Ей и в голову не пришло отказаться от второго сеанса.
Глава тридцать третья
– Ты разве не в мастерской должна быть? – спросил Питер.
Он налил еще кофе и направился к длинному сосновому столу в кухне. Он обещал себе, что будет молчать. И уж конечно, не станет напоминать Кларе, что время уходит. Ей совсем не хотелось слышать о том, что Дени Фортен приезжает уже через несколько дней. Чтобы увидеть ее все еще незаконченную картину.
– Он приедет меньше чем через неделю, – услышал Питер свой голос.
Он был словно одержимый.
Клара читала утреннюю газету. Первая страница была посвящена вчерашней жуткой грозе, которая повалила множество деревьев, перекрыла дороги и стала причиной нарушения энергоснабжения по всему Квебеку. А потом кончилась.
Рассвет был облачный, дождик все еще накрапывал. Снег и град к утру растаяли, и единственным свидетельством прошедшей грозы были обломанные ветки и полегшие цветы.
– Я уверен, ты сможешь. – Питер сел рядом с Кларой. Вид у нее был изможденный. – Но может, тебе нужно немного отдохнуть. Выкинь на время из головы эту картину.
– Ты рехнулся? – Она посмотрела на него. Ее темно-голубые глаза были воспалены, и он подумал, уж не плакала ли она. – Это мой шанс. У меня не остается времени.
– Но если ты сейчас пойдешь в мастерскую, то лишь еще больше напортачишь.
– Еще больше?
– Я не это хотел сказать. Извини.
– Боже, что мне делать?
Клара потерла руками свои усталые глаза. Она не спала бо`льшую часть ночи. Поначалу лежала в кровати, старалась уснуть. Когда из этого ничего не получилось, она погрузилась в размышления о картине. Она больше не знала, что с ней делать.
Неужели смерть Мадлен так расстроила ее, что она потеряла способность ясно мыслить? Это была удобная и утешительная мысль.
Питер взял ее маленькие руки в свои и обратил внимание, что они в синей краске. Она что, не мыла их со вчерашнего дня или уже успела поработать сегодня утром? Он инстинктивно попытался размазать краску большим пальцем. Она была утренняя.
– Слушай, почему бы нам не устроить маленький званый обед? Можно было бы пригласить Гамаша и еще несколько человек. Он наверняка любит домашнюю готовку.
Произнеся это, он замолчал, пораженный жестокостью каждого отдельного своего слова и всех, вместе взятых. Сейчас Кларе меньше всего были нужны гости. Ей нельзя отвлекаться, ей нужно работой победить этот страх, ее сейчас нельзя трогать – пусть сидит у себя в мастерской. Приглашение гостей в такое время было бы настоящей катастрофой.
«Он что, спятил? – подумала Клара. – С картиной черт знает что, а Питер предлагает собрать гостей». Но даже если бы она утратила свой талант, свою музу, свое вдохновение, свое мужество, то одно она все же сумела бы сохранить – уверенность в том, что Питер хочет для нее только лучшего.
– Прекрасная мысль.
Клара попыталась улыбнуться. Ей было известно, что паника ни к чему хорошему не приводит. Она посмотрела на каминные часы. Половина восьмого. Прихватив с собой кофе, Клара позвала Люси, их золотистого ретривера, надела куртку, резиновые сапожки и шапку и вышла.
Воздух был свежий и чистый. А если не чистый, то хотя бы естественный. Пахло свежей листвой, деревьями, землей. И водой. И дымком. Запах у дня был прекрасный, но вид – как после сражения. Все молодые тюльпаны и нарциссы полегли. Клара наклонилась и подняла один из них, надеясь, что он откликнется на помощь. Но стоило его отпустить, как он снова упал.
Клара никогда особо не любила работать в саду. Вся ее творческая энергия уходила в искусство. К счастью, Мирна обожала ухаживать за садом, и, к еще большему счастью, своего сада у Мирны не было.
В обмен на еду и фильмы Мирна превратила скромный сад Клары и Питера в произведение садового искусства с клумбами роз и пионов, дельфиниумов и наперстянки. Но в конце апреля расцветать осмеливались только весенние луковицы – и вот что с ними теперь случилось.
Армана Гамаша разбудил слабый стук в дверь. Он посмотрел на часы, стоящие на прикроватной тумбочке, – они показывали десять минут седьмого. В его уютный номер проникал тусклый утренний свет. Он прислушался, и стук раздался снова. Гамаш вылез из-под одеяла, надел халат и открыл дверь. За нею стоял Габри, его густые темные волосы с одной стороны стояли торчком. Он был небрит, одет в потертый халат и мягкие тапочки. У Гамаша возникло впечатление, что чем изящнее и утонченнее выглядел Оливье, тем более растрепанным становился Габри. Все в мире должно быть сбалансировано.
«Видимо, сегодня Оливье будет выглядеть особенно великолепно», – подумал Гамаш.
– Desole [62], – прошептал Габри.
Он поднял руку, и Гамаш увидел в ней газету. Сердце у него упало.
– Только что принесли. Я подумал, что вам лучше ее увидеть, прежде чем ее увидит кто-либо еще.
– Кто-либо еще?
– Пока что ее видели только мы с Оливье. Больше никто.
– Вы очень добры, Габри. Merci.
– Я сварю кофе. Спускайтесь, когда будете готовы. Слава богу, хоть гроза закончилась.
– Вы так думаете? – улыбнулся Гамаш.
Он закрыл дверь, положил газету на кровать, принял душ и побрился. Взбодрившись, он посмотрел на газету – черные и серые всплески на белой бумаге. Гамаш принялся листать газету, спеша сделать это, прежде чем мужество оставит его.
И вот оно пожалуйста. Хуже, чем он предполагал.
Гамаш сжал челюсти так, что клацнули зубы. Он смотрел на фотографию и тяжело дышал. Его дочь Анни с мужчиной. Целуются.
«Анн Мари Гамаш со своим любовником мэтром Полем Мироном в офисе прокурора».
Гамаш закрыл глаза. Снова открыл, но фотография не исчезла.
Он прочел заметку один раз, другой. Заставлял себя читать медленно. Пережевывать, проглатывать и переваривать омерзительные слова. Потом посидел некоторое время, размышляя.
Через несколько минут он позвонил Рейн-Мари. Она еще спала.
– Bonjour, Armand. Который теперь час?
– Почти семь. Хорошо спала?
– Не очень. Как-то мне было неспокойно. А ты?
– То же самое.
– У меня неважные новости. Анри съел твои любимые тапочки. Точнее, одну из них.
– Шутишь! Он никогда не делал этого прежде. Интересно, с чего это вдруг?
– Он скучает без тебя, как и я. Он любит не разумом, но зато сильно.
– Надеюсь, ты не съела мою вторую тапочку?
– Так, обглодала немного по краям. Ты и не заметишь.
Последовала пауза, потом Рейн-Мари спросила:
– Что случилось?
– Еще одна статья.
Он представил ее на их кровати с простым пуховым одеялом, перьевыми подушками и чисто-белыми одеялами. Обычно она спала на двух подушках и натягивала одеяло на голое тело до самого подбородка. Не из стыдливости или застенчивости, а ради тепла.
– Что, очень плохо?
– Пожалуй. Про Анни. – Ему показалось, что он услышал глубокий вдох. – На фотографии она целуется с человеком, который представлен как мэтр Поль Мирон. Прокурор короны. Семейный.
– Как и она, – сказала Рейн-Мари. – Бедняжка Дэвид. Бедняжка Анни. Все это вранье, конечно. Анни никогда бы так не поступила с Дэвидом. Ни с кем бы так не поступила. Никогда.
– Согласен. А суть в том, что меня не обвинили в убийствах вместе с Арно, потому что я подложил Анни в постель прокурору.
– Armand! Mais, c’est epouvantable! [63] Как они могут? Не понимаю, как человек может опуститься до такого!
Гамаш закрыл глаза и почувствовал пустоту в груди, там, где должна была находиться Рейн-Мари. Он всем сердцем хотел быть рядом с ней. Обнять, прижать к себе своими сильными руками. Почувствовать, как ее руки обнимают его.
– Арман, что нам делать?
– Ничего. Нам нужна выдержка. Я позвоню Анни и поговорю с ней. Вчера вечером я говорил с Даниелем. Он, похоже, воспринимает это нормально.
