В конце концов я перестала надеяться и начала молиться, чтобы нашли ее тело. Я представляла, как меня вызовут опознавать останки. Я представляла, как попрощаюсь с ней. Я представляла, как ее похороню.
Такого я не представляла.
– Они уверены, что это она? – спросила я тихо, но спокойно.
Мы с папой сидели напротив друг друга на качающейся скамейке, подвешенной на крыльце. Только мы и больше никого – максимальная степень уединения, которой можно было добиться в бабушкином доме.
– Место совпадает. – Он ответил, не поднимая глаз на меня – глядя в ночь. – И время тоже. Они пытаются опознать по состоянию зубов, но вы двое столько переезжали… – Внезапно он осознал, что рассказывает мне то, что я и так знаю.
Найти мамину стоматологическую карту будет непросто.
– Они нашли это. – Папа показал мне тонкую серебристую цепочку. На ней висел маленький красный камень.
У меня перехватило горло.
Это ее.
Я сглотнула, отгоняя эту мысль, словно могла забыть ее отчаянным усилием воли. Папа протянул цепочку мне. Я покачала головой.
Это ее.
Я понимала, что мама почти наверняка мертва. Я знала это. Я верила в это. Но теперь, глядя на ожерелье, которое было на ней той ночью, я не могла дышать.
– Это улика, – с усилием выговорила я. – Полиция не должна была отдавать ее тебе. Это улика.
О чем они думали? Я работала с ФБР всего шесть месяцев. Большую часть этого времени я оставалась за сценой, но даже я знала, что нельзя нарушать правила хранения улик только для того, чтобы девочка, потерявшая мать, смогла получить что-то, что принадлежало матери.
– На нем не было никаких отпечатков, – заверил папа. – Никаких следов.
– Пусть оставят себе, – выдавила я, встала и подошла к краю крыльца. – Им может понадобиться. Для идентификации.
Прошло пять лет. Если они искали стоматологические записи, значит, мне там опознавать уже нечего. Остались только кости.
– Кэсси…
Я перестала его слушать. Я не хотела слушать, как человек, который едва знал маму, рассказывает, что у полиции нет зацепок, что они считают нормальным компрометировать улики, потому что никто из них не ожидал, что это дело будет раскрыто.
Через пять лет нашли тело. Это уже улика. Следы на костях. То, как она была похоронена. То, какое место выбрал убийца. Должно быть что-то. Какое-то указание на то, что случилось.
Он пришел за тобой с ножом. Я приняла точку зрения матери, пытаясь понять, что произошло в тот день, как делала уже много раз. Он застал тебя врасплох. Ты сопротивлялась.
– Я хочу увидеть место преступления. – Я повернулась к отцу. – Место, где они нашли тело. Я хочу это увидеть.
Папа подписал разрешение, чтобы меня зачислили в программу агента Бриггса по обучению одаренных детей, но он понятия не имел, что за «образование» я там получаю. Он не знал, в чем суть программы. Он не знал, на что я способна. Убийцы и жертвы, неизвестные субъекты и тела – для меня это был родной язык. Мой язык. А знание о том, что случилось с моей мамой?
Оно тоже принадлежит мне.
– Не думаю, что это хорошая идея, Кэсси.
Это не тебе решать. Я подумала об этих словах, но не произнесла их. Спорить с ним не было смысла. Если я захочу получить доступ – к месту, где ее нашли, к фотографиям, к любому подобию улик, которое они все-таки обнаружили, – спрашивать об этом нужно не Винсента Батталью.
– Кэсси? – Папа встал и неуверенно шагнул ко мне. – Если ты хочешь об этом поговорить…
Я повернулась и покачала головой.
– Я в порядке, – произнесла я, отвергая его предложение. Сглотнула, протолкнув комок в горле. – Я просто хочу вернуться в школу.
«Школа» – это, конечно, преувеличение. В программе обучения прирожденных насчитывалось всего пять учеников, а у наших уроков было, можно сказать, практическое приложение. Мы не просто учились. Мы были ценным ресурсом.
Элитной командой.
У каждого из нас был талант, дар, отточенный до совершенства средой, в которой мы выросли.
Ни у кого из нас не было нормального детства. Я не переставала думать об этом снова и снова, когда через четыре дня стояла рядом с бабушкином домом, в начале подъездной дороги, ожидая, когда за мной приедут. Если бы оно было нормальным, мы бы не стали прирожденными.
Вместо того чтобы думать о том, как провела свое детство, переезжая из города в город с мамой, которая обирала людей, убедив их, что она экстрасенс, – я вспоминала об остальных – об отце-психопате Дина, о том, как Майклу пришлось научиться читать эмоции, чтобы выжить. О Слоан и Лии, о том, какие подозрения у меня были насчет их детства.
Мысли об остальных прирожденных вызывали у меня определенного рода ностальгию. Мне хотелось, чтобы они оказались здесь – все они, каждый из них, – так сильно, что я едва могла дышать.
– Станцуй это, – произнес мамин голос в моих воспоминаниях. Я буквально увидела, как она, с рыжими волосами, влажными от холода и снега, замотавшись в темно-синий шарф, включает приемник в машине и выкручивает громкость на максимум.
Это был наш ритуал. Каждый раз, когда мы переезжали – из одного города в другой, от одной отметки на карте к следующей, от одного представления к другому, – она включала музыку, и мы танцевали на наших сиденьях, пока не забывали обо всем и обо всех, оставшихся позади.
Мама была не из тех, кто считал, что о чем-то можно тосковать подолгу.
– Выглядишь весьма задумчивой. – Низкий серьезный голос вернул меня в настоящее.
Я отогнала воспоминания и поток эмоций, которые хотели нахлынуть вместе с ними.
– Привет, Джуд.
Человек, которого ФБР наняло присматривать за нами, секунду разглядывал меня, а потом подхватил мой рюкзак и закинул его в багажник.
– Прощаться будешь? – спросил он, кивнув на крыльцо.
Я обернулась и увидела, что там стоит бабушка. Она любила меня. Яростно. Решительно. С того момента, как ты меня встретила. Меньшее, что я ей должна, – это попрощаться.
– Кассандра? – бодро спросила она, когда я подошла. – Что-то забыла?
Многие годы я считала себя сломанной, считала, что моя способность любить – яростно, целеустремленно, свободно – умерла вместе с мамой.
Последние несколько месяцев показали мне, что я ошибалась.
Я обняла бабушку, и она обхватила меня руками и сжала изо всех сил.
– Мне нужно идти, – сказала я через несколько секунд.
Она потрепала меня по щеке чуть более энергично, чем следовало бы.
– Позвони, если что-то тебе понадобится, – велела она. – Что угодно.
Я кивнула.
Она помолчала.
– Мне так жаль, – осторожно произнесла она. – Что с твоей мамой это случилось.
Бабушка никогда не встречалась с мамой. Она ничего о ней не знала. Я никогда не рассказывала отцовской части семьи, как мама смеялась, или как она придумывала игры, чтобы научить меня читать людей, или то, как мы говорили «несмотря ни на что» вместо «я тебя люблю», потому что она любила меня всегда, вечно и несмотря ни на что.
– Спасибо, – сказала я бабушке. Голос прозвучал слегка хрипло. Я постаралась скрыть скорбь, которая поднималась изнутри. Рано или поздно она меня настигнет.
Мне всегда лучше удавалось отделять и прятать нежелательные эмоции, чем избавляться от них.
Я отвернулась от бабушкиного пристального взгляда и пошла к Джуду и машине. Из головы все не шел мамин голос.
Станцуй это.
Глава 3
Джуд вел машину молча. Он оставил возможность нарушить молчание мне – когда и если я буду готова.
– Полиция нашла тело. – Мне понадобилось десять минут, чтобы заставить свои губы выговорить это. – Они думают, это мама.
– Я слышал, – просто ответил Джуд. – Бриггсу позвонили.
Специальный агент ФБР Таннер Бриггс был одним из двух руководителей программы обучения прирожденных. Это он пригласил меня туда, и он упомянул дело моей матери, чтобы меня завлечь.
