Скрип на лестнице - Айисдоттир Эва Бьерг

Она тотчас утерла слёзы, как только они навернулись на глаза. Что на нее нашло? Почему она вдруг вспылила? И это она – которая все эти годы мирилась с чем угодно. И она была матерью Бьяртни. Все эти годы Бьяртни не был плохим сыном – отнюдь. Хотя он был похож на отца, в его облике отсутствовала эта жесткость. Хотя ему было уже за сорок, в нем все еще сидело что-то мальчишеское. Когда он улыбался – вокруг становилось светлее, а когда она видела его с мальчишками, которых он тренировал по футболу, у нее внутри что-то обрывалось.

Она знала, что ему хочется иметь ребёнка. Сам он об этом, правда, не упоминал, – что было совершенно естественно, – но она все равно знала. Ведь она была его матерью и понимала его лучше, чем кто-либо. А помехой этому была она. Она была слишком занята собой, чтобы рожать детей. И из-за нее их род прервется на ее сыне. Она не была уверена, что может это стерпеть – но что она вообще могла здесь поделать?

Она задернула занавески, переоделась в ночную рубашку и натянула на себя одеяло, хотя до вечера было еще далеко. Такую бурю эмоций у нее вызвала вовсе не бездетность Бьяртни. Нет, это было из-за одной гостьи, приходившей к ней утром. Происшедшее настолько взбудоражило ее, что сейчас она почувствовала, что нужно прилечь. Она была уже старовата для того, чтобы бередить старые раны. Ей в жизни много приходилось терпеть. А сейчас ей хотелось просто спать. Заснуть и не просыпаться.

Шкаф был битком набит одеждой. Старые платья и пальто теснились на вешалках, а под ними была гора обуви и сумочек. Эльма не думала, что когда-нибудь снова будет пользоваться чем-нибудь из всего этого.

– Я до сих пор как-то не оправилась от того, что мне пришлось это пережить, – сказала ее мама, Адальхейдюр, и уперла руки в бедра. Ее очки сидели на самом кончике носа, а одета она была в широкую синюю блузку. Она была малорослой, изящной, слегка коренастой, со светлыми короткими волосами. Эльме казалось, что она не меняется.

Они стояли в ее старой комнате и смотрели на битком набитый шкаф, в последние годы служивший своеобразной кладовкой. Предстоящее им дело казалось безнадежным.

– А все-таки хорошо, что ты все это сберегла. Например, вот это я могу надевать на Рождество. – Эльма подняла красное платье из блестящей материи с фестонами на рукавах. – И вот этот, конечно, к нему бы прекрасно подошел, – добавила она, взяв светло-коричневый бархатный жакет.

– Ах, ты в этом жакете была такая красивая! – произнесла Адальхейдюр с ностальгическими нотками в голосе и взяла у нее жакет. – Примерь его для меня.

– Мама, я его надевала на конфирмацию, – рассмеялась Эльма. – Сейчас я в него вряд ли влезу.

– Но ты в последние недели сильно похудела, – сказала Адальхейдюр в обвинительном тоне. Эльма закатила глаза, но ничего не ответила. Она знала, что так оно и есть. Сама она не решалась встать на весы, но чувствовала, что одежда стала на ней висеть.

– Ну, давай примерь! – решительно продолжала мама, суя ей жакет. – Постой-ка, я сейчас найду к нему брюки. – Она повернулась к шкафу и принялась выкидывать одежду на пол до тех пор, пока с торжествующим видом не извлекла широкие светло-коричневые брюки.

– Я так и знала, что они где-то здесь. Ну-ка, надень-ка!

– Ни за что! – ответила Эльма. – И вообще, как тебе пришло в голову нарядить меня в такое? Четырнадцатилетняя девчонка – и вдруг коричневый брючный костюм? Почему я не могла просто одеться в розовое платье?

– Эльмочка, да ты же сама так захотела. Разве не помнишь?

– Да быть того не может, чтобы я такое надела по собственной воле!

– Вы, подружки, все были такие. К тебе на конфирмацию пришли Силья и Кристин, и обе были в таких костюмах. У меня где-то и фотография есть. Погоди, я ее сейчас найду.

– Нет, мама, ради бога, не стоит.

– Вот, а выглядели вы шикарно. Я так считаю, – сказала Адальхейдюр, стряхивая с жакета невидимые пылинки. – А ты что-нибудь слышала про Силью и Кристин?

– Нет, ничего.

– Надо бы тебе с ними пообщаться. Они до сих пор живут в нашем городе. Не сбежали, как ты, – произнесла Адальхейдюр несерьезным тоном, а Эльма понимала, что мама никогда не любила Рейкьявик. Ей казалось, там движение на улицах слишком сильное, народу слишком много, и ехать до него слишком далеко. Хотя с тех пор, как под Квальфьёрдом прорыли тоннель, поездка стала занимать всего полчаса. Но для ее родителей, привыкших к поездкам длиной не более пяти минут, это все равно было долго.

– Я с ними уже много лет не общалась. Вот было бы странно, если б я сейчас с бухты-барахты им позвонила, просто потому что вернулась в родной город.

– Да ничего странного. Люди же звонят старым друзьям. Кто знает, может, они сейчас думают о том же самом.

– Что-то я сомневаюсь, что о том же самом.

– Ну, а сбежала-то ты. В столицу уехала. Они же пытались поддерживать связь, разве нет? А ты не удосуживалась им перезванивать?

Эльма пожала плечами. Она старалась как можно меньше думать о Силье и Кристин. Все годы в средней школе они были – не разлей вода, но потом все изменилось, и Эльма знала, что отнюдь не по ее вине.

– Нет, почему, вполне удосуживалась, – ответила она и улыбнулась матери. Она села на кровать и начала складывать одежду, которую Адальхейдюр набросала на пол в поисках брюк.

– Эльмочка, ведь никогда же не поздно. – Адальхейдюр легонько погладила ее по плечу. – А сейчас я хочу, чтобы ты без разговоров надела этот костюм. Я его для тебя за такую цену купила, – а ты надела всего один разочек, так что давай порадуй меня!

Через несколько минут Эльма в светло-коричневом бархатном костюме стояла перед зеркалом. Штанины и рукава были ей коротки, застегнуть жакет ей удалось с трудом, а ширинку на брюках не удалось вовсе.

– Ты же совсем не изменилась, – сказала Адальхейдюр, пытаясь сдерживаться, но по ее губам бродила улыбка. Эльма недоверчиво посмотрела на нее, а потом обе прыснули.

– Что тут происходит? – В дверном проеме показался Йоун, отец Эльмы. Он с удивлением взглянул на мать и дочь, утиравших слезы. – Вы для новой работы одежду примеряете? – спросил он и посмотрел на Эльму. Когда ни мать, ни дочь не ответили, он помотал головой и пробормотал: – Прелестно, прелестно, – и направился в гостиную, где стоял телевизор: там он вскоре уснет в кресле со сборником судоку на животе.

– Ну, мы с этим никогда не закончим, если не начнем, – сказала Адальхейдюр, отдышавшись. – Но приятно видеть, как ты смеешься, – прибавила она и добрым взглядом посмотрела на дочь. – Мне этого так не хватало, когда тебя не было!

Через час с небольшим Эльма стояла в комнате одна, перебрав большую часть одежды. Одна куча на полу предназначалась в Красный Крест, другая принадлежала ее сестре Дагни, которая была на три года старше. Почему-то и ее одежда оказалась в этом шкафу.

Она улеглась на кровать и укрылась покрывалом. Со времен ее отъезда комната почти не изменилась. Там была все та же мебель. На полках красовались ее старые книги, а также всякие вещицы, которые ставила туда мать, когда не находила для них места в гостиной. Статуэтки, старые картины – а на письменном столе стоял домашний компьютер.

Странное чувство – вновь вернуться сюда. После всех этих лет в Рейкьявике она как будто возвратилась на начальный уровень. Все же она не сердилась – уже нет. Сердилась она всего несколько дней. А сейчас ей было просто обидно. И одиноко. Она была ужасно одинока. Привыкнет ли она вообще к одиночеству?

Ей вспомнились Силья и Кристин, подруги детства. Она представила себе все те годы, когда они играли вместе – и как все это прекратилось. Как они отвернулись от нее. Конечно, это произошло не из-за нее. Не именно из-за нее. Она просто была самой собой. А изменились они, а не она. Просто Эльма всегда умела за себя постоять. Может, в глубине души она и робела или боялась, – но этого никто не видел. Никто не догадывался, каково ей. Может, так было, потому что много лет ее игнорировала собственная сестра: девочка то и дело стучалась в двери ее комнаты, но безрезультатно. Эльма научилась стоять за себя. Она научилась быть жесткой, притворяться, будто ей все равно. Она виртуозно научилась изводить старшую сестру. Если она не хочет общаться с Эльмой по-хорошему – пусть почувствует, что Эльма все равно будет рядом, нравится ей это или нет.