Отряд выстраивается в две шеренги. Отдаются рапорта, знаменосец Александр Приходько вносит знамя в зал. Громко, четко, размеренно звучат слова торжественной клятвы:
– Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей обещаю, что буду твердо стоять за дело Ленина – Сталина, за победу коммунизма. Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины.
По очереди произносят обещание ребята, добровольно, без принуждения, от чистого сердца встают на одно колено, целуют край боевого пионерского знамени…
Особым смыслом наполняются слова торжественного пионерского обещания, когда оно произносится перед лицом вождя и учителя. Потом все вместе – пионеры, комсомольцы, коммунисты – поздравляли новых товарищей, находили слова не торжественные, обкатанные, стертые, как галька, а такие, что шли от сердца к сердцу, и так они отзывались в душах, что не хотелось говорить лишнего. Тихо, торжественно юные ленинцы прошли по залам музея и вышли на улицу. Было свежо, с Москвы-реки дул холодный ветер, но никто из ребят не ежился, напротив, все шли нараспашку, чтобы всему миру были видны алые галстуки.
Ну и, конечно, никто не хотел тотчас отправляться на вокзал, ехать домой.
Перед ребятами лежала знаменитая Красная площадь. Она невелика по размеру – но ведь и сердце невелико, а без него какая жизнь. Ребята выстояли в очереди, посетили Мавзолей, и хотя лишь на мгновения задержались у главной святыни, но ощутили, как будто нет ни времени, ни пространства, как будто все ребята, которым нынче повязали красные галстуки – будь то жители Курил, Кара-Кумов, Алтая, пышных долин Семиречья, – все они тут, около вождя. Все вместе! И точно так же видят, пусть и мысленно, сердцем, Красную площадь, высокие, мощные стены Кремля… Именно сюда совсем недавно, к подножию усыпальницы великого вождя, подходила необыкновенная колонна, с презрением и отвращением кидая ничтожные тряпки, которые бесноватые именовали знаменами, штандартами, и вся страна была на Красной площади, победно взирая на поверженные символы смерти.
– Ребята, запомните этот день, – тихо говорил Петр Николаевич, – вы дали присягу великой стране – сдержите ее. Только тогда и жизнь будет не напрасна, и наступит бессмертие. Подумайте над этим.
Ольга же была до такой степени счастлива, что ни о чем не желала думать. Внутри как будто пылало огромное солнце, но не губительным, иссушающим огнем, а дающим жизнь. И, глядя на воодушевленные, сияющие мордашки новых ленинцев, точно понимала, что только ради этого стоит и жить, и ошибаться, и брать на себя ответственность.
* * *
В это же время на другом конце огромного города мрачная, бледная, исхудавшая женщина ожидала, пока ей оформят документы на выписку. Измученная долгой болезнью, она, как окруженная плотным коконом, ничего не слышала, поэтому не сразу отозвалась, когда ее позвали:
– Татьяна Ивановна! Гражданка Брусникина! Вы что, оглохли?
Женщина встрепенулась, подняла глаза. Главврач, Маргарита Вильгельмовна, которая только что беседовала с каким-то незнакомым врачом, обнимая за плечи какую-то девочку, развернула ее лицом к Брусникиной.
– Вот она, ваша Зойка, получите и распишитесь.
Девочка, смотревшая сперва безучастно, потом испуганно, потащила с шеи какой-то платок. В глаза бросался заживший, но, очевидно, свежий шрам поперек горла, серые настороженные глаза, темные, коротко стриженные волосы. Она прошептала, еле слышно, почти без голоса чудодейственное заклинание:
– Мама… мама… мама! – и со всех ног бросилась к Брусникиной. А та – к ней. Обнимала, целовала, прижимала так, что стало совершенно понятно – эту Зойку – настоящую, без обмана, – она из рук не выпустит. И на этот раз Татьяна Ивановна не билась в истерике, не плакала, и слезы, хотя и текли по щекам, тотчас от радости высыхали.
Валерий Шарапов
Короли городских окраин
© Шарапов В.Г., 2022
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Пролог
Она крутилась перед зеркалом, чернила тонкие брови карандашом все гуще и гуще, пока не осталась довольна отражением: завитые локоны, шляпка-таблетка, красные полоски губ, платье из переливчатой трофейной ткани. Накинула сверху пиджак, но поморщилась – не видно талии с тугим кокетливым ремешком.
Набросила любимую лисью горжетку, что подарил муж на юбилей. Вот так лучше, сразу видно, что она жена солидного работника «Мосхимпрома». Пускай соседи шепчутся, что май на улице, это все от зависти к их шикарной жизни. Щедро оросила себя из бутылочки с надписью «Красная Москва» – все, готова к выходу.
У подъезда она замедлила шаг назло соседям: пускай полюбуются, как играет на ветру пышный подол ее платья, а мех переливается роскошным блеском.
Минуту триумфа прервал крепкий шлепок чуть ниже колена. От неожиданности женщина вздрогнула, резко повернулась назад, чтобы двинуть носком туфли в морду соседской невоспитанной собаке. И в шоке отпрянула.
Снизу на нее смотрело продубленное до черноты, с глубокими порезами морщин лицо человека без ног. Это его уродливая рука-лопата болезненно стиснула нежную голень. Инвалид с обрубленным до самых бедер телом прокатил свою тележку почти по кончикам модных кожаных туфель.
– Ну-ка, дамочка, в сторонку, пропусти героя-инвалида. – Возле колен с тихим звоном медалей проплыла голова в сосульках грязных волос, бугристые плечи в замызганной гимнастерке.
Она достала из ридикюля платок и с отвращением вытерла место, к которому прикоснулись его гнусные пальцы.
Мужчина на тележке покатил дальше как ни в чем не бывало – мимо зарослей с голубятней в глубине, где он уже неделю наблюдает за жизнью дамочки, жены высокого партийного работника, дальше – по тротуару, потом долгая дорога вдоль трамвайных путей до многоголосого рыночного пятачка недалеко от трех вокзалов. Здесь его уже ждут.
Под деревом в ленивом ожидании замер высокий щеголь в яркой рубахе. При виде инвалида он не шевельнулся, продолжая наблюдать за рыночной толчеей из-под опущенных век. Только вздрогнули губы через грохот тележки:
– Здарова, Танкист.
– Здоровей видали, – буркнул в ответ инвалид, которого передергивало от злости каждый раз, когда кто-нибудь тыкал в него прозвищем для послевоенных безногих калек, что передвигались с помощью тачек на колесах.
Он прижал к прохладной траве руки, занывшие после долгой поездки, сухо бросил:
– На четвертом живут они вдвоем, без детей, кухарка до обеда стряпает и уходит, три комнаты. Жирдяй ее, партейщик на мылзаводе, приказы раздает. Фатера шик-блеск.
– Откуда узнал? – в серых глазах Михана Давилки, вора-домушника, мелькнул интерес. Он сунул инвалиду плоскую фляжку с коньяком – знал слабости фронтовика. Тот сделал большой глоток, зажмурился, чтобы проследить, как от живительной влаги каждый сантиметр сухого, измученного тела словно напитывается, становится мягким и теплым.
– Соседи болтали во дворе, жена у модистки платья шьет, воротник из лисы носит, он в костюмах, толстый. Автомобиль имеется. И продпаек мешками таскают каждую неделю. – Алкоголь заменил раздражение на игривое настроение. – А знаешь, как определяю, что квартира жировая?
Домушник фыркнул насмешливо (что за великая тайна у убогого осведомителя?):
– Ну?
– По ляжкам! – с ликованием выдал мужчина, глаза его засветились от внутреннего жара. – Если у хозяйки нога сдобная, а чулки шелковые, значит, и квартира в ажуре. Уж я-то знаю, столько бабенок перещипал!
Давилка еле удержался, чтобы не расхохотаться над безногим изуродованным казановой. Но, зная обидчивость фронтовика, только улыбнулся, достал из кармана купюру и сунул в жесткую от деревянных каталок-«утюжков» ладонь.
– На, заработал.
– В следующий раз подтяжки лучше мне принеси, как у тебя, трофейные. Копейки на пол-литру мне и на рынке накидают. Подтяжки надо, штаны сваливаются, и рубаха торчит. – Калека кивнул на щегольские помочи с узкими серебристыми зажимами, которые удерживали широкие брюки Михана.
