— И потом, — добавил я, — кое-что я вам могу рассказать. Я вспомнил, когда сознание у меня прояснилось.
— Что вы вспомнили?
— Кто-то попытался Санни напугать в его день рождения. Оставил ему гадкий сюрприз в машине.
Я рассказал Лэмпу про манекен с шапочкой и с пулевыми отверстиями. А потом и про все остальное — про фотографию, проткнутую кухонным ножом, про порванные пленки, про странное отсутствие реакции со стороны Санни и Вика. Про то, что в какой-то момент я подозревал во всем самого Санни, я говорить не стал.
Когда я закончил, Лэмп покачал головой и сказал:
— М-да, прямо мороз по коже. Как бы кошмары не замучили.
— Спите с ночником.
— Я и так с ним сплю, — улыбнулся Лэмп. — Интересная штука со всеми этими сувенирами, реквизитом, что ли, — вещами из его прошлого. Особенно если учесть, что все эти вещи уже давно никто не видел. Тот, кто за этим стоит, явно знает мистера Дэя много лет.
— Он знал, кто это делает.
— Почему вы так думаете?
— Он испугался, но вас, полицейских, вмешивать не хотел. Он кого-то защищал. Правда, неизвестно, убил ли его тот человек, который пытался его напугать.
— Думаете, это могут быть разные люди?
Я не специалист, но мне кажется, что подкидывать втихаря замысловатые угрозы — это одно, а подойти к человеку вплотную и нажать на курок — совсем другое. Разные характеры.
— Согласен, вы действительно не специалист. Это все звучит хорошо, но и суккоташ [128] звучит не хуже.
— Суккоташ?
— Ну вроде той старой теории, что люди, которые все время пытаются покончить с собой, на самом деле не хотят умирать. Типичный суккоташ.
— И это, значит, суккоташ? Интересно, слышала ли моя бывшая жена такое словечко.
— У меня таких дел сколько угодно — самоубийства после нескольких попыток. Если человек ищет смерти, то рано или поздно найдет.
Я глянул на него, пытаясь понять, как после всего этого ему удается сохранять столь безмятежный вид.
— Но информация хорошая, Хоги. Попробуем проверить. Спасибо. За мной должок.
— Может, тогда отпустите Вика на похороны? Для него это очень важно.
Лэмп поджал губы.
— Не верите, что это Эрли, да?
— Не верю. Санни был ему как отец.
— Люди регулярно убивают своих отцов. Почти так же часто, как и матерей.
— А вы как считаете, он виновен?
— Не знаю, Хоги, честное слово.
— А как насчет этой вашей теории?
— Она мне все еще нравится. Но Эрли очень соблазнительный кандидат. Он тут, под рукой, и у него с головой не все в порядке. Очень легко повесить это дело на него. Амбициозный и недобросовестный полицейский так бы и поступил — измотал бы его и выбил признание. Стал бы героем. — Он усмехнулся. — Может, даже жирный контракт на книжку выбил бы.
— Но вы же не из таких, правда, Лэмп?
— Ну конечно нет.
— Но вы, наверное, свое дело знаете, раз вам поручили такое резонансное дело.
Он покраснел.
— Ну, я добиваюсь результатов.
Цирк начался уже за три квартала от дома Санни. Он разросся за это время — теперь тут крутилась не только пресса, но и любопытствующие, зеваки, люди, которым не терпелось проехать мимо дома жертвы. Я сразу вспомнил, что меня тошнит от людей.
Лэмп подъехал к воротам и остановился.
— Дальше без меня, — сказал он.
— Что, вы не зайдете?
— Не люблю лишний раз беспокоить людей, у которых горе.
— А, так вы чуткий?
— Делаю свое дело.
— Это здорово, Лэмп.
Ванда встретила меня в холле и обняла крепко-крепко — ребрам моим это не очень понравилось. Она обхватила мое лицо ладонями и сказала:
— Я так рада, что ты тут, Хоги.
Ванда выглядела спокойной и собранной. На ней было черное кашемировое вязаное платье и черные сапожки, на шее жемчужное ожерелье, волосы аккуратно расчесаны, глаза слегка подкрашены. Она взяла меня за руку и повела в гостиную.
Из кабинета слышно было, как Хармон по телефону договаривается о похоронах Санни.
— Я говорю, полированное красное дерево, жадный ты сукин сын, а не гребаное золото!
Он до сих пор оставался агентом Санни, до сих пор приглядывал за его интересами, пусть смерть их и разлучила. Наверное, после сорока лет сложно просто взять и все бросить.
Конни сидела на тахте в гостиной и смотрела на ручей. Вид у нее был бледный и потрясенный. Она резко постарела. Я сел рядом и сказал, что мне очень жаль. Она так и смотрела на ручей. Я почувствовал себя лишним и встал, собираясь уходить.
— Он говорил мне, как много вы для него значили, Хоги. Ему повезло, что он вас встретил, — сказала Конни тихо.
— Это мне повезло.
Лулу так мне обрадовалась, что принялась радостно повизгивать, стонать и попыталась залезть ко мне в рубашку. Гостевой домик был в том же виде, в каком я его оставил. Сумки мои лежали на кровати. Я распаковал вещи, улегся и какое-то время слушал звон в собственных ушах. Потом включил телевизор. По одному из местных каналов крутили ретроспективу фильмов Санни. Я несколько минут посмотрел «Продавцов содовой» — одну из классических сцен, где Санни пытается разобраться, как работает блендер, и получает в лицо целую порцию солодового молока. В этом фильме он был так молод, так полон жизни и таланта, что казалось, будто он вот-вот сойдет с экрана в комнату. Я выключил телевизор и вернулся в дом.
Следующие полтора дня я помогал чем мог. Я съездил к Конни и привез почту и сообщения, присланные ей домой. Я занимался кое-какими похоронными делами. Я подменял Хармона на телефоне. Репортеры крайне огорчились, поняв, кто отвечает на звонки. Они на все лады пытались вытянуть что-нибудь из меня — лестью, сочувствием, подкупом. Один даже сказал: «Ну же, Хог, ты один из нас, ты нам обязан». Но семья не хотела делать никаких заявлений, так что они ничего не добились.
Санни похоронили на кладбище Хиллсайд Мемориал [129] недалеко от аэропорта в ясный безоблачный день — солнечный день, как написали все газеты, подчеркнув созвучие с именем Санни. Теперь он оказался в компании Эла Джолсона и прочих знаменитостей. Поминальную службу с закрытым гробом провели в молельне на территории кладбища. Санни как-то сказал мне, что уже пятьдесят лет не был в синагоге. А теперь он вернулся, и все пришли его проводить.
Получились голливудские похороны по первому разряду. Синатра пришел. Хоуп. Бернс. Льюис. Мартин. Берл. Сэмми Дэвис-младший. Гейб Найт, конечно. Ширли Маклейн пришла. Грегори Пек. Дэнни Томас. Джеральд и Бетти Форд. Томми Ласорда [130].
И Вик Эрли тоже там был, в темно-синем костюме, в сопровождении полицейского. Перед службой я к нему подошел.
— Привет, Хог, — негромко сказал он. Ему, похоже, сложно было сфокусировать взгляд.
— Как у тебя дела, Вик?
— Извини, что я на тебя набросился. На меня нашло. Не мог удержаться.
— Да забудь.
— Я знаю, ты тут ни при чем. Ты ему помогал.
— Спасибо. А с тобой что будет теперь?
— Мне дают всякие тесты. Адвокат говорит, им скоро придется меня отпустить. Или отпустить, или предъявить обвинения, а для этого у них оснований нет.
— И ты не представляешь, что случилось той ночью?
— Я спал, Хог. Он во мне нуждался, а я спал. Клянусь.
— Я верю. Куда ты теперь?
— Не знаю. Без Санни у меня нет ничего и никого.
— Если я чем-нибудь могу помочь, только скажи.
— Конечно, Хог. Без обид?
— Без обид.
Он улыбнулся.
— Погарпунь там за меня.
— Обязательно.
Синатра зачитал личное послание от президента, в котором смерть Санни была названа трагической, а сам Санни — «настоящим американцем, чья человечность, щедрость и любовь к своей стране и ее народу были лучом света во тьме». Синатра не расплакался, как написал репортер «Нью-Йорк пост», который даже на кладбище не был, не говоря о службе. Плакал Гейб Найт. Гейб произнес надгробную речь. Он дрожащим голосом описал Санни как «человека, так и не потерявшего детское чувство удивления перед радостями и горестями жизни». Гейб назвал его «воплощением уязвимости, эмоциональности и величия — человеком, который был и навсегда останется Единственным». Потом он прочитал последний куплет «их» песни:
