– Вернемся к целым книгам, – сказал Брунетти. – Они имеют наибольшую ценность.
Графиня едва заметно, протяжно вздохнула.
– О, их гораздо труднее спрятать или замаскировать. Если книга украдена из библиотеки, определенные страницы в ней обязательно проштампованы. У каждой библиотеки – своя система, но все они штампуют несколько страниц в каждом издании.
Брунетти кивнул: ему не хотелось выглядеть в ее глазах полным профаном.
– Проштампованные страницы в книге – это почти то же самое, как если бы на ее обложке было написано: «Украдена!»
– Но тогда зачем их покупать? – спросил Брунетти.
Контесса отодвинулась чуть дальше на стуле, словно желая лучше видеть собеседника. Сложив руки на коленях, она сказала:
– К вашему сведению: вы не делаете чести семье своей супруги.
– Я давно такого не слышал, – сказал Брунетти и улыбнулся.
Она засмеялась. Это было похоже на удушливый кашель курильщика, и комиссар вскочил от неожиданности – на случай, если ей понадобится помощь, – но контесса жестом попросила его вернуться на место. Успокоившись, она произнесла:
– Я имела в виду, что вы не обладаете тягой к стяжательству, свойственной коренным венецианцам.
Брунетти пожал плечами, подозревая, что это комплимент. Впрочем, кто знает?
– Многие хотят иметь книги, которыми можно похвастать, по крайней мере перед избранными друзьями: показать новое крупное приобретение, зная, что лишних вопросов никто не будет задавать, – сказала графиня. – Мол, у меня есть «Кодекс Галилея» либо первое издание того или этого… Какая-нибудь редкость. Это пережиток шестнадцатого столетия. Тяга к культурным ценностям. – Ее голос стал жестче, словно у судьи, зачитывающего обвинительный акт. – Людям кажется, что таким образом они демонстрируют свою утонченность, хороший вкус, в отличие от тех, кто покупает «Феррари».
Ее отвращение едва ли не обжигало. Брунетти кивнул. Он мог понять – но не прочувствовать – эту тягу.
– Мне нравится, что лично вы не видите в этом никакого смысла, – сказала контесса и снова улыбнулась, хотя ее улыбка напоминала гримасу.
Она указала на что-то у него за спиной. Брунетти повернулся и увидел портрет мужчины с крючковатым носом, в темно-коричневых бархатных одеждах. Скорее всего, шестнадцатый век, один из центральных регионов… Возможно, Болонья?
– Как вы думаете, сколько стоит эта картина? – спросила хозяйка дома.
Брунетти положил блокнот в карман, встал и подошел к портрету, чтобы лучше его рассмотреть. Художник, несомненно, был талантлив – достаточно одного взгляда на руки мужчины, чтобы это понять. Переливы бархата казались живыми, яркими – так и хочется их погладить… Лицо Брунетти находилось почти на одном уровне с картиной, и ему не составило труда разглядеть ясный ум в глазах изображенного человека, его мужественный подбородок, массивные плечи. Такой умеет искренне дружить и неистово враждовать.
– Понятия не имею, – ответил комиссар, не сводя глаз с портрета. – Единственное, что я могу сказать, – эта картина прекрасна и написана мастером.
Обернувшись, он увидел, что контесса улыбается.
– Если я скажу, что это мой предок, вы согласитесь с тем, что для меня этот портрет представляет большую ценность, нежели для вас или кого-либо еще? – спросила она.
– Для вас и… других членов вашей семьи – да, – ответил комиссар.
– Разумеется.
Брунетти снова сел и посмотрел на собеседницу:
– Что мне следует знать о коллекционерах? И о ценности украденных книг?
Контесса, судя по всему, ожидала этого вопроса.
– Большинство из них очень странные люди. За редким исключением, это мужчины, и почти все любят пускать пыль в глаза.
Комиссар кивнул, признавая ее правоту по этим двум пунктам, и графиня продолжила:
– Если покупаешь автомобили или дома, твоим друзьям не составит труда узнать, сколько это стоит. И они гарантированно будут облизываться, глядя на твой новый «Ламборгини» или часы «Патек Филипп» [295]. А вот стоимости книг многие люди не знают.
– Зачем тогда их коллекционировать? – спросил Брунетти. – И тем более красть? Или нанимать вора для этих целей? Ведь тогда сам становишься вором, только повыше классом?
Такая формулировка позабавила контессу.
– Но если твои друзья тоже воры, то это дополнительный повод для хвастовства.
Об этом Брунетти не подумал… Неужели мы так низко пали? Ему вспомнились случаи, когда украденные книги обнаруживали в частных библиотеках политиков. Да, мы низко пали!
– Кто-то собирает книги, потому что любит их и считает частью нашей истории и культуры, – сказала графиня. – Но вы, полагаю, и сами это знаете.
– Так рассуждали в семье вашего супруга? – спросил Брунетти.
И снова контесса засмеялась, и снова он подумал, что у нее смех заядлой курильщицы.
– Бога ради! Нет, конечно. Они инвестировали в книги свои деньги. И правильно делали. Теперь библиотека стоит целое состояние.
– И вы собираетесь передать ее Меруле, не так ли? – спросил Брунетти.
– Возможно, – ответила контесса. – Я предпочла бы знать, что мои книги находятся там, где любой заинтересованный человек сможет их почитать, потому что в противном случае они попадут в руки к тем, кто видит в них аналог банковского депозита.
Словно прочитав мысли собеседника, графиня резко спросила:
– У вас есть еще вопросы?
– Как сильно вредят книге, когда вырезают из нее страницы?
– Этим фолианту наносят непоправимый ущерб! Даже если страницы потом найдутся. Книга уже никогда не будет прежней.
Брунетти подумал, что это почти как с представлениями о девственности, которые бытовали в годы его юности, однако решил, что лучше не озвучивать это сравнение.
– А как от этого меняется… – Комиссар осекся, подбирая слова. Но не придумал ничего оригинального. – …стоимость книги?
– Значительно уменьшается, иногда вполовину, даже если недостает всего одного листа. Фолиант считается испорченным.
– А если текст не пострадал?
– Что вы имеете в виду? – спросила графиня.
– Если текст полностью сохранился? Если его все еще можно прочесть?
На лице контессы промелькнуло осуждение.
– Мы говорим о разных вещах, – сказала она. – Я – о книге, а вы – о тексте.
Брунетти улыбнулся и надел на ручку защитный колпачок.
– Думаю, мы все-таки говорим об одном и том же, контесса! О книгах. Только по-разному определяем для себя их ценность.
Он поднялся со стула.
– Это все? – удивилась хозяйка.
– Да, – ответил Брунетти. – Я искренне благодарен за время и информацию, которой вы со мной поделились, контесса.
Комиссар закрыл блокнот и положил его во внутренний карман пиджака. Графиня вернула ему ксерокопии, в последний раз взглянув на фотографию Никерсона. Брунетти сунул их в портфель.
Контесса внимательно следила за каждым его движением. Когда щелкнула застежка на портфеле, женщина встала и направилась к двери.
– Еще раз спасибо за то, что уделили мне время, контесса, – сказал комиссар, приостановившись на пороге.
Она взялась за дверную ручку, но нажимать на нее не стала. Вместо этого графиня посмотрела на него и улыбнулась.
– Если хочешь узнать, чего стоят тексты, Гвидо, – сказала она, называя его по имени и используя фамильярное местоимение tu, в котором отказывала на протяжении всего разговора, – прогуляйся по Рио-Тера-Секондо. – Комиссар удивленно вскинул брови, но промолчал. – Там ты найдешь здание, где когда-то стоял печатный пресс Мануция. Думаю, нет необходимости напоминать, что именно он оставил наиболее значимый след в истории Западного мира.
На стене дома ты увидишь две памятные таблички. На одной из них написано, что здесь находился издательский «Дом Альда», который «…вернул величие греческой литературы цивилизованным людям». (Эту табличку прикрепила падуанская Школа греческой литературы.) На первом этаже, справа, – заброшенный магазин, слева – лавка с грошовыми товарами для туристов. В тот день, когда я искала этот дом, я спрашивала в четырех окрестных магазинчиках, но никто не смог мне ответить: никто не знает, кто такой Альд Мануций.
