Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
— Тебе повезло, — вздохнула она. — То есть мне повезло. В общем, сегодня я чудом избежала радости переспать с двумя фашистами. Нет, даже с тремя! Вот уж воистину чудо, что так получилось. Но это случайность. Больше на них не рассчитывай, вряд ли мне и завтра так же повезет. Если не хочешь делить меня с гитлеровцами, придумай что-то другое насчет Венцлова, чтобы мне не нужно было больше ходить в поганую «Розовую розу».
— Да что ж я-то могу сделать? — тоскливо спросил Петрусь. — Ведь план не я придумал, а батюшка. Может, нам с ним поговорить?
— С ним? Поговорить? — взвизгнула Лиза, окончательно теряя над собой контроль. — Да о чем с ним можно говорить, ты что? Он родную внучку не жалел, а меня пожалеет? Или тебя? Ну ладно, я еще понимаю, был бы он большевик, идейный насквозь, а то ведь битый ими, ломаный… русский патриот. Фанатик несчастный!
— Тише, угомонись, — забормотал Петрусь, но Лиза не слышала: истерика пролилась слезами. Тогда он подхватил ее на руки и потащил, прижимая к себе и пытаясь заглушить рыдания.
Она не осознавала, что с ней происходит, не помнила, как Петрусь принес ее в дом. Очнулась уже в постели, в его объятиях. Вслед за кратковременным безумием отчаяния нахлынуло такое безумие телесного счастья, что Лиза перестала сдерживать себя и словно бы растворилась в наслаждении. Она искала забвения и спасения в объятиях этого юноши, так же, как и он, наверное, искал лишь забвения и спасения, но они были людьми, у них болели сердца и души, а потому они прикрывали свое неистовое вожделение вздохами, нежностью и словами любви, которые сами собой слетали с их сливающихся губ и растворялись в поцелуях.
Они разомкнули объятия, когда совсем обессилели. Петрусь встал, задернул маскировочные шторы и принес из кухни воды. Оба пили жадно, поочередно припадая к большому холодному ковшу.
Когда Лиза допивала последние капли, Петрусь посмотрел на нее и покачал головой:
— Ты знаешь, я никогда не думал, что женщина может быть так красива. Я никогда не видел обнаженной женщины. Только на картинах. Но я думал, это выдумка, так не бывает. А что, все женщины такие? Или ты одна? И неужели все женщины носят такие красивые вещи?
Он поднял с полу ее розовые трусики, скомкал их, прижал к щеке:
— Даже представить не мог, что… что женщины надевают на себя…
Его наивность пугала и трогала. Неожиданно Лиза вспомнила, с каким знанием дела рассуждал о женском белье Алекс Вернер. А потом… Что-то там, в кабинете «Розовой розы», прозвучало важное… Что сказал Алекс, глядя на Лизу, увидев ее белье? Надо вспомнить его слова. «Ну что ж, мы все это снимем… Мне нравится твое белье, я хочу порвать его на тебе. Не волнуйся, завтра же привезу тебе другое. Тоже французское».
А еще раньше он рассказывал о своем приятеле Эрихе Краузе, который завел подругу из русских. И Алекс по его просьбе привозил ей презент из Парижа — отличное шелковое трикотажное белье фирмы «Le Flamant», чулки из настоящего fil de Perse.
О господи… Так вот что пришло ей в голову там, в «Розовой розе», вот почему стало так страшно от слов Вернера, так тревожно!
Алекс узнал белье. Он знает теперь, что Лиза… то есть не она, а Лизочка Петропавловская… была подругой Эриха Краузе. А Эрих Краузе — друг Алекса Вернера…
«Да и что такого?» — попыталась уговорить себя Лиза. Что тут страшного? Может быть, все даже и к лучшему. Может, Алекс теперь от нее отцепится, уважая свою дружбу с Эрихом?
Так-то оно так… Но почему по-прежнему щемит сердце? Почему от страха сохнет в горле, и даже руки Петруся, даже губы его не могут прогнать ужас?..
И вдруг что-то легонько брякнуло в стекло — раз и еще раз. Потом снова. И почти тотчас прозвучал троекратный стук в дверь.
Лиза прижала ладонь ко рту, глуша крик.
— Ничего, — прижал ее к себе Петрусь, — не бойся, это батюшка. — И тотчас спохватился, смешно вскрикнул: — Ой, боже мой!
Вскочил, кинулся было одеваться. Но влез только в штаны, посмотрел на Лизу, которая лежала неподвижно и даже не собиралась, такое впечатление, прикрываться, и устыдился своей трусости.
— Да ладно, подумаешь, — проворчал заносчиво, — что я, мальчик, что ли?
Но все же не выдержал, глянул на нее моляще и накинул простынку. Правда, не сказал ни слова. Лиза даже не шевельнулась, слушая, как щелкнула щеколда и повернулся ключ в замке.
— Ты что, спал?! — возмущенно спросил старик. — А где…
И осекся, войдя в комнату и увидев Лизу в постели.
— Доброй ночи, отец Игнатий, — произнесла она светским тоном. — Что, вам не спится?
У него такое лицо сделалось… Лиза подумала даже, сейчас проклянет ее, анафеме предаст, причем во весь голос. И вдруг старик растерянно забормотал:
— Да ты… да вы что тут… Петрусь, ты… Ты ж Лизочку… за Лизочкой… А теперь с этой… — Голос у него сорвался, видно было, каким немыслимым усилием воли старик пытается справиться с собой.
— С этой… — повторила она задумчиво. — С этой — с какой?
Отец Игнатий помолчал, наконец смог выговорить:
— Прости. И ты, Петрусь, прости. Я старик… я священник. Забыл, что жизнь дана ради жизни, а не ради смерти.
Лизе стало зябко и неловко своего полуголого тела.
— Извините. Выйдите на минутку, пожалуйста, я оденусь, — забормотала, отводя глаза.
Мужчины вышли без слова.
— Не ко времени все это, — устало проговорил отец Игнатий, когда она вышла к ним в столовую, где уже горела лампа. — Мы ведь со вчерашнего дня — как на пороховой бочке. Живым его взяли или нет?
Лиза мгновенно поняла, о ком идет речь. Значит, верны были ее догадки насчет их связи с тем пилотом… Да, вопрос, жив он или нет, имеет сейчас для подпольщиков первостепенное значение. Если погиб — вечная ему память. А если жив… если не выдержит пыток… — потянет за собой многих и станет причиной многих смертей.
Наверное, и Петрусь думал бы только об этом, если бы не потерял из-за нее, Лизы, голову. И неведомо, к добру это или к худу.
— Что он знал о вас? — спросила Лиза.
— Многое, — вздохнул старик. — Очень многое.
— Очень плохо. Потому что его взяли живым.
— Откуда знаешь?
— В «Розу» приезжал фон Шубенбах, говорил, что начали проводить очные ставки: у пилота много друзей среди офицеров.
— Да кабы только среди них! Ох, Лиза, плохи дела… Ты даже не знаешь, насколько плохи!
Отец Игнатий вдруг насторожился. Петрусь вскочил со стула, и Лиза только сейчас уловила слабое поскрипывание половиц в коридоре.
Петрусь кинулся туда. Слышно было, как распахнулась дверь сеней, а потом что-то тяжелое проволокли по полу. И в комнате возник Петрусь, крепко держащий пана Анатоля, руки которого были заломлены за спину.
— Это еще кто? — изумился старик.
— Племянник хозяйки дома. Она уехала, а племянник сюда перебрался на время, — пояснила Лиза.
— Да я ж вам говорил, — напомнил Петрусь. — Он еще развалины не захотел от крапивы чистить. Я ему пленных по разнарядке привел, а он напился, как свинья, да завалился спать.
— Ну и спал бы, — пожал плечами отец Игнатий. — Больше спишь — меньше дребедени всякой в уши скачет. Кто много спит, тот спокойно живет. Чего притащился сюда, чего вынюхивал-выслушивал, говори?
— Да что вы, добрые панове? — проблеял пан Анатоль, делая безуспешную попытку моляще сложить руки, но не в силах справиться с хваткой Петруся, а потому только слабо трепыхая ими, словно крылышками. — Отпустите меня, добрый пан, дуже больно!
Старик кивнул, Петрусь послушался. Пан Анатоль с облегчением вздохнул.
— Ну-ну, — сказал отец Игнатий. — Слушаю тебя. Зачем пришел сюда?
— Я ж просто к красивой паненке решил заглянуть, — застенчиво признался пан Анатоль, разминая руки. — Может, скучно ей вечер-ночь коротать, так я развеял бы ее печаль-тоску.
— Отчего ж вы решили, сударь, что она в такой печали пребывает? — любезно поинтересовался старик, бросая взгляд на Лизу.
Она усмехнулась. В самом деле, ей вроде совершенно не с чего печалиться!
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
