И не догадываются, что дерьмо – это он сам.
Я бросаю телефон в ящик стола, закрываю его на ключ и достаю из шкафа чистую футболку и нижнее белье. В душ тащусь уже на ватных ногах, едва соображая, что вижу перед собой – то ли до боли знакомый коридор, то ли тот дремучий лес, в котором давно потерялась. Челюсть сводит от боли, между ног противно ноет, а к горлу то и дело подкатывает тошнота.
Поздравляю, Ванда, ты похожа на привидение. Маленькое забитое привидение, которое можно трахнуть.
Держать слезы в себе невозможно, и я снова задыхаюсь от боли под струями горячей воды. Почему я? Почему до матери не доходит, что происходит? Тру жесткой губкой кожу всюду, где ко мне прикасался отчим, но его липкие прикосновения не смываются.
Черт. Черт. Черт!
Короткий удар по кафельной плитке – до крови на костяшках, – второй, третий, однако эта боль не идет ни в какое сравнение с поселившейся в душе. Да что там, она ничто даже на фоне боли в нижней части живота. Я должна сбежать. Мне здесь не место. Я больше не выдержу.
– Я дома! – раздается голос матери с первого этажа, и слезы с новой силой заволакивают глаза. А может, это просто вода.
Мама дома, а я сползаю на пол, забиваюсь в самый угол душевой кабины и накрываю голову руками. Сколько раз я пыталась рассказать ей о том, что творится прямо у нее под носом? Показывала едва заметные синяки и грязную одежду, а она…
Что за ерунду ты придумала? Где ты шлялась? Во что ты ввязалась? Я от тебя такого не ожидала, Ванда, ты под домашним арестом на две недели! Мне уже полгода как исполнилось восемнадцать, но домашний арест – все еще самое страшное наказание.
Потому что я не хочу больше находиться дома. Никогда.
Творец
Она прекрасна. От рассыпавшихся по плечам темных волос с яркой серебристой прядью у самого лица до хрупкой фигуры и больших карих глаз. Именно ее я искал последние несколько лет, именно так должны выглядеть девушки, которым повезет прикоснуться к совершенству. Да. Ванда Уильямс – даже ее имя идеально ложится на язык и перекликается с именами других жертв.
Ванда прекрасна.
Я поднимаюсь из-за стола и подхожу поближе к окну, чтобы выглянуть наружу через небольшой просвет между занавесками и вновь приметить, как она мечется по своей комнате на втором этаже. Дерганная и импульсивная, Ванда временами не находит себе места часами, а иногда сутками напролет сидит на кровати, уткнувшись лицом в прижатые к груди колени. Моя милая муза еще не догадывается, какая судьба ей уготована. Не догадывается, как скоро избавится от оков и прекратит нервно оборачиваться, едва услышав чьи-то шаги неподалеку.
Однажды она заметила меня в парке – наши взгляды встретились лишь на мгновение, но его было вполне достаточно. Взгляд Ванды – мрачный и затравленный, почти опустевший – в тот день окончательно пленил меня. На дне глаз еще плескался неудержимый, яркий гнев. Такой, что я мог ощутить его на себе и проникнуться ее злостью. Да, именно такими они и должны быть. Столько лет искать подходящий образ и экспериментировать, чтобы в один прекрасный день встретиться с моей маленькой музой.
Довольно улыбнувшись, я прислоняюсь плечом к стене и несколько раз глубоко и размеренно вдыхаю. Воздух в Рокфорде особенный: здесь повсюду пахнет сыростью, особенно в старых домах, стоящих практически впритык друг к другу на одинаковых безликих улицах. Идеальный город, чтобы немного отдохнуть от приевшейся суеты Лос-Анджелеса и вернуться к работе ближе к сентябрю. Может быть, размяться, но не больше. Я никогда не думал, что она вырастет такой. Воистину, пути судьбы запутаны, и разобраться в них неимоверно сложно.
Но я разбираться не собираюсь, я в состоянии сам вершить свою судьбу.
В небольшой спальне дома, куда я приезжаю на время отпуска, горит одна-единственная настольная лампа, но ее яркости недостаточно, чтобы осветить что-то, кроме широкой пробковой доски. К ней тут и там приколоты наспех распечатанные фотографии и статьи из социальных сетей. Серийные убийцы – мои коллеги, которым не повезло. Тед Банди, Джеффри Дамер, Лоуренс Роудс. Каждый в итоге оказался за решеткой, потому что у них не было цели. Правильной цели.
Моя маленькая муза будет жить, пока я не достигну вершины. Пока мое имя – прозвище, которое дали мне в СМИ, – не завирусится по всем социальным сетям, пока от него не будет вздрагивать каждая хрупкая брюнетка в Штатах.
Пока моя муза будет способна шептать его своими тонкими губами.
Коллекционер. Хотя я бы предпочел, чтобы она звала меня по имени. Рид. Рид Эллиот, и очень скоро Ванда обо мне узнает. А пока что нужно позаботиться о ее будущем, даже если она сама мечтает лечь спать и никогда больше не просыпаться.
Я сажусь на кровать и открываю ноутбук, чтобы отправить несколько писем: ректору закрытой академии Белмор в Калифорнии, неподалеку от Лос-Анджелеса, например. Одно из них от имени дорогой Ванды Уильямс, а другое – от моего. Разве сможет ректор отказать ей в поступлении, если я впервые за пять лет напишу рекомендацию? О нет, ни за что. Я никогда не рекомендую студентов к зачислению и терпеть не могу свою работу в академии, но оставить музу гнить в этой дыре – непозволительная роскошь. Особенно в компании такой крысы, как ее отчим.
Ванда пока не догадывается об этом, но я уже знаю о ней все. Когда она ложится спать и во сколько встает, какой дорогой возвращается домой и с кем в городе общается. Какой у нее любимый цвет и как давно ее мать во второй раз вышла замуж. И даже ее документы – я с улыбкой похлопываю по небольшой папке неподалеку – уже у меня на руках.
И ее номер телефона у меня тоже есть.
Как бы моя милая муза ни старалась, ей от меня не сбежать. Пара дней, и ее жизнь изменится навсегда. К лучшему, конечно же. Рядом со мной ее жизнь обязательно изменится к лучшему.
Еще несколько мгновений перебираю пальцами по клавиатуре и все-таки отправляю ректору письмо. Вот и все. Остается лишь разобраться с отчимом моей дорогой Ванды, и с Рокфордом можно попрощаться до следующего лета.
В ее спальне загорается свет, и я могу разглядеть растрепанные волосы и сутулые острые плечи. Потерпи еще немного, моя дорогая Ванда, я знаю, что у тебя хватит сил. Правда ведь?
Открываю мессенджер и набираю сообщение. Номер скрыт, и она никогда не догадается, кто ей пишет, если не решит обратиться в полицию. Но мы оба знаем, что в полицию Ванда не пойдет. Не после того, как городской шериф послал ее к черту, когда она попыталась рассказать, что отчим издевается над ней изо дня в день.
«Хочешь избавиться от него?»
Соглашайся, моя милая муза, и я с удовольствием превращу твой персональный ад в настоящий рай. Соглашайся, и я сам подвезу тебя до академии и представлю ректору. Соглашайся, и ты станешь чем-то большим, чем вчерашняя школьница, глотающая слезы после очередной встречи с отчимом.
Но Ванда молчит. Я вижу, как она подходит к окну, словно хочет увидеть кого-то во дворе. Не верит, конечно же, и наверняка считает мое предложение глупым розыгрышем кого-то из приятелей. Что ж, дорогая, я достаточно терпелив, чтобы добиться твоего согласия.
«Я могу помочь, дорогая Ванда».
Отсюда не разглядеть ни ее карих глаз, ни выражения лица, но у меня богатая фантазия: сейчас она точно хмурится и хочет выбросить телефон в окно, но не решается. С решительностью у моей музы огромные проблемы, иначе сейчас мы говорили бы лицом к лицу, а вместо этого я лишь смотрю на нее сквозь пару стекол и тонкие шторы.
Свет снова гаснет, а ответа от Ванды все нет.
Однако я вижу едва различимые силуэты – ее скрюченную фигурку и крупную тень позади, невпопад дергающуюся раз в несколько секунд. Одна из клавиш трескается под пальцами и осыпается на пол десятками кусочков пластика, а глаза сами собой сужаются. Животное. У тебя нет никакого права прикасаться к Ванде и уж тем более измываться над ее хрупким телом.
