Обречен на победу - Леонов Николай Иванович

Краев выглянул из тренерской и пробасил:

– Паша? Спасибо, что заглянул, подь сюда на минуточку, – и дверь оставил открытой.

Когда Павел вошел, Краев, сидя за столом, кивнул на место напротив. Астахов не реагировал, стоял, спокойно смотрел на тренера. Краев потер поясницу и поднялся. Из-за полуприкрытой двери доносились голоса спортсменов. Краев и Астахов смотрели друг другу в глаза, молчали.

«Париж… Вена… Неужели ничего больше не будет? – подумал Краев. – Глупость, преступная глупость».

– Вера позвонила, сказала, что ты поехал к нему. – Краев говорил медленно, голос его оттягивало в хрип. – Тебя найдут мгновенно.

– Я у него не был, – спокойно ответил Астахов. – Действительно поехал. Очухался, позвонил из автомата. Мать ответила, что Нина вышла к подруге. Я прокатился по городу и вернулся. Можете проверить.

– Найдутся люди, которые проверят… – Краев взял Астахова за кисть, нащупал пульс, щелкнул секундомером. – Эх, Павлик, Павлик…

– Для этих людей я весь вечер с Верой был дома, – сказал Астахов. – Вера подтвердит.

– Вера что угодно подтвердит.

– А вам никто не звонил. Вы знать ничего не знаете. Ясно? – Лицо Астахова набрякло гневом, жилы вздулись. – Я не позволю связывать имя Нины со смертью этого подонка.

– Иди. – Краев махнул на Астахова рукой. – Тренировка не по графику. Разминка, все остальное – вполсилы.

Спортсмен вылетел, словно «облизнул» планку почти на шестиметровой высоте, казалось, на секунду застыл, затем начал падать. Выброшенный упругими матами, он взлетел навстречу побежденной планке и погрозил ей кулаком.

Под трибуной, поигрывая ядром, шел белокурый гигант и с добродушной улыбкой слушал еле поспевавшую за ним и порой переходящую на бег миниатюрную девушку, которая что-то горячо объясняла ему и ударяла кулаком в его могучую грудь.

На трибуне сидел Гуров и наблюдал за происходящим. Он нашел взглядом Астахова, который с группой спортсменов направлялся в раздевалку.

Заслуженный мастер спорта… Чемпион СССР, Европы… мира… Олимпийских игр… Майор, ты забрался на чужой стадион. Может, разговаривать здесь не следует? Пригласить в кабинет? Нет, разговаривать с Астаховым нужно здесь. У него дома. В кабинете он наденет маску, встанет в позицию. Вызывали? Я вас слушаю. Вы меня в чем-то подозреваете? Это интересно. Спрашивайте. В общем-то, аналогичная ситуация может сложиться и здесь. Но на своем стадионе Астахов будет свободнее, невооруженным, более открытым. Надо его почувствовать, взглянуть на его естественные реакции. Какими они окажутся? Не стоит загадывать, надо сказать правду и выслушать ответ, а потом решать.

Гуров оглядел небольшой уютный стадион. «Все правильно, хорошо, что я пришел сюда, а не пригласил Павла к себе. Ему здесь вольготно, но в психологическом плане встреча проходить будет на моем стадионе, а любитель никогда не может выиграть у профессионала».

Сергей Усольцев и Арнольд Гутлин приехали во время тренировки. Гутлин, проводивший дни в замкнутом мире лаборатории, обожал бывать на стадионе. И необязательно на соревнованиях, даже интереснее вот так, в простой тренировочный день, когда никто не нервничает, можно взглянуть на чемпионов в их обыденном, рабочем состоянии. И кандидат наук уговорил кандидата в мастера поехать на тренировку. Усольцева, естественно, здесь знали, он тоже всех знал. Сергей разрешил приятелю заехать за ним. Не последним в их визите на стадион было желание взглянуть на Астахова, послушать, что говорят люди.

Сергей Усольцев в голубом адидасовском костюме – такие костюмы в Городе были еще только у Астахова и Краева, – довольно поглаживая себя по животу, здоровался, соблюдая субординацию. С Астаховым и Краевым за руку и поклон, улыбка почтительная, выжидающая. С мастерами, чемпионами области – как равный: похлопывая по плечу, улыбался чуть снисходительно. С остальными только поклон, улыбка рассеянная, случайная.

Арнольд Гутлин держался на втором плане, смотрел на всех чуть виновато, был готов поддержать любой разговор, словно все время извинялся за непрошеное вторжение в чужой дом. И хотя бывал здесь десятки раз, он не мог привыкнуть, что стадион – не лаборатория и на посторонних здесь смотрят без раздражения, привычно, в большинстве случаев просто их не замечая.

Сегодня Краев, а по его примеру и другие тренеры закрыли глаза на то, что большинство ребят работали с прохладцей. Все слишком взбудоражены, разговаривают либо неестественно громко, либо шепчутся, постоянно поглядывают на Астахова и неумело скрывают свое любопытство.

И только Павел Астахов сегодня как всегда. Спокойный, доброжелательный, но дистанционно сдержанный. Он привык к интересу окружающих, который последние три года вызывал на стадионах мира. Любопытные взгляды сопровождали его повсюду, только не здесь: дома его любили – своего, родного. Он – Паша, Павлик, шутливо – Чемпион, Сам, Лично…

Сегодня неожиданно произошло отторжение, он стал Павлом Астаховым, на которого смотрели с любопытством, сторонне.

Павел ничего не замечал. Или делал вид, что не замечает?

Усольцев с Краевым, стоя на пороге тренерской, решали хозяйственные вопросы, касающиеся спортинвентаря. Гутлин топтался неподалеку. Когда через раздевалку в душевую прошел Астахов, Усольцев прервал разговор, взглянул вопросительно:

– Как он?

– Нормально. А что? – Краев чуть надвинулся, смотрел цепко.

Усольцев не отстранился, глаз не опустил, молчал. И Краев, хотя возрастом значительно старше и заслугами в спорте Сергею не ровня, дуэль проиграл, отступил.

– Черт бы всех побрал! – пробурчал он. – Как в общей квартире… Бу-бу-бу… Людям делать нечего?

– В Городе убивают не каждый день, и Павел у нас один, – ответил Усольцев. – Не вызывали?

– А чего его вызывать?

– Вызовут, – уверенно сказал Усольцев. – Не смотри на меня волком. Я же не говорю, что Павел замаран. Но беседовать с ним будут обязательно.

– Ты мне пятьдесят комплектов даешь? – спросил Краев.

– Договорились.

– Спасибо. Будь здоров. – Краев ушел в тренерскую, дверь, правда, не закрыл, поостерегся.

Арнольд Гутлин шагнул к приятелю, дернул за рукав:

– Пойдем, неудобно, ведь не зоопарк…

Усольцев одернул рукав, бросил взгляд на часы.

– Рано, Арик, – сказал он, криво улыбнулся. – Лично для меня слишком рано. – И грубо спросил: – Тебе ясно?

Гутлин приятельствовал с Усольцевым около трех лет, но не мог привыкнуть к неожиданным перепадам, которые происходили в его настроении и поведении. Порой Сергей был рассеян, меланхоличен, в движениях медлителен. Через полчаса становился раздражителен и груб. Проходило немного времени, и это был уже иной человек: общительный, обаятельный, широкий.

Сейчас Усольцев пребывал не в духе, изображал добродушие, но лицо его то и дело передергивало, словно у него болела голова либо зуб и боль свою он тщательно от окружающих скрывал.

Гутлин на грубость приятеля, как обычно, не ответил, посмотрел на высокого мослатого парня, Сашу Перышкина, который развинченной походкой, пританцовывая, направлялся к ним.

– Здравствуйте, Сергей Трофимович, – сказал он одновременно и заискивающе, и развязно. – Вы наша опора и надежа, руководитель и вдохновитель.

– Денег нет. – Усольцев улыбнулся, голос же у него был сух.

– Сразу деньги, – обиделся Перышкин и тут же плаксиво продолжал: – Сережа, на неделю, вот так надо, – и провел пальцем по горлу. – Полтинник.

– Думаешь, мне приятно отказывать? – Усольцев вздохнул. – Потому и злюсь, нет у меня, а тебе надо, я знаю. Извини, Саша, – и взглянул душевно, доверительно и лживо.

– Я знаю, вы завсегда. – Перышкин понимающе кивнул, оглянулся, увидел уже вышедшего из душа одевающегося Астахова и, пританцовывая, двинулся в его сторону.

– Сережа, у меня есть деньги, – тихо сказал Арнольд Гутлин, взглянув виновато.

– Это хорошо. Деньги жить не мешают, – криво усмехнулся Усольцев, наблюдая за Перышкиным, который пританцовывал вокруг Астахова, но заговорить не решался.