску берут еще по лишней тридцатке в месяц), надеясь заметить какие–либо признаки жизни за окнами третьего этажа. Но ни света на кухне, ни отодвинутой шторы. Слепо и пусто смотрели на меня окна, в них отражалось лишь затянутое тучами зимнее небо.

Я покрутил головой. С тех пор как я приехал сюда, в переулок, где я поставил «опель», не свернула ни одна машина. Кажется, я действительно скрылся от своих преследователей. Но что же делать? Стоять здесь, под дождем, перед громоздким алюминиевым почтовым ящиком, и ждать, пока вернутся мои друзья? Я порылся в карманах в поисках клочка бумаги для записки. В нескольких сотнях метров вверх по улице, у трамвайной остановки, был ресторан; неоновые буквы его рекламы просвечивали сквозь пелену дождя. Там я хотел обождать и погреться.

В моем портмоне не оказалось ни клочка бумаги, да и писать мне было нечем. Может, не стоило бежать из Базеля вот так, сломя голову?!

Я вернулся к «опелю», пошарил в ящичке для перчаток. Водительские права, пустой очешник, пробка от шампанского, которое мы распивали летом с Идой на берегу Рейна, когда праздновали ее день рождения… Полдюжины магнитофонных кассет, карта автомобильных дорог Швейцарии, билет за проезд на пароме по маршруту Ливорно — Бастия — все это в куче выцветших оберток от глюкозы, выпавших из целлофанового пакета. Да, здесь надо было прибраться! В самом низу обнаружился огрызок красного карандаша. Грифель у него затупился, но для двух–трех коротких фраз еще сгодится. Не хватало только бумаги. Я нерешительно повертел в руке потрепанный билет стоимостью в 35 тысяч лир; нет, им пожертвовать мне не хотелось. Тот паром увез нас с Идой на две счастливые недели. В маленьком пансионе на берегу острова плохо работал душ, вода растекалась по каменному полу до самой кровати. Мы шлепали в пляжных сандалетах по луже, а хозяйка не переводила нас в другую комнату, зато вознаграждала нас такими блюдами, как scallopine alia marsala, жареные scampi, polio all'diavolo [Эскалопы под марсалой; омары, куры с чесночной подливой (итал.).] и если бы мы столько не плавали и не занимались любовью, вернулись бы в Швейцарию весьма потолстевшими.

Проклятье! Голоден я был в обоих смыслах. В ресторане у трамвайной остановки наверняка есть венский шницель с жареной картошкой или жареная колбаса с картофельным пюре. Может, там даже обслуживает этакая официанточка в немодной, зато соблазнительной мини–юбке. Но сначала надо известить Буки. Негативы! Верно. На обороте конверта найдется место для пары строчек.