– Жиль? – переспросил Гамаш.
– Сандон. Он работает в лесу. Он тоже присутствовал, вместе со своей подружкой Одиль.
Гамаш помнил эти имена по списку свидетелей, лежащему у него в кармане.
– Жиль вел машину. С ним поехали Софи и Хейзел, – сказала Клара. – Остальные сели в машину Хейзел.
– Боже мой, Хейзел, – произнесла Мирна. – Кто-нибудь с ней сегодня говорил?
– Я ей звонила, – сказала Клара, глядя на тарелку, хотя и не испытывала голода. – Говорила с Софи. Хейзел слишком расстроена, чтобы говорить.
– Хейзел и Мадлен были близки? – спросил Гамаш.
– Лучшие друзья, – ответил Оливье. – Еще со школы. Они жили вместе.
– Но не как любовницы, – сказал Габри и добавил: – Насколько мне известно.
– Не говори глупостей, конечно, они не были любовницами, – сказала Мирна. – Ох уж эти мужчины! Они думают, что если две взрослые женщины живут одним домом и привязаны друг к другу, то они обязательно лесбиянки.
– Это верно, – заметил Габри. – Все делают про нас подобные допущения. – Он похлопал Оливье по колену. – Но мы вас прощаем.
– Мадам Фавро когда-нибудь была полной?
Вопрос Гамаша оказался таким неожиданным, что на него устремились недоуменные взгляды, словно он вдруг заговорил по-русски.
– Вы имеете в виду, толстой? – спросил Габри. – Нет, не думаю.
Остальные отрицательно покачали головой.
– Но знаете, она ведь здесь не так долго прожила, – сказал Питер. – Сколько? Лет пять?
– Около того, – кивнула Клара. – Но она как-то сразу вписалась в местное общество. Вступила вместе с Хейзел в Общество женщин англиканского вероисповедания…
Габри застонал:
– Merde! [33] Она этим летом должна была возглавить общество. Что я теперь буду делать?
Его надули, хотя, надо признать, и не в такой мере, как Мадлен.
– Pauvre Gabri [34], – сказал Оливье. – Личная трагедия.
– Попробуйте-ка поруководить Обществом женщин-англиканок. Это к разговору об убийстве, – сказал он Гамашу. – Может, Хейзел возьмет на себя эти обязанности? Как ты считаешь?
– Нет, я не «читаю». А тебе сейчас не рекомендую задавать ей этот вопрос.
– Возможно ли, что в доме присутствовал кто-то еще? – спросил Гамаш. – Большинство из вас слышали какие-то звуки.
Клара, Мирна и Габри хранили молчание, вспоминая нечестивые звуки.
– Что вы думаете, Клара? – спросил Гамаш.
«Что я думаю? – спросила она у себя самой. – Что Мадлен была убита дьяволом? Что, возможно, мы сами и поселили зло в этом доме?» Вероятно, экстрасенс была права и все недобрые, все злобные мысли, когда-либо порожденные их идиллической деревней, поглощались этим домом-чудовищем. И чудовище было ненасытно. Злые мысли сродни наркотику. Попробовав раз, дом подсел на них.
Но все ли выпускали на свободу свои злые мысли? Может быть, кто-то копил их в себе, собирал? Поглощал их, глотал, пока злоба не переполнила его и он не стал ходячей, дышащей разновидностью этого дома на холме?
Существует ли человеческая ипостась этого проклятого места, не ходит ли она среди них?
«Что я думаю?» – еще раз спросила себя Клара. Ответа у нее не было.
Минуту спустя Гамаш встал:
– Где я могу найти мадам Шове, экстрасенса?
Он достал деньги, чтобы расплатиться за сэндвичи и выпивку.
– Она остановилась в гостинице, – сказал Оливье. – Хотите, чтобы я ее позвал?
– Нет, мы прогуляемся туда. Merci, patron.
– Я не ходил на этот сеанс, – прошептал Оливье Гамашу, протягивая ему сдачу возле кассы на длинной деревянной стойке бара. – Потому что мне было страшно.
– Я вас не виню. В этом доме есть что-то такое.
– И еще эта женщина…
– Мадлен Фавро? – Гамаш поймал себя на том, что тоже разговаривает шепотом.
– Нет. Жанна Шове, экстрасенс. Вы знаете, что она сказала Габри сразу по приезде?
Гамаш ждал.
– Она сказала: «Тут у вас не спариваются».
Гамаш обдумал эти непристойные слова:
– Вы уверены? Странно, что на уме у экстрасенса такие вещи. Это ведь не…
– Не так? Конечно. Напротив… Впрочем, оставим это.
Гамаш вышел из бистро в великолепный, солнечный день, услышав на прощание последний шепоток Оливье:
– Вы же знаете, она колдунья.
Трое сотрудников Квебекской полиции шли по дороге, окружающей деревенский луг.
– Я запутался, – признался агент Лемье, которому приходилось почти бежать, чтобы не отстать от Гамаша, мерившего землю широкими шагами. – Так это было убийство?
– Я тоже запутался, молодой человек, – сказал Гамаш. Он остановился и посмотрел на Лемье. – А что ты здесь делаешь? Я тебя не вызывал.
Этот вопрос ошарашил Лемье. Он полагал, что старший инспектор будет рад его видеть, даже поблагодарит. Но Гамаш вместо этого смотрел на него терпеливо и с некоторым недоумением.
– Он приехал к родителям на Пасху – они тут живут неподалеку, – объяснил Бовуар. – А приятель из местной полиции ему сообщил.
– Я явился по собственной инициативе. Извините. Я сделал что-то не так?
– Нет, все так. Я хочу вести расследование как можно более скрытно, пока не будет точно выяснено, что это убийство.
Гамаш улыбнулся. Да, его подчиненные должны были проявлять инициативу, хотя и не столь рьяно. Впрочем, инициативность Лемье рано или поздно начнет гаснуть, и Гамаш вовсе не был уверен, что это так уж хорошо.
– Значит, наверняка нам это еще не известно? – спросил Лемье, спеша догнать Гамаша, который двинулся дальше, к большому каменному дому на углу.
– Я пока не хочу, чтобы об этом стало известно, но у нее в крови обнаружилась эфедра, – сказал Гамаш. – Знаешь, что это такое?
Лемье отрицательно покачал головой.
– Ты меня удивляешь. Это ведь как спорт, n’est-ce pas? [35]
Молодой агент кивнул. Спорт – эта тема крепко связывала его с Бовуаром. Их любовь к «Монреаль Канадиенс». К «Абам», как их еще называли.
– Слышал когда-нибудь о Терри Харрисе?
– Это хавбек?
– А о Симусе Ригане?
– Аутфилдер? Играл за «Лайонс»? Они оба умерли. Я помню, читал об этом в «Алло спор».
– Они принимали эфедру. Ее используют для похудения.
– Именно. Харрис умер во время тренировки, а Риган – на игре. Я смотрел по телевизору. День был жаркий, и все решили, что у него прихватило сердце. Так ли на самом деле?
– Тренеры велели им похудеть как можно скорее, поэтому они стали принимать таблетки.
– Это было два года назад, – сказал Бовуар. – Теперь эфедра запрещена, верно?
– Насколько мне известно. Хотя я могу и ошибаться. Ты проверишь это? – спросил Гамаш у Лемье.
– Конечно.
Направляясь к уютной гостинице, Гамаш улыбался. Энтузиазм Лемье нравился ему. Это и было одной из причин, по которым он взял Лемье в команду. Когда Гамаш расследовал предыдущее дело в Трех Соснах, Лемье работал в отделении полиции Кауансвилла и произвел на старшего инспектора хорошее впечатление.
Жертва того убийства жила в старом доме Хадли.
Они вошли на просторную веранду гостиницы. Это трехэтажное здание прежде было почтовой станцией на пути между Уильямсбургом и Сен-Реми и располагалось на старой почтовой дороге.
Войдя внутрь, Гамаш увидел деревянные полы, яркие индейские коврики и изящные подвыцветшие занавески.
Но он пришел сюда не для того, чтобы расслабляться. Он пришел, чтобы выяснить причину смерти Мадлен Фавро. Был ли это обычный инфаркт, вызванный возбуждением и страхом? Принимала ли она эфедру сама? Или тут действовали какие-то злобные закулисные силы, скрывающиеся за приятным фасадом Трех Сосен?
Оливье сказал, что Жанна Шове сняла маленький номер на первом этаже.
– Оставайся здесь, – приказал Гамаш, взглянув на Лемье, а сам вместе с Бовуаром двинулся по короткому коридору.
– Думаете, она сможет одолеть нас? – с улыбкой прошептал Бовуар.
