Гуров удивленно посмотрел на участкового. Потом на Кузнецова, который странно переглянулся с Бойцовым. Что за интермедия?
– Ну-ка, парни, – Гуров строго, но с интересом посмотрел на Кузнецова и Бойцова. – Давайте выкладывайте!
– Это какой Холин? – первым спросил Вадим. – Не который из Горчакова?
– Та-ак, – медленно протянул Гуров. – А я вижу, вас просто опасно оставлять одних без надзора. Шустрые вы ребятишки. Да, да! Тот самый Холин, бывший владелец этого твоего, Вадик, чертового шкафа, который и сдал его в местный филиал музея.
– А сам помер, – вздохнул Бойцов.
– А сам помер? Любопытно. А вы откуда знаете о Холине? О том, что он помер? – согласился Гуров. – Может, вы и причину его смерти знаете? Если честно, то я побаиваюсь вас про него уже спрашивать.
– Ну, давай ты рассказывай, – предложил Вадим, обернувшись к Бойцову.
– Ну, в общем, Лев Иванович, – откашлялся участковый, – мы ездили в это Горчаково.
– Зачем? – изумлению Гурова не было предела.
– Видите ли, мы после всех историй с ворами с Вадимом пообщались и поняли, что думаем одинаково. Мы решили идти от хозяина шкафа, а потом попытаться понять, что и кому нужно. И мы ездили в музей с ним. Курочкина на месте не было, поэтому он, наверное, и не знает, что мы искали владельца. Мы узнали, что шкаф из горчаковского филиала, поехали туда, установили, что Холин умер, я получил в местном ЗАГСе копию свидетельства о смерти. Кстати, он умер, э-э… естественной смертью. Никакого криминала за этим нет. Мы даже дом посмотрели, в котором он жил. Но эти старые дома под снос идут, и там никого из жильцов давно уже нет.
– Ну понятно, – кивнул Гуров, продолжая с интересом смотреть на парней. – А зачем вам соседи понадобились?
– Узнать хотели про шкаф, про то, как и зачем Холин его в музей сдал… просто пообщаться, узнать о старике побольше. Как жил, чем жил, какие родственники остались. Может, историю шкафа, как к нему он попал.
– Ну… – Гуров засмеялся и потряс головой, – молодцы!
– А разве мы размышляли неправильно? – нахмурился Бойцов.
– Правильно, все правильно. Я провел экспертизу драгоценностей, остатки которых нашли на полу возле шкафа, я получил все документы на сам шкаф. Вот в Горчаково я не успел еще съездить, завтра собирался. А вы, значит, успели. Ладно, завтра, Сашка, едешь со мной. Расскажешь на месте и покажешь дом, в котором жил Холин. Там и решим, как нам его соседей и родственников искать. А что, дом снесли, говоришь?
– Нет еще. Там сносят всю улицу этих старых домов. Осталось два. А следом строительство идет, там стройплощадка, нам пришлось на территорию заходить. С мастером этой организации вместе ходили квартиру Холина смотреть.
– Стройплощадка? В Горчакове?
– Да, а что?
– Нет, ничего. – Гуров опустил голову и задумчиво почесал бровь. – Стройплощадка в Горчакове, стройплощадка в Горчакове… Что-то на слуху такое… засело. То ли в сводках что-то читал, то ли еще откуда-то. Это словосочетание в голове. Ты сказал, и я вспомнил.
– В связи с новым строительством в подмосковном поселке? – предложил Кузнецов.
– С новым строительством? – Гуров какое-то время смотрел на Вадима, потом решительно сказал: – Вспомнил. Несчастные случаи на строительной площадке в Горчакове! Два несчастных случая с мистической окраской. Мистификаторы, или хулиганы, или преступники? То ли несчастные случаи, то ли убийства, замаскированные под несчастные случаи.
– Так это та самая строительная площадка и есть, – засмеялся Бойцов. – Вы бы видели кровавую надпись там на стене. Зловещую!
– Надпись? Что за надпись?
– «Коснешься ты, и смерть коснется тебя! Чувствуешь ее ледяную костлявую руку???» – процитировал Кузнецов. – Я точно запомнил. Думал, из стихов откуда-то, из классики. Потом в Интернете смотрел, но не нашел.
– И кровью, главное, написано, – подтвердил Бойцов. – Прямо на стене, по штукатурке. И как раз в том доме, где жил этот самый Холин.
Мастер ждал Гурова в опустевшей мастерской, расхаживая вокруг старинной тахты и разглядывая ее критическим взглядом. Высокие изогнутые ножки, мягкий изгиб подлокотников, асимметричная спинка – все говорило о старинном дворянском усадебном стиле девятнадцатого века. Судя по обрезкам ткани, валявшимся кое-где на полу вокруг, тахта пережила реставрацию.
– Здравствуйте. – Гуров вошел и остановился, глядя на единственного в помещении мужчину с собранными в хвост на затылке седоватыми волосами, скуластым лицом и меленькими глазами. Мужчина их все время щурил, как будто постоянно что-то оценивал или примеривался. – Мне нужен Ганьшин Олег Андреевич.
– А-а, это вы из полиции? – не сразу обернулся мужчина. – Это я Ганьшин Олег Андреевич.
– А моя фамилия Гуров, – представился сыщик.
– Вечер добрый, – пожимая гостю руку, кивнул Ганьшин. – Как вам, а? Кажется, мы попали в стиль сто процентов.
– Вы про диван? – спросил Гуров.
– Это тахта, дорогой полковник, или софа, если вам угодно. Мы ей обивку сменили и наполнение. Все истлело, но форму, кажется, удалось сохранить, и ткань сделана на заказ. Точно такая же, правда, выглядит более новой, но это неизбежно. Зато фактура, обратите внимание! Ее соткали не на современном оборудовании, а на аналоге девятнадцатого века. Вот что важно! И сразу другой эффект.
– Ткань на заказ? Вы заказывали несколько метров ткани специально для этого изделия?
– А у нас, у реставраторов, все штучное. Все индивидуальное и на заказ. Потому и дорого! А многие не понимают, думают, что мы цену набиваем. А вот эта ткань, знаете, во что обошлась? А работа дизайнера, а технолога? А бессонные ночи, а вдохновение?
– Я, собственно, примерно по этому поводу к вам и пришел, – напомнил Гуров с улыбкой.
– Ах да, простите, – смутился мастер. – Я все о своем, своим голова забита. Так я вас слушаю. Пойдемте в кабинет, там уютнее, чайку можно наладить.
– Пойдемте, но без чайку. Времени у меня мало, а расспросить вас нужно о многом.
Через несколько минут Ганьшин уже рассказывал о сложившейся системе в реставрационном деле. О лицензировании, об особом статусе тех мастеров, которые имеют право реставрировать изделия, обладающие высокой историко-художественной ценностью. О том, что в эту среду попасть очень сложно, потому что важно доверие историков, музейной администрации, экспертов.
О Вадиме Кузнецове он помнил. Приходил такой крупный и очень серьезный парень. Хороший парень, но ничего не смыслящий в реставрационном деле. Хотя, как показалось Ганьшину, парень имел отношение к производству современной мебели.
– Но это, знаете, – мастер покачал головой с усмешкой, – это как разница между маляром и художником портретистом. Когда маляр приходит в музей, смотрит на картину Рембрандта и хвалит ее словами, что красочка хорошо легла, ровненько, без потеков.
– Помнится, вы этому парню не советовали обращаться к Копытину.
– Ах ты… – Ганьшин покачал головой с досадой. – Вот так слухи ползут, а потом тебя начнут обвинять…
– Нет, вы не поняли, – перебил Гуров. – Это не слухи, это оперативная информация. Информация, очень важная для одного уголовного дела. Поэтому давайте не будем сокрушаться, а лучше расскажите мне про этого Копытина.
– Ну, раз так, раз все серьезно у вас, тогда расскажу. Прощай, моя репутация. Генка Копытин, конечно, не мастер, не реставратор и не художник. Он делец. Не знаю, уж в хорошем смысле этого слова или в плохом. Для многих из нас Копытины важны, они как профессиональные посредники плавают, лавируют между нами и заказчиками, сводят нас и получают свою маржу. Даже для меня иногда лишний заказ не помеха, а благо. И это при том, что мои работы стоят в плане нескольких музеев, что ко мне регулярно обращаются частные заказчики. А уж для менее именитых мастеров Копытины в любом виде очень важны. Вот они и жиреют на этой посреднической ниве.
– Ну, это понятно, – кивнул Гуров. – Если есть потребность в этой услуге, то обязательно найдутся люди, которые ее буду предлагать и развивать. Скажите, где я могу найти этого Копытина? С кем он часто общается, где бывает, может, вы примерно его адрес знаете?
