Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
До конца скачек ему не удалось выкроить ни единой минуты для беседы со мной, и даже потом нас беспрестанно отвлекали люди, звонившие в правление по самым разным вопросам. Именно Уилли Ондрою принадлежала идея проведения скачек на Золотой кубок, и он гордился этим. В них участвовали самые знаменитые скакуны. Это привлекало отборную публику. Цены на входные билеты должны были возрасти. Уилли Ондрой, несомненно, был энтузиастом своего дела, однако вполне умеренным и легко переносимым. Голосу, как и выражению янтарных глаз, была присуща особая мягкость, и лишь несколько ироничная манера улыбаться, сощурившись, выдавала стальной характер. Ему не нужно было самоутверждаться и отстаивать свой авторитет напором и силой — я понял это, вытянув из него кое-какие детали его биографии. Он начал летать на бомбардировщиках, когда ему исполнилось двадцать шесть. Он провел на них восемь лет, из них пятнадцать секунд — думая, что разобьется насмерть, три недели — в клинике, в коматозном состоянии, а потом в течение двадцати месяцев искал другую работу. Сейчас он жил с женой и двенадцатилетними близнецами в собственном доме неподалеку от ипподрома и ни о каких переменах не мечтал.
* * *
Последний поезд уже отходил от платформы, но я все-таки успел и по дороге в Лондон начал придумывать статью о Дермоте Финнегане и Уилли Ондрое.
Совершенно счастливая миссис Вудворд удалилась без пятнадцати семь, и я обнаружил, что раз в кои-то веки она оставила в духовке бифштексы. Элизабет была в хорошем настроении. Я приготовил нам по коктейлю, расслабленно развалился в кресле и, с трудом выждав минут десять, небрежным тоном спросил, не звонила ли ее мать.
— Нет, не звонила.
— Так ты не знаешь, приедет она или нет?
— Думаю, предупредит, если не приедет.
— Да, конечно, — ответил я. Черт бы ее побрал! Неужели так трудно сообщить хоть что-нибудь определенное?..
Стараясь не думать об этом, я корпел над статьей для «Тэлли», потом приготовил ужин, снова занялся «Тэлли», прервался, чтобы подготовить все к ночи, и просидел за машинкой, пока не поставил точку. Была половина третьего. «Жаль, — потянувшись, подумал я, — что у меня получалось так медленно и так много пришлось вычеркнуть...» Убрал окончательный вариант в стол, завтра останется только перепечатать его набело. А времени будет предостаточно, даже если часть дня придется провести в пути к райским наслаждениям, в дороге к Гейл. Я презирал себя и заснул в шестом часу утра.
Мать Элизабет приехала. Ни малейшего признака простуды!
Все утро я пытался примириться с мыслью, что она не появится у нас в обычное время — десять пятнадцать. Я обращал к Элизабет спокойное, будничное лицо, беспрестанно ловя себя на том, что с трудом подавляю раздражение, оказывая ей различные услуги, которые обычно даже не замечал.
В десять семнадцать прозвенел входной звонок, и вот она пожаловала, ухоженная, интересная женщина за пятьдесят, с укладкой коротких волос, напоминающей панцирь черепахи, и крепкой деревенской фигурой. Я явно переборщил по части восторженных приветствий, но, заметив ее удивление, умерил пыл, и она сразу же успокоилась.
Объявив ей и Элизабет, что уезжаю проинтервьюировать еще нескольких человек, я уже в половине одиннадцатого бодро шагал по улице, чувствуя, будто во мне разрядился предохранительный клапан. И солнце сияло на небе! После бессонной ночи совесть моя дремала.
Гейл встретила меня на станции, стоя у машины.
— Поезд опоздал, — спокойно произнесла она, когда я уселся рядом. Ни страстных объятий, ни поцелуев. Как и следовало ожидать.
— По воскресеньям ремонтируют пути. Мы долго простояли у Стейнс.
Она кивнула, включила зажигание.
Мы молча проехали три четверти мили, отделявшие нас от дома. Там она прошла в гостиную и, не спрашивая, налила два стакана пива.
— Ведь вам не писать сегодня, — сказала она, подавая стакан.
— Нет.
Улыбка ее говорила, что она прекрасно отдает себе отчет в цели моего визита. Деловой подход к сексу, не в пример другим женщинам. Никаких кривляний. Я легонько прикоснулся губами к ее губам, предвкушая, что до возвращения ее родственников в нашем распоряжении целых три часа. Она кивнула, как бы в ответ на невысказанное.
— Вы мне нравитесь.
— Я рад.
Она улыбнулась и отошла.
Сегодня на ней было платье бледно-кремового цвета, который так чудесно оттенял золотисто-кофейную кожу. На деле она была не темнее большинства южноевропейцев или какой-нибудь загорелой англичанки, лишь черты лица выдавали смешанное происхождение. Прекрасное, пропорциональное лицо, отмеченное знаком внутреннего достоинства. «Гейл, — подумал я, — обрела уверенность в себе гораздо раньше большинства других девушек ее возраста».
На журнальном столике лежала «Санди блейз», открытая на спортивной странице. Редакторы или помощники редакторов сами сочинили заголовок, да и Люк-Джон не оплошал. Вверху через всю страницу крупные печатные буквы гласили:
НЕ СТАВЬТЕ НА ТИДДЛИ ПОМА, ЕЩЕ НЕ ВРЕМЯ!
Под этим перлом слово в слово располагался мой текст. Это, впрочем, не означало, что моя работа заслужила столь безоговорочное одобрение со стороны Люка-Джона, просто на этой неделе номер не был так забит рекламой. Подобно большинству газет, «Блейз» существовала за счет рекламы, из-за нее беспощадно урезали бессмертные произведения штатных журналистов. Сколько отточенных фраз потерял я сам из-за прибывавших обычно в последний момент аннотаций на какой-нибудь там сироп от кашля «Возита» или тоник для волос «Уаммо»! Приятно видеть свою работу неиспорченной.
Я посмотрел на Гейл. Она внимательно наблюдала за мной.
— Вы всегда читаете последнюю страницу? — спросил я.
Она покачала головой:
— Простое любопытство. Хотелось посмотреть, что вы там написали. Эта статья... может здорово подорвать душевное равновесие.
— Этого я и добивался.
— Я хотела сказать, после ее прочтения создается впечатление, что вы знаете гораздо больше, чем говорите, и что тут пахнет грязным, если не просто преступным делом.
— Ну что ж, — ответил я, — всегда радостно сознавать, что ты достойно исполнил свою миссию.
— А что обычно происходит после публикации подобного материала?
— Вы о реакции? О, она может быть самая разнообразная, начиная с рекомендации властей не совать свой нос в чужие дела и кончая оскорбительными письмами от всяких психов.
— И правда всегда торжествует?
— Очень редко.
— Сэр Галахад! [2] — пошутила она.
— Нет. Все гораздо проще. Газета начнет лучше распродаваться. И я потребую прибавки.
Она рассмеялась, откинув голову. За вырезом платья скрывалась упругая линия шеи. Протянув руку, я прикоснулся к ее плечу — мне как-то сразу расхотелось разговаривать.
— Не здесь, — сказала она. — Идемте наверх.
Спальня была обставлена мило, но чувствовалось, что это Сариных рук дело. Встроенные шкафы, уютное кресло, книжные полки, огромный бледно-голубой ковер и односпальная кровать. Она разделась и стояла у окна — обнаженное бледно-бронзовое тело в лучах зимнего солнца.
— Задернуть шторы?
— Как хочешь.
Она потянулась, чтобы задернуть их, и я почувствовал, как сердце мое забилось еще сильнее. Потом в сумеречном дневном свете она подошла ко мне.
В три часа она отвезла меня на станцию, но поезд только что отошел. В ожидании следующего мы сидели в машине и болтали.
— Ты каждый вечер возвращаешься домой? — спросил я.
— Часто нет. Две наши преподавательницы снимают квартиру, и несколько раз в неделю, после вечеринок или театра, я ночую у них.
— Но жить все время в Лондоне тебе не хочется?
— Тебя удивляет, что я могу жить с Сарой и Гарри? Сказать по правде, все из-за денег. Гарри не позволяет мне платить за жилье. И постоянно твердит, что рад моему присутствию в доме. Вообще он добрый. А в Лондоне придется платить за все самой, и тогда мой нынешний уровень жизни полетит ко всем чертям.
