Брунетти понимающе ухмыльнулся.
Словно устав дожидаться от комиссара нужного вопроса, Франчини сказал:
– Из тех двух священников один был директором школы.
Теперь была очередь Брунетти кивнуть.
– Другие истории, вроде этой, до вас доходили? Я имею в виду, о брате.
– О шантаже? Нет. Но вещи он крал.
– Например?
– Вынес кое-что из дома наших родителей.
– Что именно?
– Четыре хорошие картины, которые передавались из поколения в поколение. Они были на месте, когда умерли наши родители, а потом в отчем доме поселился Альдо… И теперь их нет.
Упреждая вопрос, Франчини произнес:
– Нет, я не сегодня увидел, что картины пропали. Это произошло несколько лет назад.
– Когда именно вы это заметили?
– Два года назад. Да, к тому времени Альдо уже год жил в родительском доме. Пропали четыре картины…
– Вы спрашивали у брата, где они?
Франчини вздохнул и пожал плечами.
– А что толку? Он бы солгал. К тому же мне некому оставить их в наследство. Я бы только зря разнервничался. – И несколько смягчившимся тоном Франчини добавил: – Раз эти деньги принесли ему радость – на здоровье!
Брунетти поверил, что он говорит искренне.
– О чем еще лгал ваш брат? – спросил он.
– Вся его жизнь была построена на лжи, – устало отозвался Франчини. – Альдо все время притворялся – что хочет быть священником, что он хороший сын, хороший брат…
Последовала долгая пауза, которую Брунетти совершенно не хотелось нарушать.
– Единственное, что было в нем настоящего, – это тяга к латыни. Он действительно любил ее, язык и все, что на нем написано.
– Ваш брат был хорошим учителем?
– Да. Тут он выкладывался на все сто, и у него получалось. Альдо заражал мальчиков своим энтузиазмом, учил их понимать суровую четкость латинского языка, глубокую логику в построении синтаксических и смысловых конструкций.
– Вы знаете это с его слов?
Подумав немного, Франчини ответил:
– Нет. В свое время Альдо и меня учил. Он уже был студентом университета, когда я только пошел в личео. Брат помогал мне первые годы, благодаря ему я понял, что эти языки – латынь и греческий – совершенны. – Он умолк, обдумывая сказанное, потом продолжил: – Альдо показал мне, что язык можно обожать. – И более уверенным тоном добавил: – Я встречался с его бывшими учениками, и все они говорят: уроки Альдо были увлекательными, у него они узнали гораздо больше, чем у других педагогов. Альдо учил любить языки, и мы любили его за это.
Эта формулировка несколько обеспокоила комиссара.
– Скажите, а не могло ли быть, что у вашего брата… с мальчиками?..
– Это исключено. Альдо обожал женщин. У него были любовницы по всему Венето [311]. Однажды он проговорился – на пьяную голову, – что хорошо поживился за их счет. Просил их жертвовать на Церковь…
– Им было известно, что он священник?
– Некоторым – да, но не всем.
– Понятно, – сказал Брунетти и тут же спросил: – И вы все знали?
– Я узнал об этом не сразу. На это ушли годы. Точнее, вся моя жизнь, – сказал Франчини, и комиссару показалось, что впервые за все время в его голосе появилась горечь.
– Разумеется, – кивнул Брунетти. – Но как вы это узнали? Откуда?
– От общих друзей, – последовал ответ. – Или, скорее, от моих друзей, которые как-то пересекались с Альдо. – Франчини снова откинулся на спинку скамейки и вытянул ноги. – Кое-что мой брат говорил сам, когда ему хотелось похвастаться, – продолжал он с некоторым смущением. – Кому, кроме меня, Альдо мог об этом рассказать? О женщинах, и о деньгах, и о том, насколько он умнее окружающих.
– Когда у вас случались такие разговоры?
– Довольно часто, когда я приезжал навестить брата. Потом я понял, что больше этого не вынесу – особенно после исчезновения картин. И я перестал сюда приезжать. – Франчини посмотрел на здание на другой стороне канала. – Тут я вырос. И чувствовал себя как дома…
Он расправил платок и вытер им лицо, словно полотенцем, а затем сунул в карман брюк.
– Последние годы мы с братом общались исключительно по телефону. Не знаю почему, но я все равно продолжал ему звонить. Может, надеялся, что когда-нибудь Альдо услышит себя как бы со стороны, поймет, как это звучит… Но чуда не произошло. Думаю, в конце концов он сам в это поверил, ну, что он умен настолько, что может перехитрить кого угодно. – Какое-то время Франчини скользил взглядом по домам на противоположном берегу, потом махнул рукой, указывая в ту сторону: – Ваш молодой коллега сказал, что вырос там. – И уже более спокойным голосом добавил: – Этот район до сих пор считается престижным.
Франчини сел прямо и хлопнул себя по бедрам – жест человека, который хочет продемонстрировать желание и готовность действовать.
– Что мне делать дальше?
– Боюсь, вам придется опознать брата, – сказал Брунетти.
Франчини взглянул на него с ужасом.
– Как? Посмотреть на него еще раз?
Слезы навернулись ему на глаза, но он этого не заметил.
– Официальное опознание, синьор Франчини. Мне очень жаль, но таковы правила. Вам придется это сделать.
Франчини вжался в спинку скамьи и помотал головой:
– Не думаю, что смогу… Это правда!
Увидев слезы у него на щеках, Брунетти сказал:
– Сделаем так: вы поедете в больницу к доктору Риццарди и там подпишете бумаги. Я с ним поговорю. Вам необязательно снова смотреть на брата. – И, немного подумав, комиссар предложил: – Это может подождать до завтра или даже до послезавтра. Если вы скажете, в котором часу прибывает ваш поезд из Падуи, Пучетти – молодой офицер, с которым вы беседовали, – встретит вас на лодке у вокзала. – У комиссара язык не поворачивался сказать Франчини, что ему придется ехать в морг, поэтому он добавил: – Пучетти проводит вас к доктору.
Франчини расслабился.
– Мне уже можно идти? – спросил он, словно удивляясь самому себе – почему бы не сделать этого раньше?
Он встал.
– Да, – сказал Брунетти, тоже поднимаясь со скамейки и касаясь его руки. – Полицейский катер доставит вас на вокзал, синьор!
Франчини остался стоять на месте; на катер он даже не взглянул.
– Погода хорошая, я лучше пройдусь.
– Хорошая, но до вокзала далеко. Полагаю, так вам будет гораздо удобнее. – Брунетти отпустил его руку и махнул в сторону причала, где стоял Фоа.
– Не стоило беспокоиться, – сказал Франчини.
Комиссар не сразу нашелся с ответом.
– Хочу попросить вас об услуге, – произнес он наконец.
– О какой?
– Пожалуйста, вспомните ваши с братом разговоры за несколько последних месяцев.
– Синьор, последние два часа я только этим и занимался, – сказал Франчини и добавил: – Простите, забыл, какое у вас звание…
– Комиссарио.
– Комиссарио, – повторил Франчини, отдавая дань формальностям.
– Было что-то, что привлекло ваше внимание?
Франчини сделал шажок в сторону катера, и Брунетти, опасаясь, что довел беднягу до крайности, двинулся следом за ним. Франчини остановился, сделал еще шаг, потом снова замер и посмотрел на комиссара, который был выше его ростом:
– Альдо был чем-то встревожен. Чем – понятия не имею. Я не спросил его об этом, а он не стал рассказывать. Хотя хотел, я знаю. Но у меня не было сил его слушать.
– Такое уже случалось? – спросил Брунетти.
Франчини кивнул.
– Временами он становился похожим на… охотника. Ему нравилось находить что-то новое. Или кого-то. Прежде я не раз наблюдал и слышал это, а потом мое терпение лопнуло. Поэтому я резко оборвал Альдо, как только он спросил, не хочу ли я узнать, чем он сейчас занят. Я осведомился, как у него дела, что он сейчас читает. Это все, что меня интересовало.
– Понятно, – сказал Брунетти.
Как заставить Франчини рассказать больше? О чувствах, впечатлениях, намерениях – обо всем том, что так и не было облечено в слова, обо всем, что его брат мог и хотел ему сказать?
