– Раздевалка. – Изуродованный обрубок указал куда-то в темноту слева. – Портфель там свой оставь. Мешок, щетку и совок бери в углу: сегодня на уборке. По полу стружку железную у станков скидывай в мешок. Завтра в восемь чтобы здесь был, метрику у матери возьми для бухгалтера. На фрезе буду учить.
Так потекли рабочие будни: подъем под Наташкино хныканье, ледяная вода из ведра на кухне. Руки в рукава подранной отцовской телогрейки, а по дороге кусочки сухаря в рот и смачное ощущение на языке их пшеничного вкуса. Потом десять-четырнадцать часов изнурительной работы у станка с единственной радостью – перерывом на обед.
Основную часть зарплаты забирали на оплату питания в столовой, а остаток Колька отдавал матери. Наташка перестала кашлять, а у матери исчез взгляд побитой собаки. Закончилось сосущее чувство голода, зато теперь Николаю все время хотелось спать: от жужжания станка закрывались глаза, руки норовили схватиться за вращающиеся детали. Но тут над ухом раздавался окрик одноглазого мастера Тарасова, который, зная о вечной сонливости малолетних работников, то и дело устраивал им перекличку, чтобы не задремали и не свалились с ящиков прямо на станки.
Бывший сапер выжил после взрыва вражеской мины, но получил ожоги и остался без нескольких пальцев. Через полгода мучительного лечения в госпитале в возвращении на фронт медицинская комиссия ему отказала. Что там делать калеке, который еле шевелит обрубками конечности и слеп на один глаз! Пришлось идти работать на завод мастером, срочно изучать токарное дело.
В подчинение Тарасову дали детский сад, как он про себя называл подростков 10–12 лет, своих главных работников. По военной привычке он организовал на работе железную дисциплину: на жалобы и слезы внимания не обращал, приучил ребят откликаться на перекличке громким «Здесь!». Работали юные трудяги без учета времени, до выполнения нормы, а на обед ходили строем. Токарный цех неизменно выполнял и перевыполнял план благодаря системе, налаженной мастером Тарасовым, которого за глаза весь завод называл Сапером. На всю зарплату и пенсию он покупал на толкучке пряники или сухари и выдавал их в конце дня по одной штуке работникам с лучшими результатами.
Несколько раз Сапер оставлял шустрого Пожарского в ночную смену, хотя это и запрещалось. Но пока идет война, не до правил, а мальчишке лишняя копейка к зарплате – подспорье. И самое важное, что после ночной смены выдавали дополнительный паек: брикет горохового концентрата, кулек с крупой и огромную тарелку щей из жестких кочерыжек.
Из-за усиленного пайка и произошло Колино знакомство с Давилкой.
После суток у станка юный работник брел домой по предрассветной улице, прижимая к груди кулек с крупой и пачку концентрата в тонкой бумаге. Размышлял, что дополнительный паек пришелся как раз кстати – у матери совсем развалились единственные ботинки, поэтому оставшиеся карточки пришлось обменять у торгашей на потертые сапоги. А до конца месяца целых пять дней. «Один день сухари, один день гречку, потом еще гороховую кашу. По карманам бы распихать продукты, иду как дурак с рублем», – вяло подумал Колька, мысли в затуманенной голове шевелились медленно, словно в толще воды.
Удара он не почувствовал, вернее, не понял – спас плотный отцовский картуз на ватине. Просто потемнело в глазах, и земля резко прыгнула в лицо. Кто-то носком ботинка больно ударил по ребрам, так что стоящий на коленях Колька скрючился от боли, раскрыв в беззвучном крике рот. Мелькнул серый бок брикета. Колька попытался ухватиться за свое богатство, но пальцы только зацепили угол кулька, гречка рассыпалась коричневыми камешками по грязному снегу. Кто-то хрипло выругался, сорвал с его головы картуз и ударил в ухо до звона и темных кругов перед глазами.
Пока Колька скулил от боли, черные валенки поспешно удалились. Колька сел на землю, предметы вокруг постепенно принимали привычные очертания. Он ощупал себя – огромная шишка и ухо, наливающееся болью. Но самое ужасное – пропажа пайка и картуза!
От мысли, что мать с испуганным видом будет просить для него у соседей лекарства, а на улице вместо картуза придется кутаться в материну шаль, Колька закипел в отчаянии. Ему хотелось сокрушить весь мир вокруг, но сил не было, даже чтобы встать.
Кто-то сильный поднял его с земли за воротник телогрейки, перед глазами мелькнул серый прямоугольник.
– Твое, малец? – Высокий мужчина в строгом пальто и щегольских узких ботинках протянул мальчишке брикет концентрата.
Колька в ответ закивал и вцепился в твердый кусок, потом бросился сгребать с грязного снега гречку. Его спаситель брезгливо поморщился, но сказал дружелюбно:
– Пожалуйста, не стоит благодарностей. Я издалека увидел, как этот дылда несется со своей добычей. Подножку ему поставил, он и растерял хабар.
– Спасибо, – чуть слышно прошептал Колька и в задумчивости замер над кучей, которую сгреб. Что дальше? Как теперь донести домой эту смесь грязи с гречкой? Затылок ломило от холода и пульсирующей шишки. Странный незнакомец и нападение шпаны его не волновали, в голове, как заноза, сидела мысль: что сказать матери про паек и картуз? Она ведь ждет его после ночной с продуктами, небось дала Наташке на завтрак только половинку сухаря.
Давилка тем временем с интересом рассматривал замершего в оцепенении Кольку: лет десять, отощавший, но с длинными сильными пальцами и крепкими мышцами рук, торчащих из просторного ватника; серьезный и сосредоточенный. Он давно присматривал такого помощника – с пружинистым телом акробата, без детской суеты в движениях, а значит, и в характере.
И Давилка решился на проверку. Поправил полоску галстука в разрезе пальто: очень ему нравилось, как элегантно выглядывает узел между краями черного воротника.
За слабость к костюмам и тугим галстукам подельники и прозвали его Давилкой. Был он профессиональным наводчиком и вором, вместе с бандой обносил богатые квартиры в мирное время и во время войны от привычного образа жизни не отказался. Даже стало легче работать: количество милиционеров и сыскарей резко уменьшилось, те больше занимались подпольными спекулянтами и расплодившейся шпаной. Когда им расследовать кражи квартир? Тем более что опытные воры не оставляли улик или свидетелей, тщательно планируя кражу. Давилка лично намечал нужные квартиры, долго узнавал о хозяевах, пользуясь своим обаянием и знанием человеческой природы.
Вот и сейчас он нутром почуял, что мальчишка от безнадежности согласится на преступление, лишь бы добыть заветную крупу…
– Михаил, можно просто Михан. – Он протянул теплую руку и крепко тряхнул грязную ладонь Кольки. – Жалко продукт, знатная каша бы получилась. Несправедливо.
– Николай. – Парнишка упрямо продолжал смотреть на грязную кучку.
Но Михана так просто не сбить, он медленно, поглядывая на собеседника, принялся рассуждать:
– Да уж, справедливость ведь такая штука, двойная. Тебе вот гречки не досталось. А в соседнем дворе старуха живет, торгашка, всю жизнь на продуктовой базе сторожила. Так она своих котов селедкой кормит. – Давилка уловил вспышку интереса в Колькиных глазах, но продолжил говорить с небрежной легкостью. – У нее там головка сахара, макароны-звездочки, чай со слоном, конфеты прямо в вазочке лежат. Крупы мешками вдоль стены, в шкафу полки, все в банках.
– А вы откуда знаете? – недоверчиво поинтересовался Колька, слишком уж заманчиво звучало такое подробное описание запасов старухи.
– Так она соседка моя, попросила помочь шкаф передвинуть.
– Врете вы все. – Колька отшатнулся назад, но продолжал смотреть в лицо Давилки, ожидая ответа.
– Вру. – Дружелюбный взгляд наполнился искорками смеха. – Проверял тебя, не дурачок ли. Молодец, не схавал байку. Про соседку наврал. А вот про мешки с крупой и рыбу для котов – правда. Наворовала старуха за двадцать лет на продовольственной базе, так что все продуктами заставлено. Можем зайти к ней, отсыплешь себе, сколько надо. Она даже не заметит.
– Зачем это вам?
