Только не дворецкий - Блейк Николас

Как вы понимаете, это дало мне пищу для размышлений. Миссис Лейтон иногда принимала снотворное — такие крошечные белые таблетки, очень похожие на сахарин, который она клала в любую еду, даже в горячее молоко на ночь. Я, разумеется, могу их спрятать, но миссис, конечно, сразу же их и попросит: и я не удивлюсь, если она заявит, будто я хочу отравить ее, и тут же меня уволит. Да-да, она ведь уже совсем помешалась. Как бы то ни было, все знают, что преступники не прекращают просто так свои злодейства, поэтому я стала еще внимательнее.

Я никому ничего не рассказывала, только Паркеру, но когда Джойс и в самом деле убедила старушку изменить завещание, я подумала, что пора вмешаться. Про это я бы тоже не узнала, не встреться мне почтальон на следующее утро после того, как миссис Лейтон с девчонкой съездила в Рейвенстаун; это торговый городок, они туда наведывались два раза в неделю. Я намекала и даже разок прямо сказала, что хозяйке, возможно, будет приятно иногда для разнообразия ездить со мной, но ничего этим не добилась. Ну а письмо от адвоката узнать нетрудно, и хотя Паркер заметил, что это еще не обязательно завещание, мои подозрения все крепли. Я чувствовала себя ответственной за миссис Лейтон — ее разум явно слабел — и поэтому совершила неблаговидный поступок. Открыла письмо над паром и прочла перед тем, как отдавать хозяйке.

Это и правда был черновик завещания, и по нему почти все отходило Джойс Харт, а нам с Паркером оставались жалкие гроши. Меня чуть удар не хватил. Подумать только, после двенадцати лет службы, после всего, что мы для нее сделали!

Тут я приняла окончательное решение. Надо показать хозяйке письмо моего кузена. Даже она не сможет закрыть глаза на такое. Понимаете, я не хотела никому зла, но надо же думать и о себе, да и мисс Харт пусть лучше отыщет какую-нибудь другую полоумную старушку и ее охмуряет. Но тем утром мне не представилось подходящей возможности — Джойс все время была при ней. И все же после ленча я сказала Джойс, что у нас кончился сахарин, а когда девчонка хотела возразить, я сразу поставила ее на место. Все складывалось хорошо: оказалось, ей и самой надо сходить в Рейвенстаун забрать авторучку из починки, а еще нужно было купить для нас пергамент и длинные конверты, так что девчонка уехала дневным автобусом, а я взяла вязанье и пошла к миссис Лейтон. Но старушке на месте не сиделось.

— Пойду в церковь, — заявила она. По-моему, из чистого упрямства, хотя я помнила, что в годовщину смерти мужа на нее иногда находит.

Я предложила сопроводить ее, но она вспыхнула, сказала, что шпионить за собой не позволит, и я отпустила ее одну. Впрочем, я удостоверилась, что хозяйка пошла в церковь, и никуда больше, а сама затем поспешила домой и накрыла стол к чаю как раз перед ее возвращением.

— Вы могли бы дождаться Джойс, — укорила она меня. Что бы я теперь ни делала, для нее все было не так.

— Вы же не знаете, когда она вернется, — возразила я.

— Она обещала приехать четырехчасовым автобусом.

— Мне нужно вам кое-что сказать, — продолжала я.

— Если про Джойс, то не желаю ничего слушать. Вы ревнуете к ней с первого дня.

— Вы не знаете, какая опасность вам грозит, — предупредила я, но это не помогло. Миссис не слушала. Не успела я заикнуться о письме, как вошла эта девчонка. Видите ли, не хотела нас оставлять надолго. Сразу видно, что у нее совесть нечиста.

Она сказала, что все купила, и села посплетничать с хозяйкой, как будто она ей родня, а не компаньонка на содержании. Да еще принесла в подарок белые розы. Да уж, ничего не упустит, чтобы выслужиться.

— Белый — цвет невесты, — сказала миссис Лейтон. Говорю же, помешалась. И потом, белые цветы еще на похоронах бывают, правда ведь? Кому, как не девчонке, это знать, а?

После ужина мы играли в карты, но рано закончили: старушка сказала, что назавтра собирается в Рейвенстаун.

— Вы ведь никогда туда не ездите по четвергам, — сказала я. — Магазины рано закрываются.

— А мы не в магазин, — отрезала она. — Джойс, милая, за мной шесть пенсов, твой выигрыш.

Что ж, я сдержала себя и поднялась наверх прибраться в комнате миссис Лейтон, как обычно, а Джойс пошла в кухню подогреть ей молока. Знаете, хозяйка, как мне кажется, вообще бы запретила мне входить к ней в комнату, если бы могла, но я дала ей понять, что есть некоторые пределы, дальше которых даже ей не зайти.

Конечно же, я догадалась, зачем ей понадобилось в Рейвенстаун, и вся кипела от гнева. Но я ни словом на этот счет не обмолвилась и только пожелала ей спокойной ночи, как всегда: потом девчонка подоткнула ей одеяло, та поцеловала ее — в общем, все как всегда, самый обычный вечер.

Вот только в полседьмого утра девчонка застучала в мою дверь: лицо у нее было бледное как мел.

— Пойдемте скорее, Хендерсон, — умоляла она. Ага, как только что-то стряслось, прибежала ко мне как миленькая. — Мне кажется, у миссис Лейтон ночью случился приступ.

— А вы ничего не слышали? — спросила я.

— Ни звука.

— Кажется, она говорила, что приступам не подвержена. — Я не могла удержаться от насмешки. Но когда я вошла в комнату, стало понятно: сегодня миссис Лейтон не поедет в Рейвенстаун и вообще уже больше никуда никогда не поедет. — Разбудите-ка Паркера и пошлите его за врачом, — велела я. В доме не было телефона. Она убежала, оставив меня в комнате одну.

Когда она вернулась через пару минут, я уже знала, как ее встретить.

— К чему вы это скрываете? — спросила я ее прямо. — Или скажете, что не видели? — Я взяла со стола листок бумаги и показала ей.

— Что это? — спросила она потрясенно.

— Сами прочтите.

Она взяла листок, на котором было написано три строчки синими чернилами. Почерк был тонкий и мелкий. Я всегда говорила: любой, кто разбирается в почерках, сразу поймет, что миссис Лейтон не в себе. Вот что она писала:

Четверг.

Все напрасно. Я так больше не могу. С того самого ужасного дня он все зовет меня, и теперь мне пора к нему. Я слышу его голос днем и ночью, днем и ночью…

Потом все обрывалось и стояла только разлапистая незаконченная подпись.

— Что это значит? — прошептала девчонка.

— А зачем меня спрашивать? — отозвалась я. — Вы и сами знаете, не правда ли?

— Что знаю?

— Что это она его убила. Конечно, она. Паркер сам видел, но, понимаете, старик был такой мерзавец, да и было бы жаль, если бы миссис повесили.

Джойс сделала рукой движение, как будто закрывая мне рот.

— Не говорите так, — пробормотала она. — Это неправда. Я не верю.

На самом деле, конечно, поверила.

— Так бывает, если человека довести до крайности, — продолжала я. — Особенно когда у покойного много денег.

Она и так была бледная, а стала еще бледнее, как будто прямо сейчас упадет в обморок.

— Ах, бедная миссис Лейтон! — прошептала она. — Как ужасно, все эти годы…

Ну да, одного поля ягодки…

Когда доктор пришел, он сказал, что смерть наступила от передозировки снотворного, и захотел взглянуть на ее таблетки.

— Думаю, она развела лекарство в молоке, — сказал он. — Кто принес ей молоко?

— Я, — ответила Джойс. — Нов нем не было снотворного, потому что она попросила только сахарин. Я его сама положила.

Доктор взглянул на нее как-то странно:

— Я полагаю, спутать сахарин с лекарством вы не могли?

Но она повторяла, что брала сахарин прямо из вазочки, которая стояла возле кровати миссис Лейтон, и этого, разумеется, никто не мог опровергнуть, потому что я тогда уже ушла и никого больше в комнате не было. Пустая чашка от молока так и стояла на столике у двери, и доктор сказал, что надо оставить все как есть до прихода полиции.

— Полиции?

— Должно быть назначено коронерское дознание, — сказал он нетерпеливо. — Да, но если она приняла таблетки не в молоке, то как тогда?

Тут и начинались трудности, потому что мы все знали, что миссис Лейтон не могла глотать даже самые маленькие таблетки, не разводя их, но в комнате не было никакой другой жидкости, даже стакана воды. Доктор, казалось, по этому поводу не беспокоился.