Только не дворецкий - Блейк Николас

— Да, — сказал отец Браун, задумчиво поджав губы. — Он, пожалуй, сумасшедший. Но, конечно, нет никакого сомнения в том, что он прав.

— Прав? — возопил Карвер. — Прав в чем?

— В том, что преступление связано с театральной труппой, — сказал отец Браун. — Знаете, что меня сразу же насторожило в этой истории? Мысль о том, будто Малтрэверс был убит сельскими жителями за то, что оскорбил их сельскую честь. Удивительно, чего только не наплетут коронеры доверчивым присяжным; а уж как легковерны газетчики — об этом и говорить излишне. Много ли они знают об английских селянах? Я вот сам английский селянин — по крайней мере, растили меня в Эссексе, вместе с прочей брюквой. Вы можете представить себе, чтобы английский сельский труженик идеализировал и превозносил свою деревню, подобно гражданину греческого полиса? Чтобы он обнажал меч для защиты ее священного знамени, подобно гвельфам и гибеллинам средневекового итальянского городка? Вы слышали когда-нибудь, чтобы добродушный старый хрыч говорил «Только кровь может смыть пятно с благородного герба Поттерс-Понда»? Клянусь святым Георгием и драконом, я бы первый порадовался. Но есть и другой, более веский аргумент.

Он помолчал, как бы собираясь с мыслями, затем продолжил:

— Последние слова, которые слышали от Малтрэверса, были неверно поняты. Он не называл Поттерс-Понд мерзостью и не критиковал неполотые сады, заросшие бурьяном. Он разговаривал с другим актером; они собирались устроить представление с Фицджеральдом в роли Фортинбраса, неизвестным Хэнкином в роли Полония, а Малтрэверс, несомненно, должен был играть самого принца Датского. Возможно, кто-то еще хотел — или надеялся — получить эту роль, и Малтрэверс, специально чтобы подразнить товарищей, стал при них декламировать монолог. Вот этот: «О мерзость! Как невыполотый сад, дай волю травам, зарастет бурьяном…» [110] Это, видите ли, цитата из «Гамлета».

Доктор Малборо уставился на священника, переваривая только что услышанное медленно, но без сопротивления. Прежде чем остальные обрели дар речи, он сказал:

— И что же вы предлагаете нам теперь делать?

Отец Браун быстро поднялся и с неизменным спокойствием ответил:

— Если милостивые господа нас ненадолго извинят, я бы немедленно отправился с вами, доктор, прямиком к Хорнерам. Я знаю, что пастор и его сын сейчас оба дома. И вот что я хочу сделать. Никто в деревне, я полагаю, еще не слышал о результатах вскрытия. Я хочу, чтобы вы, доктор, сообщили пастору и его сыну, как в точности обстоят дела: что Малтрэверс умер от яда, а не от удара по голове.

У доктора Малборо были причины пересмотреть свои сомнения в примечательности Поттерс-Понда. Последовавшая сцена, в ходе которой он выполнил предписания священника, относилась к числу тех, когда свидетели, что называется, не могут поверить собственным глазам.

Черная сутана преподобного Сэмюэла Хорнера эффектно подчеркивала благородную седину его волос; он облокотился о пюпитр, возле которого так часто стоял, углубившись в Писание, — возможно, по случайности, но вид от этого у него был важный. А напротив него развалился в кресле мятежный сын. Он с самым кислым видом курил дешевую сигарету и являл собой живую картину юношеской нечестивости.

Старик учтиво пригласил отца Брауна присесть. Тот уселся, ничего не говоря, и с отсутствующим видом уставился в потолок. У Малборо возникло ощущение, что важные вести покажутся еще важнее, если он доложит о них стоя.

— У меня есть чувство, — сказал он, — что вы, будучи некоторым образом духовным отцом здешней паствы, должны узнать, что в ужасной трагедии, совершившейся во вверенном вам приходе, появились новые подробности — возможно, еще более ужасные. Вы, конечно, помните прискорбную гибель Малтрэверса, который, как установило дознание, погиб от удара палкой, предположительно нанесенного неизвестным недоброжелателем из местных.

Пастор взмахнул рукой.

— Упаси меня Господь, — сказал он, — вымолвить хоть слово в оправдание убийства и насилия. Однако ж когда актер, по своей природе человек падший, является в такую невинную деревню, он навлекает на себя гнев Божий.

— Не исключено, — серьезно отозвался доктор. — Тем не менее гнев был явлен иным способом. Я только что провел вскрытие тела и могу вас уверить, что, во-первых, удар по голове никак не мог причинить смерть, а во-вторых, труп был полон яда и вот он-то, безусловно, оказался смертелен.

Молодой Харрел Хорнер отшвырнул сигарету и вскочил с быстротой и легкостью кошки. Он подпрыгнул так энергично, что оказался в ярде от пюпитра.

— Вы уверены? — выдохнул он. — Вы абсолютно уверены, что удар не мог причинить смерть?

— Абсолютно уверен, — сказал доктор.

— Ну что ж, — сказал Харрел, — жалко, что вот этот не причинит.

В мгновение ока — никто и пальцем не успел шевельнуть — он с размаху ударил пастора по лицу, и тот отлетел к двери, словно черная марионетка.

— Что вы делаете? — вскричал Малборо, потрясенный этой сценой и самим звуком удара. — Отец Браун, что этот безумец делает?

Но отец Браун не пошевелился; он по-прежнему безмятежно глядел в потолок.

— Я ожидал, что он так поступит, — невозмутимо сказал священник. — Странно, что он не сделал этого раньше.

— Боже праведный! — воскликнул доктор. — Да, с ним, быть может, поступили несправедливо — но ударить отца, ударить пастора, безоружного…

— Он не ударил ни отца, ни пастора, — сказал отец Браун. — Он ударил мерзкого актера-шантажиста, переодетого пастором, который, как пиявка, сосет из него соки уже несколько лет. Он понял, что свободен от шантажа, и не сдержался — не могу сказать, что готов его строго судить за это. Особенно если учесть, что наш шантажист может оказаться еще и отравителем. Я думаю, Малборо, пора позвонить в полицию.

Они направились к выходу, и хозяева их не удерживали — один был ошеломлен и оглушен, другой пока ничего не видел вокруг, задыхаясь от облегчения и ярости. Но, проходя мимо Харрела Хорнера, отец Браун обернулся к нему — и молодой человек стал одним из тех немногих, кому довелось увидеть на этом лице неумолимое выражение.

— А ведь он прав, — сказал отец Браун. — Когда падший актер является в невинную деревню, он навлекает на себя Божий гнев.

— Ну что ж, — сказал отец Браун, когда они с доктором снова устроились в вагоне поезда, стоящего на станции Поттерс-Понд. — Это и в самом деле странная история, но, по-моему, уже не загадочная. Мне кажется, что события развивались примерно так. Малтрэверс приехал сюда с частью гастролирующей труппы; остальные отправились прямиком в Даттон-Аббот, где ставили какую-то мелодраму из времен Регентства, и он так и остался в своем сценическом костюме, весьма приметном наряде тогдашнего денди. Другой играл викария, и его черное одеяние было не столь приметным и могло сойти просто за старомодное. У этого актера было амплуа старика — прежде он играл Шейлока, а потом должен был играть Полония.

Третий персонаж драмы — наш поэт-драматург, который был еще и актером-трагиком. Он повздорил с Малтрэверсом о трактовке роли Гамлета — а еще больше по другому, личному поводу. Мне кажется вероятным, что он уже тогда был влюблен в миссис Малтрэверс; не думаю, что у них были зловещие планы, и надеюсь, что теперь у них планы самые радужные. Но вполне возможно, что юношу возмущало отношение Малтрэверса к жене — тот был человек несдержанный и склонный к вспышкам гнева. Когда он стал декламировать монолог, поэт не выдержал, произошла ссора, ссора переросла в драку на палках, поэт со всей силы ударил Малтрэверса по голове — и после дознания искренне полагал, что зашиб его насмерть.

Некто третий присутствовал при этом происшествии или знал о нем — тот актер, что играл старого викария; он принялся шантажировать молодого человека, вытягивая из него деньги, чтобы безбедно жить под личиной ушедшего на покой пастора. Для подобного человека в подобных обстоятельствах это был самый простой маскарад — достаточно не снимать сценический костюм. Но у него были и свои причины уйти на покой и даже лечь на дно. Ибо истинная история смерти Малтрэверса такова. Он скатился в густые заросли папоротника, через некоторое время пришел в себя, попытался дойти до дома, но в конце концов отдал Богу душу — не из-за удара, а потому что добрый пастор за час до того напоил его ядом — вероятно, подмешав его в стакан с портвейном. Эта мысль пришла мне в голову, когда добрый пастор угощал портвейном меня. Честно признаться, я немного нервничал. Полиция сейчас разбирается с этой гипотезой, но смогут ли они ее доказать — не знаю. Истинный мотив им тоже еще предстоит найти, но понятно, что в труппе кипели страсти и что Малтрэверса сильно не любили.