Безумие толпы - Пенни Луиз

Жан Ги разложил порции по тарелкам, Арман тем временем налил пива себе и Лакост, а Жану Ги – имбирного эля.

Эбигейл Робинсон приехала вместе с ними в гостиницу. Как и Винсент Жильбер. Они теперь находились под одной крышей, но на разных этажах и без права выхода за пределы отведенных им номеров.

– Она не признаёт этого, – сказал Гамаш, отрывая толстенный кусок багета и макая его в подливку. – Хорошо бы нам найти какое-нибудь материальное свидетельство, что-нибудь вроде письма, написанного рукой Жильбера и найденного Эбигейл среди вещей отца.

– Я думаю, Эбигейл права, – произнесла Изабель. – Дебби стала угрожать ему этим письмом, он запаниковал, убил ее, а потом сжег письмо вместе с орудием убийства. Он признает, что уничтожил все другие документы, свидетельствовавшие о его связи с Камероном. Кроме того, он перед убийством находился в библиотеке. Мог взять там полено – никто бы и не заметил.

– Значит, они собирались убить друг друга? – спросил Жан Ги. – Как гладиаторы на арене?

– Не совсем, – ответил Арман. – Но похоже. Я думаю, план Эбигейл был более тонок, более сложен. Скорее всего, она собиралась шантажировать Жильбера, чтобы он публично поддержал ее кампанию…

– А потом она все равно обнародовала бы свое свидетельство о сотрудничестве Жильбера с Юэном Камероном, – хмыкнул Жан Ги. – Зачем сразу убивать человека, если ты можешь его сначала помучить? Вернуть ему должок. Показать ему, как рушится здание, которое он строил всю жизнь.

– «Плыл много лет по океану славы, но… заплыл далёко за черту» [106], – сказал Гамаш.

– Цитата? – почти догадался Бовуар. Сочное тушеное мясо и сонливость понизили его сопротивляемость, и не успел он спохватиться, как вопрос сорвался у него с языка.

Глаза Жана Ги широко распахнулись от страха, отчасти шутливого, отчасти реального: а если шеф сейчас попотчует их цитированием всего произведения?

Однако Гамаш не стал цитировать далее, лишь улыбнулся:

– Почему так происходит: стоит мне сказать что-нибудь глубокомысленное, и ты сразу думаешь, что я кого-то цитирую?

– А вы ничего не цитировали? – спросил Бовуар. В то же время он был готов лягнуть себя. «Перестань. Прекрати. Не давай ему повода».

Гамаш хохотнул:

– Как хорошо ты меня знаешь. Да. Это прощание Вулси из шекспировского «Генриха Восьмого». Я несколько раз вспоминал эти строки, когда думал о роли Жильбера во всей этой истории. Его эго распахнуло дверь перед его врагами.

– А я думала о евнухах, – сказала Изабель.

– Евнухах? Это в смысле… – Жан Ги покрутил рукой над коленями.

– Именно. Несколько человек в Китае намеренно кастрировали себя, чтобы иметь больше власти и занять более высокое положение.

Жан Ги бросил на нее ошалелый взгляд. Он слышал об этой практике, но полагал, что это наказание, а не свободный выбор. Кто бы стал себя…

Но Арман кивнул:

– Да. Может быть, это ближе к истине. Чего только люди не делают ради власти и положения.

– Вы думаете, Жильбер сделал то же самое? – спросил Жан Ги, стараясь выбросить из головы этот чересчур яркий образ.

– Я думаю, что некоторые люди готовы совершить почти что угодно, сказать почти что угодно, молчать почти о чем угодно, чтобы добиться власти, а потом ее удерживать, – проговорил Арман. – За последние несколько лет мы повидали немало таких. Так почему не Винсент Жильбер? Мальчик из бедной семьи, наделенный выдающимся интеллектом, но искалеченный отсутствием возможностей и совести. Благодаря своим мозгам он попал на медицинский факультет Макгилла, а его неисправный нравственный компас позволил ему там остаться.

– Ему всего-то и нужно было – закрывать глаза на пытки, – нахмурилась Изабель.

– А когда годы спустя, добившись международного признания как доктор и гуманист, он почувствовал угрозу разоблачения, сработал базовый инстинкт.

– Так вы полагаете, что Дебби Шнайдер убил Винсент Жильбер, – сказал Жан Ги. – Чтобы забрать у нее эти бумаги. Не допустить шантажа.

– Думаю, мы наконец нащупали мотив убийства. Жильбер и вправду предпринял немало усилий, чтобы уничтожить письменные свидетельства своего сотрудничества с Камероном, во всяком случае, перерыл папки, хранившиеся в Библиотеке Ослера.

– Но до писем с требованием оплаты он никак не мог добраться, – сказала Лакост. – Они находились в частных руках.

– Время шло, и Жильбер, вероятно, решил, что все жертвы уже умерли и он в безопасности. Что те бумаги потеряны или уничтожены, – предположил Гамаш.

– Или понадеялся, что никто не заметит или не узнает подписи какого-то третьестепенного ассистента, – добавила Лакост. – Но Эбигейл Робинсон узнала. И приехала сюда, чтобы заставить заплатить по счету его самого.

Жан Ги кивал, думал. Мысленно рисовал картину недавних событий.

Дебби Шнайдер ухватила доктора Винсента Жильбера за яйца. А ему это не понравилось.

– Но почетный ректор Роберж тоже могла это сделать, – заметил Жан Ги. – Даже с еще большей вероятностью. Они с Дебби пошли подышать свежим воздухом. Вдвоем. В темноте. Дебби могла показать ей письмо, думая, что Роберж их друг и союзница, поведала ей о своих планах. Роберж поняла, насколько компрометирующим может быть это письмо, тут же решила действовать. А потом бросила его в огонь.

– Но зачем ей это делать? – пожала плечами Изабель. – Убивать человека ради письма, которое не имеет к ней никакого отношения? Она в нем не упоминается.

Гамаш вспомнил, что Изабель не присутствовала во время разговора в доме почетного ректора. Она не видела того маленького интимного жеста Жильбера, который положил пальцы на предплечье Роберж. А Жан Ги видел.

– Затем, что Колетт Роберж любит Винсента Жильбера, – сказал Жан Ги.

– Правда? – Изабель задумалась, потом возразила: – Но неужели ты считаешь, что почетный ректор пошла бы на убийство, чтобы защитить его репутацию? Его жизнь – еще может быть, но репутацию?

– Ты видела этого человека? – парировал Жан Ги. – Его репутация и есть его жизнь. Все, что у него осталось.

– По-моему, абсолютно очевидно, что Эбигейл, возможно с помощью Дебби Шнайдер, планировала как минимум шантажировать Жильбера, – сказал Арман. – Чтобы отомстить за свою мать.

– И может быть, за отца, – проговорила Изабель.

– Почему ты так решила? – Арман отложил ложку и вилку.

– Пол Робинсон потерял не только спутницу жизни – жена была его товарищем и помощницей. В его свидетельстве о смерти тоже написано: «сердечная недостаточность» – как и у нее. Туманно. Вряд ли в этом документе отражена вся правда. И кстати, вскрытия тоже не делали.

– Думаешь, он тоже покончил с собой? – спросил Жан Ги.

Вообразить это было не так уж трудно.

Что, если бы Анни умерла, подумал он. Что, если бы пытки довели ее до смерти? И при этом он, Жан Ги, своими руками отдал ее мучителю? А потом умерла бы Идола – опять по его вине. Он дал бы ей бутерброд с арахисовым маслом, и она, подавившись, задохнулась бы.

Жан Ги подозревал, что его разбитое сердце тоже отказало бы. Раздавленное скорбью и чувством вины.

– Он ждал, когда его старшая дочь вырастет и не будет в нем нуждаться, – озвучил свои мысли Бовуар.

– Oui, – согласилась с ним Изабель. – Дожидался, когда ее не будет дома. Она незадолго до его смерти уехала учиться в Оксфорд.

– И была поручена заботам его друга Колетт Роберж, – кивнул Арман.

Все сходилось. Если он мог проследить за развитием событий, то и Эбигейл Робинсон умела делать выводы.

– Над этим делом висит призрак Юэна Камерона, – сказал Гамаш. – Как и тени всех его жертв. Включая обоих родителей Эбигейл Робинсон.

Несколько лет назад молодой агент убойного отдела Бовуар, услышав подобные высказывания старшего инспектора, лишь закатывал глаза и самодовольно ухмылялся.

Гамаш делал вид, что не замечает этого, и ждал. Ждал. Пока в один прекрасный день Жан Ги Бовуар не понял, что люди после смерти не исчезают. Они продолжают жить в голове, сердце, ярких воспоминаниях тех, кто остался на земле.