Слезы у несчастной женщины текли из глаз без остановки до самого дома. Лишь у подъезда Антонина вытерла их уголком платочка, вернула на лицо улыбку. Нельзя показывать свой страх, и так сегодня утром напугала она Кольку уговорами бросить школу. Поэтому дома она старательно изображала безмятежность, улыбалась, не упрекнула детей, что те съели последние продукты. Она продаст завтра Колину школьную форму, все равно он за лето вырастет, придется справлять ему на следующий год новый костюм. К тому времени все исправится: она скоро получит зарплату, осталось продержаться совсем немного.
От голода и усталости голова шла кругом, ноги почти не держали. Антонина завела будильник, чтобы проснуться через час и побежать на работу в больницу. Закрыла глаза и тут же провалилась в рваное забытье, время от времени лишь выныривала из тонких марлевых снов, чтобы ответить улыбкой на Наташины рассказы про поход в школу.
Колька тем временем крадучись выскользнул за дверь и помчался по улицам, желая как можно быстрее оказаться в заброшке. В надежде, что там осталось хоть немного продуктов. Сунет руку в тайник и вернется к матери с железной шайбой, где внутри застыла вкуснейшая смесь из каши и кусочков мяса. Откуда взял? Да придумает что-нибудь. Скажет, Альберт Судорогин дал взаймы: для его семьи это сущие пустяки.
На развалинах он ловко запрыгал по знакомой тропинке с кирпича на кирпич. Вот и заветный схрон. Он торопливо засунул руку. Но в руке оказалась лишь пачка чая. А дальше пустота.
– Ты чего это, Коль? Как ошпаренный примчался. – Анчутка колдовал над бурлящим котелком.
– Где продукты? С рынка я приносил же! Много было: молоко и мед, курица!
– Чего много-то, – выкрикнул откуда-то Андрей. Он показался из темноты с охапкой деревянных половиц в руках. – Масло я на хлеб сменял, у нас тут печи нет, чтобы пироги стряпать. А пшено с молоком вчера слопали. Ты же сам кашу ел, нахваливал. Из консервы последней Анчутка суп варит, вон кипит. Что случилось-то? Прибежал, кричишь…
Раздосадованный Колька только махнул рукой и шлепнулся с размаху на камень. Не получилось обрадовать мать. Ощущение было такое, будто бьешь по мячу, но вместо ворот попадаешь в окно. Замираешь и смотришь с тоской на осыпающиеся осколки.
– Коль, – растерянный Пельмень с ложкой в руке осторожно сделал шаг к товарищу. Тронул за плечо.
Кольку трясло от обиды за голодную мать, от злости на глупость свою. Мир вокруг был против него, ломала и кусала его жизнь, так что сил сопротивляться больше не было. От прикосновения теплой человеческой руки, осторожного дружеского жеста внутри поднялся мутный саднящий вал и выплеснулся бессильным криком. Пельмень уронил ложку, Анчутка бросился к ведру с водой, подлетел с полной пригоршней:
– Коль, ты чего? Болит где? Попей вот или умойся, легче станет.
Но Колька с размаху ударил по протянутым ему рукам, швырнул камнем в кипящий котелок. Пельмень взвыл от ярости, бросился спасать шипящее на камнях варево. Ухватился за горячий котелок и снова вскрикнул от боли.
– Ты, ты… Да я тебе! – Он повернулся к Кольке и начал наступать разъяренным медведем.
– Давай, врежь! Ну, бей! – выкрикнул Колька со слезами, задыхаясь от боли. – А лучше убей, чтобы все закончилось! От меня одни беды! В школе, дома, везде! Только уголовник из меня и выйдет. Убей, никто не заплачет! Обрадуются только!
Он развернулся и бросился в сторону дома, оставив беспризорников в недоумении у погасшего костра и разоренного ужина.
Глава 9
Утро после рейда участковых по школам для оперативника Акимова началось с неприятностей. На летучке от его рассказа о хозяйке ателье и осмотре формы учеников старший оперативной группы покраснел от злости, хлопнул пухлой папкой по столу:
– Больше ста ограблений! А бандиты ходят как по бульвару, только что нам в лицо не плюют. А вы за детьми бегаете! Запомни, Акимов, как говорит товарищ Сталин, «хулиганские детские шайки организуются и направляются бандитскими элементами из взрослых». Взрослого ищи, кто эти ограбления придумал и организовал. А искать подростка с оторванной пуговицей – только время терять. Может, и пуговица-то не бандитская, а давно под кровать улетела, у хозяев квартиры сын-школьник. Смотрю, рано тебе пока одному работать. Остапчук, бери новенького и дуйте на рынок, покажи ему, как работать надо. А то так над нами скоро смеяться будут. Бандиты уже людей убивают, а мы по школам бегаем.
С каждым словом шрам на голове Сергея наливался багровым цветом все сильнее, лицо же, наоборот, побледнело так, что выступили голубые венки на висках. На замечание начальника он лишь кивнул, резко надел фуражку и шагнул за бывалым Остапчуком.
На крыльце тот хлопнул по плечу приунывшего новичка:
– Не вешай нос, у нас такое регулярно происходит. Насчет ателье не расстраивайся, я об этой мадам наслышан. Она тебе ни слова про своих клиентов не расскажет, зачем ей деньги терять да еще, не дай бог, заточку в бок получить? Она их законы знает, вот и молчит. Сегодня на рынке найдем след, у убитого ордена были редкие. – Опер достал из кармана длинный список, сунул напарнику. Акимов пробежался глазами: офицерский орден Святого великомученика и победоносца Георгия; медаль «За храбрость»; золотой Георгиевский крест – да, это не привычные медали или планки орденов…
Рынок их встретил шумной суетой, говором продавцов, покупателей, зевак, нищих. На грубо сколоченных прилавках приезжие колхозники торговали снедью, которой Акимов давно не видал, питаясь на скудный карточный паек. Он засмотрелся на пестрое богатство из связок сушеных грибов и моченых ягод, на лотки с синими тушками кур, на пирамиды из крупных белых яиц. И не заметил, как Остапчук ушел вперед, к тихому пятачку торговой площади, где без зазывающих криков и похвал товару шла подпольная спекуляция золотыми украшениями, антиквариатом, в том числе и медалями.
Сергей замер перед столешницей, где выстроились бутылки с разноцветными настойками. Здесь шла ожесточенная торговля. Пузатый колхозник в ватнике недовольно морщился и цокал языком в ответ на мольбы трясущегося бледного инвалида без правой руки. В левой полуденное солнце выбивало россыпи искр из золотого креста с изображением воина, протыкающего змея:
– Ну будь ты человеком, давай за две бутылочки смородиновки, а? Он же стоит как все твои запасы.
– Не надобно мне ворованного, – цедил хозяин настоек.
А покупатель, измученный похмельной дрожью, продолжал умолять:
– Да не ворованный он. Вчера честно в карты выиграл, это же золото настоящее, довоенное. Ты что меня мучаешь, плохо мне, внутрях все ходуном ходит, подлечиться надо.
– Я за деньги торгую, со своими бирюльками к цыганам ступай. – Продавец хмурился, но не сводил глаз со своего товара, чтобы назойливый пьяница не увел-таки ничего бесплатно.
Сергей с трудом сдержался от восклицания – орден Георгия Победоносца! Он, старательно изображая небрежность, подошел к попрошайке поближе, сунул руку за пазуху и нащупал пачку денег. Как хорошо, что именно сегодня он получил расчет на прошлом месте работы.
Акимов ровным тоном, чтобы не испугать дрожащего инвалида, предложил:
– Давай я куплю, – и показал деньги.
Второй раз предлагать не пришлось. Вся зарплата и деньги за неотгулянный отпуск перекочевали в руки колхозника, орден оказался у оперативника, а однорукий, не отходя от прилавка, одним ударом выбил пробку из бутылки и приложился к горлышку.
Когда бутылка ополовинилась, инвалид перевел дух, смачно крякнул и побрел нетвердой походкой в тень чахлого деревца неподалеку. Там он оперся о ствол и за второй прием прикончил тягучую жидкость. Потом сполз на землю, прикрыл глаза и застонал в истоме опьянения.
Акимов топтался рядом:
– А еще есть у тебя такие? Я куплю.
– Нету. – Язык у пьяницы заплетался, привычные звуки давались ему с трудом. Единственная рука поднялась и тут же обвисла от пьяной тяжести. – Я в карты вчера выиграл в кабаке у одного фраера. У него много…
