Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна

А иногда вдруг загоралась какой-нибудь дурной идеей. «Давайте заглянем за тот холм, постучимся в тот дом и попросим воды, а то кофе надоел. Поиграем в салочки, а то холодно». А давайте… Дело кончилось тем, что она завела всю компанию к подножью гор, туда, где начинался редкий лесок. У опушки вымахали густые высокие заросли ежевики. Ульрики замерла, как-то по-звериному принюхалась к воздуху и, бросив сумку, умчалась, свопляя «Я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-ядки».

«Придуривается», — устало пояснил Марцель, когда Шелтон уставился ей в спину, явно удерживаясь от того, чтобы у виска покрутить. «Наверное, в туалет захотела». А сказать стесняется. «По крайней мере, мысли о туалете у нее есть. А ежевики нет». «Слушай, вот теперь мне кажется, что мы зря тратим время. Целый день прошел.

А Блау дал нам только неделю. — Страшновато как-то, если честно. Шелтон, прищурившись, обернулся к западу на город. Огромное рыжее солнце сползало к горизонту раскаленной монетой, четкий круг заседой пати на облаков. — Не так уж зря. Тебе нужно было отдохнуть и развлечься. К тому же мы собрали достаточной информации о домах из пригорода. Вечером я пробью подозреваемых по своим базам, а завтра продолжим работу в полицейском участке.

— Хорошо, — согласился Марцель покорно. — Слушай, раз уж мы остановились, я покурю, пока Оль реки не вернется. А потом домой, ладно? — Как раз к ужину успеем, — кивнул Шелтон и вытащил ноут из сумки. — Иди, а я начну кое-что забивать в базу. — Шванг, ты хотя бы против ветра не становись, чтобы на меня не дымить. — А откуда я знаю, куда тут ветер дует?

Я что, флюгер? Марцель потряс около уха коробком со спичками. — Пойду на опушку, ягодок пощиплю. Эй, не надо ржать только! Я по-настоящему за ягодами. Ежевикош в августе воспевает. Закурив, Марцель поплёлся к зарослям. На самом деле, никаких ягод и не хотелось, но дым Шелтон и правда не выносил. У кромки леса мысли Ульрики слышались чётче, но они были тревожными, вязкими, как ночной кошмар во время болезни, совсем не такими, как четверть часа назад.

Вспышки в темноте, яркие образы полуразрушенной церкви и женский силуэт на фоне чернильно-синего ночного неба, угрюмые обормотания, то стихающие, то становящиеся громче, где-то рядом еще бродили отзвуки прежних мыслей, ярких, хоть и немного грустных, но они почти полностью перекрывались новыми.

Чудно. С другой стороны, улерикия с самого начала была странная. Мартель не стал подходить ближе, чтобы не концентрироваться на неприятных картинках и улёгся с сигаретой на траву рядом с ежевичником. Ягоды почему-то пока созрели не до конца. На каждой грозди попадалась одна, от силы две спелая. Ежевичная кислинка причудливо смешивалась с привкусом табачного дыма и почему-то отдавала металлом.

Быстро темнело, словно кто-то жадно вытягивал свет, как яблочный сок через соломинку. Шелтон так и остался сидеть на холме, пристроив ноутбук на колени. Марсель периодически оглядывался на напарника, потихоньку отползая дальше и дальше вдоль ежевичника. Ульрике постепенно углублялась в лес, мысли ее с каждой минутой становились неразборчивее и затихали. И в один ослепительно-кошмарный момент Марцель осознал что-то болезненное, жуткое, вязкое, принадлежит не ей.

Посторонний человек следил за Ульрике. Сигарета, как живая, вывернулась из пальцев и упала прямо на джинсы. Марцель, обжигаясь, торопливо стряхнул ее на землю, вдавил в почву голой ладонью и едва ли не на четвереньках ломанулся в кусты. Опомнился, скочил на ноги, цепляясь за колючие плетья, крикнул во весь голос «Ульрике, возвращайся!», и в то же мгновение нахлынули две волны, почти одновременно — ослепительная злость и удушающий страх.

Марцель зажмурился, покачнулся, полностью дезориентированный Где земля? Где небо? Где Шелтон? А потом вслепую шагнул вперед. И еще, и еще, и еще. Расцарапанные руки и плечи зудели, но это ощущение словно принадлежало кому-то другому.

Почва под ногами была мягкой, влажной после вчерашнего дождя. Она спала под мышечным одеялом перегнивающих листьев и сухих веточек. Запах у нее был кисловатый и древесный. И Марцеллю почему-то отчетливо представлялись белесые нити грибниц. Тянущиеся глубоко под лесом от края до края. Мысли Ульрики подернулись рябью как отражение на воде и исчезли. Марцель с размаху налетел плечом на тоненькую рябинку, едва не свалился, потом выругался, потряс головой и огляделся.

Где бы он ни находился, а пушку отсюда не было видно. Тот, кто напугал Ульрики, бродил поблизости, метрах в ста-ста двадцати. Марцель пытался прислушаться к его мыслям, чтобы понять, с кем имеет дело, но не мог себя заставить сделать это. Чувствительность намертво заблокировала отвращение из категории чего-то физиологического. Для телепата больной разум, как полусгнивший труп, съеденный червями, с червями в глазницах и на языке.

Даже смотреть на него невозможно, а подойти, а коснуться рукой, а… Горлу Марцеля подкатила тошнота. Невыносимо. Почти как с отцом Петером, только в сто раз хуже, потому что болезней телесных Марцель боялся куда меньше душевных. Телепату безумием заразиться легче, чем каким-нибудь гриппом.

И Шелтон, если это случится, даже помочь не сможет. «Не слышу…», — Марцель глубоко и часто задышал, глотая ртом холодный сыроватый воздух, отчаянно не хватало сигарет. «Ничего не слышу, не хочу…». Сколько спичек впустую сломалось и упало вниз, на мягкую, кисло-пахнущую землю Марцель не запомнил. Дым обжег легкие и привычно выгнал из головы дурную муть.

Телепатия приглохла, но обычный слух обострился. Метрах в тридцати раздавалась тихая, потерянная мяуканье кошки. И ничего больше. Ни криков у лирики, ни мыслей. — Так! — нарочно вслух и громко произнес Марцель, выпрямляя спину. С одной стороны, это хорошо, что нет криков, значит, никто ее не мучает, а с другой — черт, а вдруг ее убили!

Стало совсем мерзко. Марцель тоскливо оглянулся. Сгущающийся мрак, лиловатое небо в промежутках между древесными кронами, черные неподвижные ветки. Воображение отчетливо дорисовало девичий силуэт в полутьме, вспыхивающий жизнерадостно оранжевым огнем. Где-то вдалеке затрещали ветки, и Марцель уже совсем было довел себя до ручки, когда услышал встревоженный оклик. — Шванг! Твою мать, да где ты?

Из горла с мешок вырвался. — Это как надо было Шелтона перепугать, чтобы он сам за меня испугался? — Я тут! — откликнулся он хрипло, откашлялся, попробовал крикнуть громче. — Тут! — Ура! — раздалось совсем близко, и Марцель подпрыгнул на месте. В шагах в четырех у куста светились желтые кошачьи глаза. «Кис-кис?»

неуверенно спросил Марцель, на всякий случай готовясь зажмуриться, чтобы не увидеть случайно какую-нибудь потустороннюю хрень. «Мрау!» — печально согласилась кошка и прищурилась. Интонации показались Марцелю отдаленно знакомыми. «Ты, случайно, не кошак из подворотня?» — подозрительно осведомился он.

«Мрау!» Загадочно ответила кошка и, медленно повернувшись, удалилась в кусты. Первым порывом было рвануть за ней, но Марцель представил, что на это скажет Шилтон и только покрепче ухватился за бедную рябинку. — Шванг! Голос хоть подай! — Я тебе что, собака? — Спасибо, Шванг. Я уже рядом. Не сходи с места. Марцель чертыхнулся и с раздражением дернул за рябиновую гроздь. Маленькая ягодка смялась, сок брызнул на пальцы.

Марцель облизнул. Горько. — Ты далеко еще? — Уже тут. Шелтон неожиданно вынырнул из кустов. Равнюхонько напротив тех, куда шмыгнула кошка. Дорогу себе он подсвечивал экраном мобильника. — Ты в порядке? — Ага. Марцель уже нарочно сорвал ягоду рябины и сунул в рот, испытывая от неприятного острого вкуса какое-то мазохистское удовольствие.

Ты не видел Ульрики? Сначала я ее слышал, но вдруг словил волну какого-то психа, сорвался и… Ну ты понял. — Шелтон… Он замялся. — Понимаешь, этот псих ведь за ней следил, а она думала, думала и вдруг перестала. Ну, и я не могу просто так вот сейчас уйти и бросить ее. — Да, — сухо ответил Шелтон, — позже расскажешь, где Где ты в последний раз слышал ульрики? Ты поможешь найти ее? Не кричи, идиот! Голосом Шелтона можно было воду замораживать.